Россия. Погружение в бездну - Игорь Фроянов

Вся мерзость, о которой говорил Ю. В. Бондарев, с новой силой стала множиться и распространяться после XIX партийной конференции. «Гласность», воспетая на конференции и ловко управляемая заинтересованными лицами, настолько затуманила общественное сознание, что люди, потеряв социальные и нравственные ориентиры, оказались не в состоянии трезво и объективно воспринимать происходящее. Одурманенные ею, они поверили новоявленным «лжеучителям» и «лжепророкам», которые обещали им новый рай в недалеком капиталистическом будущем. Таким образом, «гласность», нагнетаемая средствами массовой информации, находящимися в руках недругов России, сыграла роковую роль в её исторической судьбе на исходе XX века. Разлагающее влияние «гласности» на общество не могут утаить даже прорабы «перестройки». Возьмем, к примеру, Горбачева — главного глашатая «гласности».

«Первым актом гласности,

— рассказывает он,—

можно, думаю, считать мою поездку в Ленинград в мае 1985 года. Состоялся непривычный контакт руководителя с людьми. Выступление без всяких бумажек и предварительных консультаций с коллегами создало целую проблему для Политбюро. Впервые многое из того, что содержалось в неопубликованных материалах мартовского и апрельского Пленумов ЦК, о чем говорилось в «закрытом порядке» в партийных верхах, было «выплеснуто» на всех»

XIX Всесоюзная конференция… С. 315—316

Потом было интервью Горбачева американскому журналу «Тайм» и его беседа с тремя корреспондентами французского телевидения — «прорывы к открытости».

И тут мы подходим к главному:

«Очередной ступенью в развитии гласности стало поощрение критических выступлений в печати, на телевидении и радио по поводу всевозможных безобразий, слабостей, прорех в нашей жизни, о которых в прошлом не полагалось говорить вслух, выносить на суд общественного мнения»

Всё это было бы хорошо, но

«критика стала приобретать оскорбительный, разносный характер, нередко публиковались откровенно клеветнические материалы, основанные на искажении и подтасовке фактов»

При этом

«каждый орган информации пускал «на публику» только «своих», инакомыслящих у себя не терпел»

ГорбачёвМ. С. Жизнь и реформы. Кн.1. С. 317

Насчет «инакомыслящих» Горбачев явно «перегнул», поскольку практически все органы СМИ (за редким исключением) были в руках демократов. Поэтому в целом средства массовой информации отличались концентрированным единомыслием, направленным на расшатывание существующего строя. Особым рвением здесь отличались «Огонек», «Московские новости», «Аргументы и факты», которым, судя по всему, покровительствовал сам Горбачев. Во всяком случае, он говорит, что ему приходилось не раз брать под защиту редактора «Московских новостей» Е. Яковлева (ГорбачёвМ. С. Жизнь и реформы. Кн.1. С. 324).

Могущественным покровителем демократических СМИ был и А. Н. Яковлев. Он направлял их деятельность, они работали под ним (Громыко Анатолий. Андрей Громыко. В лабиринтах Кремля… С. 159. См. также: Бушин B.C. Честь и бесчестие нации. М., 1999. С. 160—161). Анат. А. Громыко рассказывает, как в 1987—1987 гг. Яковлев проводил в здании ЦК партии инструктажи с работниками средств массовой информации, число которых доходило до 200 человек. Он призывал журналистов широким фронтом разворачивать критику, усматривая в ней

«первый шаг к созиданию»

Причем наставлял:

«Все должно быть пущено в ход»

Там же. С. 126, 127

Естественно, при таких установках в демократических средствах массовой информации началась настоящая вакханалия «гласности» (В высшем руководстве отнюдь не все понимали подлинный смысл деятельности А. Н. Яковлева. Примечательно в этой связи высказывание А.А. Громыко:

«Яковлев не видит опасности, исходящей от писак и шарлатанов. Растяпа»

(там же, с. 126)

Слово «растяпа» к Яковлеву явно не подходит. В данном случае его следовало бы адресовать самому А. А. Громыко, не понявшему характер деятельности сановного идеолога. А. Н. Яковлев, этот умелец

«дворцовых игр»

(см.: Черняев А. С. Моя жизнь и мое время. С. 297),

вел хитрую и тонкую игру на разрушение. Наивно звучат и слова младшего Громыко, который полагает, что Яковлев,

«очевидно, думал о болезнях советского общества, которое, как и большинство, считал социалистическим и поддающимся перестройке. Впоследствии я не раз и не два пытался понять его мышление, но так и не находил ответа на вопрос, почему этот умный человек не смог выстроить теоретическую базу перестройки и быстро утонул в болоте политических склок, был подмят непомерной славой, вылитой Западом на Горбачёва»

(Громыко Анатолий. Андрей Громыко. В лабиринтах Кремля… С. 141).

Анат. А. Громыко никак не может взять в толк, что для людей типа Яковлева перестройка означала лишь одно — разрушение существующей системы с целью буржуазной реставрации.). «Прорабы перестройки с таким старанием раскачивали исполинские колокола гласности, что по всей стране и за её пределами все гудело и звенело. Однако камертон этого набата был один:

«Все, что было до перестройки — плохо, все, что делается сейчас — хорошо, другого не дано»

Громыко Анат. Андрей Громыко. В лабиринтах Кремля… С. 104

Немудрено, что пресса, по выражению Горбачева, «вышла из–под контроля». Но это не совсем так. Это — полуправда. Пресса «вышла из–под контроля» официальной власти, но она контролировалась и направлялась невидимым центром. Иначе не понять дружные, скоординированные ее нападки на фундаментальные основы системы, попытки переоценки ценностей. В частности, Горбачев вынужден признать, что

«так случилось с оценкой пути, пройденного страной после Октября 1917 года. Пожалуй, ни одно из направлений гласности не имело столь сильного резонанса и не произвело такого психологического шока, как восстановление достоверной, а не мифологической, идеализированной и романтизированной истории советского периода, включающей, наряду с многими образцами народного героизма и бесспорными достижениями в социальном устройстве, чудовищный разгул бюрократии, массовые репрессии, тоталитарное подавление свободной мысли. Люди жадно набросились на публикации с разоблачением творившихся преступлений, накатилась вторая после XX съезда волна развенчания Сталина, полной мерой досталось Брежневу, а затем дошло до переоценки и самого Ленина, марксистской идеологии, принципов социализма»

Горбачёв М. С. Жизнь и реформы. Кн. 1. С. 327

Мы сильно ошибемся, если примем эти сетования Горбачева за «чистую монету». Его тогда беспокоили собственно не искажения советского прошлого, а реакция на них со стороны «правых», т.е. традиционалистов и ортодоксов, которых он опасался. Однажды Горбачев в разговоре с Черняевым заметил, что он порой «обрушивается» на «левых», поскольку

«они провоцируют правых, мобилизуют их своими криками и атаками на Ленина, Октябрь, социализм. Поднимают панику, не понимая, что мне, Горбачёву, дорога вправо и назад заказана. Я обречен идти вперед, и только вперед. И если отступлю, сам погибну и дело погибнет. Как же они могут думать, что я с Лигачевым?»

Черняев А. С. Шесть лет с Горбачевым: По дневниковым записям. С. 319

Есть еще одна существенная грань «гласности» — обсуждение и оценка межнациональных отношений в исторической России и СССР. Горбачёв с наигранной горестью вздыхает:

«Увы, в этих вопросах верх взяли предвзятость и нетерпимость, на них сделали политическую карьеру и рванулись к власти националисты, развернувшие атаку на саму идею Союза»

Горбачёв М. С. Жизнь и реформы. Кн. 1. С. 328

Итак, из признаний (вольных или невольных) генерального прораба «перестройки» следует, что «гласность», развернувшаяся в «перестроечный» период — это не просто свобода слова, дарованная прогрессивными правителями гражданам страны, а политика гласности, ведущая к пересмотру ленинского наследия, марксистской идеологии, к изменению общественного строя СССР и разрушению его территориального единства. Таков внутренний смысл горбачевской «гласности» (К этому следует добавить еще одну деталь, подмеченную Р. Никсоном:

«Во внутренних делах Горбачев мастерски использовал гласность, чтобы изолировать своих политических противников и ослабить силу их власти»

(Никсон Р. На арене. С. 365))

Таковы цели, которые она преследовала. Их осуществление не могло состояться без усиленной обработки общественного сознания, без интенсивного, так сказать, «промывания мозгов». На это также была направлена политика гласности.