Опергруппа в деревне - Андрей Белянин

– Таки да, мой долгогривый друг!

– А то! Сыпь, говорю, морда иудейская!

Абрам Моисеевич и Филимон Митрофанович, стоя на горе, над самым проёмом, в четыре руки дружно опрокинули вниз полную корзину яиц! Во что превратилась прекраснейшая из богинь… мама, не смотрите, оно стекает… Наваждение исчезло в тот же миг!

Бывшая жена гражданина Бессмертного, грезившая навести свой порядок в мире, стояла перед нами дура дурой, с ног до головы облитая желтком и белком, вся в яичной скорлупе и с самым идиотским выражением лица. Я не помню, кто там хихикнул первым… Но потом раздался такой гогот! Схватившись за животы от неудержимого смеха, повалились практически все, включая корову.

– Никитушка, пригнись, – деловито потянула меня за рукав бабка.

Я повиновался чисто автоматически и, как оказалось, вовремя.

Воздух наполнился запахом горелой яичницы, а потом грянул ужасающий взрыв! Ударной волной нас всех раскидало кого куда, а когда я, отплёвываясь, сфокусировал взгляд на Карге-Гордыне, то сначала просто не поверил своим глазам… На месте прежней красавицы, в круге выжженной земли, сидело на задних лапах самое кошмарное из всех чудовищ!

Какая-то полуптица-полужаба с отвисшими сосцами, бородавчатым пузом и растянутым ртом, полным акульих зубов. Маленькие глазки пульсировали оранжевым и зелёным, вонь резала вдох. Аура нечеловеческой злобы исходила от неё такими волнами, что на ближайших соснах стали, рыжея, осыпаться иглы. Начинается…

Я перекатился на бок и подполз к полузасыпанной Яге. Её остекленевший взгляд заставил меня просто взвыть от горя:

– Бабуля-а!!!

– Не ори, – тихо выдохнула она. – Прости меня старую… не придумала я, что слова Кощеевы значат…

– Бабушка, вы не это… – Я, лихорадочно хлопая себя по карманам, искал носовой платок, чтобы хоть вытереть ей кровь на щеке, но она ещё успела улыбнуться:

– Вот… и кончилась моя экспертиза… дальше уж сам… не плачь обо мне, Никитушка… ты ж сыскной воевода!

Яга потеряла сознание. Платок я так и не нашёл. В нагрудном кармане перекатывались лишь две речные жемчужинки – бесполезный подарок наивных русалок. Я встал. Кругом дымилась земля, стонали люди, под ногами валялась верная пищаль Еремеева. Тупо, ни о чём не думая, я ссыпал жемчужинки в дуло и навёл ствол на Каргу. Она распахнула пасть и тем же приятным, грудным голосом спросила:

– Неужто стрелять будешь?

Я кивнул.

– Глупышка… – Она скакнула поближе, едва не обжигая меня смрадным дыханием. – Наигралась я, навеселилась, пора ноженьки поразмять, Русь посмотреть… Не возражаешь?

– Возражаю, – хрипло выдавил я. – Вернитесь в гроб.

– А не то? – игриво продолжила она, клацнув зубами едва ли не перед самым моим носом.

– Стрелять буду, – предупредил я, срывая с плеча тлеющий погон.

Как она расхохоталась… Я никогда – ни раньше, ни потом – не слышал более самодовольного и противного смеха! Мне было нечего терять, тяжёлая пищаль качалась в руках из стороны в сторону…

– За Ягу, за Митю, за… – С третьей попытки порох вспыхнул, и отдачей от выстрела меня едва не свалило с ног.

Карга расхохоталась ещё громче, но… что-то вспыхнуло двойною искоркой у неё в брюхе. Смех оборвался… Искорки разгорелись в две нестерпимо яркие вспышки света, и грохот второго взрыва отшвырнул меня в необъятные дали…

* * *

Утро. Солнышко щекочет нос. Петушиный крик, как же я рад его слышать! Получается, что есть жизнь после смерти! Медленно раскрыв глаза, я с удивлением обнаружил себя в нашем временном доме, на знакомой лавке, и тихий Назим, напевая что-то азербайджанское, пришивал к моему выцветшему кителю новый погон.

– Никитушка, – раздался скрипучий голос Яги. – Встал, что ли, сокол наш ясный? А мы уж не будили, дай, думали, хоть выспится сыскной воевода…

Я едва не заревел от умиления. Бабка, чуть поцарапанная, с перевязанной ногой, на костыле, но ЖИВАЯ, осторожненько присела рядом.

– Ты уж не серчай на меня, дуру пенсионную. Ить как я не догадалася, что Кощей об обычной жемчужине речь вёл. Жемчуг-то речной, он и песчинка, и перламутр, стало быть, и солнце, и луна, и земля в нём есть, и в воде растёт… А ты хитёр, прознал, да со мною не поделился? Ну да ништо, вам, молодым, слава нужнее.

– Как Митька? Как остальные? Как… – порываясь встать, забормотал я.

– Да живы все, – спокойно кивнула наша эксперт-криминалистка. – Кого помяло, кому почки отбило, руку-ногу повывихнуло, но покойников-то и нет! Разве жену Кощееву уж не в один гроб не сложишь – разнесло по ветру пылью мокрою… Так ить её, злыдню, и не жалко!

Через пару часов наша горница ломилась от гостей. Пришло едва ли не всё село плюс: дьяк со Шмулинсоном, кузнец с дочкой, Митя с мамой. Еремеев со стрельцами – все сидели у нас, празднуя победу, и ещё пару соседских столов пришлось вынести во двор. Кстати, таинственным частушечником оказался… сам староста! Ни за что бы не подумал, солидный мужик, должность, семья, дети, а нате вам – поэт!

Ой, от смеха не дышу,На одной ноге пляшу!За милицию роднуюВодку пью до мандражу!

В общем, мы гудели до вечера, несмотря на то что без бинтов ходил один я. Повезло. Бывает же такое, два взрыва, царапины, ожоги, но ничего серьёзного. А вот все прочие, поголовно, хвастались боевыми ранами, белыми перевязками, двойными костылями, перемотанными головами и ногами в свеженаложенных шинах. Эдакая лихая русская пьянка в прифронтовом госпитале. Вот бы Олёна увидела меня в таком «загипсованном» обществе… Типа отдых в тихой деревне, ага!

Уже поздно вечером, когда все разошлись по домам, наша бессменная троица села подвести итоги этого путаного дела.

– Ну что я скажу, сослуживцы… Кощею мы вдругорядь нос утёрли – и сами живы, и от супруги евонной мир избавили. Не вернуться ему к нам царём-освободителем, сами распрекрасно управилися…

– Что с близнецами? – спросил я.

– Жить будут, – поморщилась Яга, поглаживая забинтованную ногу. – Заклятие спало с них, да ума не прибавило. Чую, в недолгом времени они опять народ удивят. Шалопаи и есть…

– А пауки?

– И впредь будут энту избу на отшибе сторожить, как со времён давних привыкли. Не след людям случайным могилу Карги-Гордыни видеть, мало ли какое-сякое колдовство там у гроба осталося…

– Алекс Борр на месте?

– А то, – подал голос Митяй, баюкая перемотанную руку. – За ним стрельцы бдят, завтра же в царёву канцелярию под арест отправят. Ужо получит своё, преступный элемент… Каторга по нему аж изрыдалась вся!

– Я тоже намерен вернуться в Лукошкино, может, завтра и махнём с еремеевцами? – прямо предложил я.

– Отчего ж нет, – охотно согласилась Яга. – В родной терем пора, на своей печи кости греть поприятнее будет.

– А это… нельзя нам так сразу-то… – неожиданно засуетился наш младший сотрудник. – Ить мы же не всё доделали, вона дьяк жаловался, будто бы в доме мышкинском нечистая сила завелась. И день и ночь по комнатам запертым стучит да стонет…

– Да тьфу на тебя, любопытного, – жутко смутилась бабка. – Не сила энто нечистая, а сам боярин. Лекарствие я ему дала обещанное, вот и… стук да стоны! А двери, ясное дело, от таких, как дьяк, запирать надо.

– Ну, тогда домой?

– Не могу я, Никита Иванович… я жениться обещал. Остаюся я.

Яга молча встала и начала убирать посуду. По справедливости, и вправду рассуждать больше было не о чем. Они оба молодые, деревенские, внешне составят достойную пару, а работа в селе всегда найдётся. Я-то ведь сам тоже скоро женюсь, чем он хуже… Да и Маняша хорошая девушка. Наша, милицейская.

– Никита Иваныч! Бабуля! – Митька широко улыбнулся. – Да будет вам, шуток, что ль, не понимаете… Повременить мы договорилися, чувства проверить, гороскоп брачный составить!

– Я те шас пошучу, – раздельно процедила бабка, берясь за помело.

Глядя на их радостную беготню по всей горнице, я привалился спиной к тёплой печке и благодушно пожелал сам себе «спокойной ночи»…

P.S. Сюрпризы нас ждали в родном отделении. Вот хоть не уезжай, ей-богу. И, главное, от кого! От надёжи-государя, царя-батюшки, чтоб его, всеми любимого…

Игорь Черный

Гроб качается хрустальный…

Одной из характерных черт творчества Андрея Белянина является интертекстуальность, что, впрочем, симптоматично для времен постмодернизма. Обращаясь к чужому тексту, писатель расширяет границы своего собственного, расставляет для читателя определенные маяки-ориентиры, подсказывая ему, как именно следует понимать произведение. Для астраханского фантаста неизменным кладезем реминисценций является фольклорно-сказочная стихия. Оно и неудивительно, потому как большая часть созданного писателем относится к сказочному жанру. Взять хотя бы его знаменитую трилогию «Меч Без Имени», а также «Джека Сумасшедшего короля», обыгрывающих сюжеты западноевропейских сказок. Или «Багдадского вора» с «Посрамителем шайтана», опирающихся на мир «Тысячи и одной ночи». Ну и конечно же самый популярный среди читательской аудитории цикл «Тайный сыск царя Гороха», уходящий корнями в национальный русский фольклор.