Перстень Парацельса - Вадим Панов

— А тебя не смущает?! — почти выкрикнул музыкант. — Тебе не нравилось быть выше всех?!

— Нет, — спокойно ответила девушка. — Мой талант не такой яркий, как твой… К тому же я скромная и…

— В тихом омуте черти водятся!

— Мы не должны ссориться, — веско произнёс Герман, и его спутники сразу же умолкли. — Нам ещё предстоит обсудить будущее, но я знаю одно: какое бы решение мы ни приняли, исполнить его мы сможем только вместе. Поддерживая друг друга. Поэтому давайте относиться друг к другу с уважением. — Он прижал «Субару» к обочине, выключил двигатель и указал на высящийся вдали «Хилтон»: — Приехали.

— Нелюдь нам нужен живым, — напомнила Карина.

— Я знаю…

Они неспешно дошли до гостиницы, спокойно, ничуть не таясь видеокамер, поднялись на лифте на нужный этаж и отыскали номер Петровского. Точнее, как поведал Бранделиус-Сиби, — брата Петриуса, представителя чудной и таинственной расы эрлийцев, потомственных врачевателей, подданных Тёмного Двора…

Предупреждать о себе не стали: Марат провернул точно такой же, как прошлой ночью, фокус с дверью, и они беспрепятственно прошли в номер. В недешёвый, как выяснилось, двухкомнатный номер со спальней и гостиной. И именно в ней — в гостиной — они и обнаружили хозяина.

— Ой, — не сдержалась Карина.

Эрлиец обернулся и медленно выпрямился, прищурившись глядя на посетителей.

Он оказался высоким и холёным мужчиной лет пятидесяти на вид, с породистым, но довольно унылым лицом и благородной сединой на висках. На нём была сорочка с закатанными до локтя рукавами, брюки от костюма и туфли. И ещё — плотный фартук белой кожи.

Однако восклицание девушки и короткую оторопь у мужчин вызвал не этот нелюдь, ничем неотличимый от человека, а сидящий на стуле Громов. Спина прямая, словно ему под одежду доску вставили, лицо — будто фотографируется на паспорт, только глаза закрыты… Дыхание ровное. Руки не дрожат… Вообще ничего не дрожит, не подрагивает, не дёргается, и это несмотря на то, что в голову Виктора — прямо в висок — вставлен блестящий металлический стержень, другая сторона которого входит в странного вида конструкцию на столе: блестящий металл, матовый металл, стекло, датчики… и кабель, соединяющий всё это чудо с ноутбуком.

Стержень не подходит к виску, а входит в него, входит в голову, но крови нет.

А ещё вошедшие замечают две гибкие хищные трубки с металлическими насадками, которые вонзились в грудь Громова: рубашка расстёгнута, видно, что металл глубоко вошёл в тело, но крови и там нет.

Ничего нет, кроме появляющихся на экране монитора данных.

— М-да… — бормочет брат Петриус, вытирая руки платком. — Неловко получилось…

* * *

— Ты действительно этого хотел! — поинтересовался Мустафа, медленно обходя вокруг бешено моргающего хвана.

«Желе» позволяло четырёхрукому только дышать и моргать, и всё. Он не мог произнести ни слова, но прекрасно слышал челов.

— Смотря когда… — протянул шаман, обдумывая, не сочтёт ли Керо оскорблением селфи с собой? Или так: насколько сильным оскорблением он сочтёт селфи с собой? Ну, в смысле, стоит рискнуть или лучше не надо?

— Ты понимаешь, что он собирался нас убить?

— Да.

— Ты этого добивался, когда рассказывал Громову о Петриусе?

— Не совсем, — не стал скрывать Меркель. — Я надеялся, что они начнут с выяснения отношений. Причём радикальнейшим образом.

— И что теперь? — Мустафе очень хотелось бежать: как можно быстрее и как можно дальше. Однако он понимал, что простым бегством уже ничего не поправить, и надеялся на друга, у которого всегда имелись в запасе неожиданные ходы. — Что будем делать?

— Что? Разбираться, конечно. — Авдотий решил всё же не рисковать и не оскорблять хвана больше, чем уже получилось: он убрал телефон и посмотрел на Джафарова: — Едем к Бранделиусу.

— А с этим что делать?

— Возьмём с собой. Не оставлять же его в офисе.

— Он ведь сейчас столб высотой восемь футов! — всплеснул руками иллюминат. — Он не поместится к нам в салон.

— Привяжем к багажнику, — пожал плечами Меркель. И вдруг заторопился: — Давай скорее, нельзя терять ни минуты.

* * *

— Неловко получилось?! — взревел Герман. — Неловко?!

Первую секунду потеряли обе стороны: и челы, ошарашенные видом Виктора, и брат Петриус, не ожидавший в гости подопытных Бранделиуса. Изумление овладело всеми, и поэтому никто не получил преимущества. Зато все потеряли время.

И лишь затем началась схватка.

— На!

Рыжий впал в самое настоящее бешенство, представил, что на месте Громова могла оказаться Карина, и рассвирепел не на шутку: ударил издалека, попытавшись накинуть невидимую петлю на сердце нелюдя — так же как он это проделал с Баллоном, — но не преуспел: выпад оказался полностью заблокирован.

— Я немного разобрался в природе вашей магии! — рассмеялся эрлиец.

Странная энергия, которой пользовались челы, заставляла их использовать весьма своеобразную структуру арканов, способных проходить сквозь обычную защиту. Однако даже начальные исследования уже принесли результат: брат Петриус чуть изменил стандартное заклинание разрушения и с его помощью полностью рассеял смертоносную петлю Германа.

И сразу же попытался ударить «Глушилкой» — убивать «экспериментальные образцы» эрлиец не хотел, — но не успел, пропустив атаку Карины.

Воспользовавшись тем, что враг отвлёкся, девушка резко, словно ею выстрелили из рогатки, бросилась вправо, к стене, оттолкнулась от неё, набрав ещё большую скорость, и врезалась в брата Петриуса, вышибив из него сознание точным ударом ноги.

— Мы тоже немного разобрались в природе вашей магии, — пробормотал Марат, вешая на грудь поверженного врача значок с изображением акулы: артефакт «Рыбацкая сеть» надёжно блокировал энергию внутри мага, не позволяя творить заклинания.

— Но мы были чересчур самоуверенны, — пробормотал Герман. — Дорогая, ты как?

— Всё в порядке. — Карина кивнула на Виктора: — Что будем делать с ним?

— Возьмём с собой обоих, — решил Рыжий. — В доме Бранделиуса я чувствую себя спокойнее… Там и разберёмся, что происходит.

— Хорошо. — Девушка посмотрела на Марата, тот улыбнулся и принялся строить портал.

* * *

«Какое странное ощущение…»

Дано: он любит Дашу. Безумно любит. Настолько любит, что готов сделать для неё что угодно… Да он уже сделал для неё столько, что хватило бы на десяток длительных отношений, но он ни о чём не сожалеет и готов продолжать делать… Что угодно… Ради неё…

Ему хорошо, когда ей хорошо…

И сейчас ему тоже хорошо.

Потому что она улыбается и жарко целует своего друга. Потому что откидывает назад голову, кусая губы, а потом кричит… Нет, сначала стонет, а потом кричит. В голос. Никого не стесняясь. Потому что ей нравится быть с ним, потому что ей хорошо, а значит — хорошо и ему, Антону Арнольдовичу.

Жалко, конечно, что сейчас он не на месте её друга, но Даша сказала «Вечером!», значит, надо ждать вечера и ни о чем не беспокоиться. Он любит. Он должен.

Бранделиус отошёл от двери кабинета, в котором уединились его гости — он наблюдал за ними через узенькую щёлочку, — и медленно направился на кухню: после столь горячего секса Даша наверняка захочет пить. Сделать ей чай? Белое вино? Или освежающий мохито?

Он остановился на пороге кухни, размышляя, чем порадовать любимую, и неожиданно вздрогнул: его вдруг охватило ощущение невероятной, чудовищной в своей нелепости неправильности происходящего. В том, что творилось сейчас, таилась какая-то жуткая ложь, но какая?

Что не так?

Со второго этажа донёсся громкий крик.

«Что происходит? Кто там? Я… — Бранделиус пошатнулся, потёр висок, недоуменно огляделся, и взгляд его упёрся в винный шкаф. — Пожалуй, белое вино станет наилучшим выбором для моей красавицы».

Он извлёк бутылку пьемонтского, вытащил бокалы, а затем подошёл к окну, привлечённый странными звуками из сада…

* * *

— Почему мы не поехали за рыжим? — осмелился спросить Хлястик. — Он ведь наша цель…

— И наверняка отправился кого-нибудь мочить. — Самбука зевнул. — Это становится однообразно, скучно и неинтересно.

— А что интересного здесь?

— Есть ощущение, что здесь живёт его хозяин. — Теперь барон усмехнулся. — Вспомни: рыжий ютится в панельной многоэтажке и катается на подержанной тачке. И вдруг приезжает в крутой дом… Или здесь его хозяин, или здесь их логово.

— Если манерный — хозяин, то наш рыжий, получается, бойцовский пёс?

— Которого изредка спускают с цепи…

— Ничего себе — изредка! Два дня — три трупа. — Хлястик покачал головой, припоминая славные девяностые, когда такая «производительность» не считалась из ряда вон выходящей, и добавил: — И сейчас, ты сам сказал, он кого-то мочит.