Война в небесах - Чарльз Уильямс

Не видишь воду или поезд?

— Нет, — тут же ответил мальчик, — нету поездов. Там много таких смешных домиков и церквей. Вот он выходит из церкви. Ой, как здорово он одет! И в короне! За ним выходят люди, много людей. У всех короны… и мечи! И флаги! Он на лошади, а вокруг свечи горят и такие штучки летают, ну, качаются, от них дым… Ой, пропало…

Грегори поспешил осторожно закончить сеанс. Надо было разобраться в том, что нагородил мальчишка. Чего-то он здесь не понимал. Отправив ребенка в кровать и пообещав, что завтра они опять во что-нибудь поиграют, Грегори заглянул к Лайонелу и вышел из дома, подождать доктора. Барбара лежала тихо, и Грегори гадал, что же с ней творится. Если морфий сковал ей руки и ноги, куда направилась сила, заставлявшая ее плясать? Если она не проявляется вовне, значит — действует внутри? Может быть, ее сущность, истинную Барбару, сейчас все глубже затягивает поток желания, против воли объединяющий ее с Хозяином? Весьма неожиданно для милой, молодой женщины середины двадцатого века! Да, вернуться она, пожалуй, не сможет.

Глава 12

Третья атака на Грааль

Лайонел перегнулся через подоконник и выглянул в сад. Барбара, по-видимому, спала. Неподалеку от дома стоял на дорожке Грегори Персиммонс и смотрел на луну. Будь Лайонел сейчас в обычном состоянии, он бы тоже полюбовался луной. Луна пугала его не так, как солнце, огромный, глумливый, палящий шар, вытягивающий из земли зловещие призраки. Однако сегодня они как-то побледнели, отступив перед настоящей, хотя и очень странной бедой. Худшие из его химер не шли ни в какое сравнение с тем, что случилось на самом деле. Последний незыблемый оплот, любимая жена — лежит неподвижно на одре загадочной болезни, а дом его отдохновения распахнут настежь перед вихрем незримых и злых сил. Лайонел перенес бы измену, примирился бы с мыслью о сопернике — он никогда не питал иллюзий на свой счет, — но происходило нечто несусветное. Где соперник? Чем удержать эту мятежную и любимую женщину? Откуда это нежданное безумие? Он знал, что так бывает, когда человека побеждают призрачные силы, глумящиеся над всем человеческим. Но здесь?.. Оставалось терпеть и ждать.

Он достал портсигар и закурил. Бедная Барбара! Ей уже не закурить больше, она вообще едва ли станет прежней.

Как же теперь жить и зачем? Перед ним встал вопрос, который встает почти перед каждым англичанином, отравляя печаль и радость. Он возникает раньше, чем жизненный опыт успевает подыскать приемлемый ответ. И если ответишь не правильно (чаще всего так и бывает), вопрос жестоко мстит, обращая любовь и смерть в какие-то пародии, разрушая дружбу, высокую мысль и блаженный отдых. Теперь этот вопрос навис над Лайонелом Рекстоу. Где взять денег? Как быть с Адрианом? Что будет дальше с домом? Что вообще будет? Он ведь не сможет содержать и семью, и служанку, а если бы и смог — как представить в их уютном доме еще какую-то хозяйку? Разве что уж очень старую… Хорошо, а как ее найти? Сколько ей платить? Даже если Барбаре станет лучше, нельзя же оставлять ее одну с Адрианом! А если лучше не станет? Где-то в Шотландии у нее была тетка, ревностная кальвинистка. Лайонела передернуло, когда он представил себе Адриана, отданного на воспитание кальвинистам. Чувство юмора напомнило, что его мировоззрение, строго говоря, тоже следует считать кальвинистским, но он никогда и мысли не допускал воспитать Адриана в кальвинистской вере. У самого Лайонела подходящей родни не было. Так, а друзья? А что — друзья? Им ребенка не подбросишь. Да и живут они не очень-то… Вот Кеннет, у него вообще нет удобств. Ну что за треклятый мир!

Персиммонс насмотрелся на луну, обернулся, заметил в окне Лайонела и приветливо ему помахал. Тут же Лайонел подумал: а если Адриан останется в Калли? Здравый смысл тщетно подсказывал, что у него нет права даже помыслить об этом, но фантазия не сдавалась, пока Грегори не вошел осторожно в комнату и не встал у окна.

— Ну что, спит? — шепотом спросил он.

— Спит, — горько прошептал Лайонел.

— Я тут подумал, — проговорил Персиммонс, — вы, наверное, беспокоитесь из-за Адриана. Да? Право, не стоит.

Пусть поживет у меня. Либо здесь, либо в Лондоне. Вы же видите, мы с ним прекрасно ладим.

— Вы очень добры, — выговорил Лайонел. Конечно, с одной стороны, предложение это решало проблему, но с другой… с другой стороны, Лайонел оставался один на один с такими трудными делами. Оттого, что уладится проблема с Адрианом, все прочее не станет менее ужасным. «Нет, это уже эгоизм, — мрачно подумал он. — Господи Боже мой, неужели я такой эгоист?»

— Вы очень добры, — снова произнес он.

— Да нет же, — ответил Грегори. — Для меня это скорей удовольствие. А вам надо развязать руки. Нет, какая беда!

Так и кажется, что какой-то злой рок подстерегает нас из засады.

— Из засады? — переспросил Лайонел, испытывая от разговора и облегчение, и раздражение. Что могут знать о злосчастной судьбе такие благополучные люди, как Персиммонс?

— Да какая уж там засада, — сказал он с горечью. — Это — закономерность. Стоит поглядеть на мир…

Разговор на религиозные темы обычно чуть-чуть отупляет участников, и даже Грегори этого не избежал. Он хотел просто расслабиться, немного потравить Лайонела, и как-то не думал, что не сумеет его пронять.

— Да, что-то в мире неладно, — сказал он в том. — Счастье всегда за углом.

— Да что там неладно, — откликнулся Лайонел. — Просто так уж устроен мир, весь порядок вещей — одно зло, от него не скроешься. Вот оно как. «Нет делающего добро, нет ни одного!»22.

— Это зависит от того, как добро определить, — предположил Грегори. — В конце концов, есть удовольствие, наслаждение.

— И в них червоточина, — ответил Лайонел. — Везде свой Иуда. Да весь мир и есть Иуда, только никто не решается об этом сказать.

Грегори повернул голову, чтобы получше разглядеть молодого человека, который так смотрит на жизнь. Он растерялся. Он-то рассчитывал войти в открытую дверь, а налетел на железные ворота.

— Даже Иуда получал удовольствие, — осторожно сказал он. — Знаете, в древности верили, что и предательство, и злоба, и жестокость могут вызывать восторг. Были такие культы…

— Чушь, — пренебрежительно отозвался Лайонел. — Это же просто обычная религия, вывернутая наизнанку. Обычно клерк ходит в церковь, а сатанизм — это тот же клерк, только в публичном доме. Такой задиристый петушок среднего достатка.

— Как-то странно слышать, — не без раздражения сказал Грегори. — Мне приходилось встречать людей, которых служение злу явно приводило в восторг.

— В восторг можно прийти от чего угодно, — отвечал Лайонел, — от выпивки, от азартной игры, от поэзии, от любви и, наверное, от сатанизма. Но Иуда таится во всем, и в дурном, и в добром, а кончается все одинаково ужасно.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});