Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Вы хотите, чтобы я лечила вашу жену, или нет?
— Элла, ради Бога, конечно, конечно…
А что еще мне оставалось?
— Как они с Мариной похожи, — сказала Дуля.
— Чем похожи?
— Не знаю, — сказала она.
Она не переставала меня изумлять. Казалось бы, чем Элла была похожа на Марину? Элла — блондинка с короткой стрижкой, Марина — брюнетка, женщина в стиле «вампир». Какой частью мозга делаются такие уподобления? У меня этой части нет. Я всю жизнь верил на слово Дуле, и, по-моему, она не ошибалась.
Вечером позвонила на домашний телефон подруга Дули. Я уже принял бренди и снотворное, язык слушался плохо, она спросила:
— А сам ты как?
При чем тут я?
Она вдруг стала рассказывать про свою молодость. Я все это знал и помнил: у нее тяжело болела мать, она с уроков летела в провонявшую лекарствами и хлоркой квартирку.
— Понимаешь, — сказала она, — мне тогда казалось, я должна принести себя в жертву, такая моя судьба, а сейчас я вовсе не уверена, что поступила правильно. С собой я имела право делать все, что хочу, но ведь я обрекла близких на очень тяжелую жизнь.
Она предавала Дулю, потому что была слишком хорошим и ответственным человеком. Она не предлагала ничего, просто выполнила долг, напомнила о Марине на случай, если я забуду.
30
После завтрака появился Гера — с букетом цветов, который он водрузил на медицинский пост перед Таней. Бодрился, но не очень получалось: Рая оставалась. Однако он успел много и судьбу матери решил с гениальной простотой: накануне собрал ее приятельниц и сказал: «Выручайте. Установите между собой дежурства, кто когда может быть с мамой. Через несколько дней ей дадут сиделку, сможете ее использовать, а пока постарайтесь». Тут же составили расписание смен. Нашли и тетку, согласившуюся жить в квартире и присматривать за Раей ночами. С ходунком она передвигалась вполне уверенно. Они оба, мать и сын, понимали, что жизнь у нее будет тяжелая. И все же из «Мальбена» он ее вырвал. Ей оставалось пройти курс физиотерапии и справиться с болями в колене.
Валя увязался за Герой проводить его до автобуса в аэропорт. Попрощались, и стало тоскливо. Отправились гулять. У Дули появилась привычка подчеркнуто, заискивающе, заглядывая в лицо, здороваться с каждым встречным.
Дождь закончился, выглянуло солнце, но дул холодный ветер, и мокрые скамейки перед корпусом были пустыми. Мы едва нашли одну, на которой кто-то уже посидел и промокнул своим задом. Дуля сказала:
— Марина выставила Геру дурачком, который ничего не умеет, а он все сделал.
Я мог бы поклясться, что в тот вечер, когда Марина обрушилась на Геру, Дуля ничего не понимала и не пыталась понять. Так же она едва ли понимала, что именно Гера сделал для Раи, всю эту канитель с графиком дежурств. Но все это ей и не нужно было понимать.
Выскочила из корпуса Зина, покрутилась, чтобы получить сигарету, и исчезла. Попрошаек Дуля не любила, заметила:
— Зина скоро тоже улетит.
— Куда?
— В Москву.
Это в ней оставалось, никуда не делось: понимая более сложные вещи, не понимала простейших. Я не мог с этим смириться:
— Так что же, она Влада в Москву увезет?
— Что-нибудь придумает.
— Что же можно придумать?
— Самолет закажет. Знаешь, как актеры на гастроли летают? Я читала. Чего ты смеешься?
— Он же не актер, а писатель, ты говоришь.
— Тем более.
— Я тоже писатель, мне никто не даст самолет.
Дуля промолчала. Хватило деликатности не уточнять разницу. Я тоже не стал уточнять. О Севе, Марине, Гае и доме не говорила ни слова. Казалось, всю жизнь жила в «Мальбене» и ничего другого не знала. Устав, сказала:
— Пойдем домой.
Домом она теперь называла свою кровать.
К обеду вернулся Валя и без всяких причин чуть не разругался с Зиной. Это случилось, когда он уже покормил мать и спустился вниз в столовую. Присел к их столу. Зина кормила Влада из ложки овощным супом. С некоторой жеманностью после каждой ложки она вытирала с его губ прилипшие крупинки и кусочки и старалась, чтобы весь процесс выглядел красивым. Валя смотрел, смотрел и брякнул:
— Что ты красоту наводишь? Покормишь, потом в туалете под раковиной вымоешь с мылом и дело с концом.
— Я вам мешаю? — спокойно спросила Зина.
— Да хоть до дыр три.
— Почему вы мне грубите?
— Да нет, даже наоборот.
— В каком смысле наоборот?
— Экономлю тебе силы. Чтоб лишнюю работу не делала. Еще понадобятся.
— Спасибо, Валя, — спокойно сказала Зина, продолжая свое дело. — Не нервничайте.
— Не могу на них смотреть, — сказал Валя. — Душа болит. Вот так же он не мог наехать на деваху. Знал, что нельзя тормозить при ста десяти, и не смог. Где здесь логика?
После обеда зазвонил мобильник, и высветился номер мамы. Звонила сестра: маме плохо, они с нянечкой вызвали амбуланс, врач делал электрошок, сейчас увозят в больницу. Боятся, не довезут. Нянечка поедет с ней. Сестра рассказывала невразумительно, я попросил передать трубку нянечке или врачу, но нянечка не могла отойти от мамы, а врач уже вышел из квартиры.
Мама в девяносто шесть почти никогда не болела, на сердце не жаловалась… Я должен был немедленно ехать в больницу. Положил Дулю в кровать, поднял ограждение, и тут Дуля взбунтовалась. Она слышала телефонный разговор, все поняла, встревожилась, и тревога отшибла мозги. Я упрашивал:
— Отпусти меня, мама в больнице, я должен быть там!
— Я тебя не держу, опусти эту штуку и иди, конечно.
— Но я не могу оставить тебя без ограждения!
— Но почему? Я не могу лежать с ним! Мне не хватает воздуха!
И это продолжалось минута за минутой. Я мог не застать маму в живых, не увидеть ее, и вместо того, чтобы мчаться к ней, может быть, попрощаться, — сидел рядом с Дулей и ждал, пока она успокоится и заснет. Она закрывала глаза, но стоило мне подняться со стула, открывала их и все начиналось сначала — уговоры, просьбы, обещания и упреки. Лишь через полчаса Дуля заснула с поднятым ограждением, а я добежал до ворот «Мальбена» и поймал там такси. Нашел маму в «Ланиадо» в реабилитационной палате. Облепленная трубками и датчиками, была в полном сознании. Трубки мешали говорить, но она внятно сказала:
— Не беспокойся, все в порядке. Как Фаридочка?
— Лучше.
— Ну слава богу.
В нормальном, спокойном течении жизни мне бывало трудно с ней, но в тяжелых ситуациях она изумляла высоким духом. Я позвонил Марине — та была по дороге к «Ланиадо». Вокруг мамы были медсестры и врачи. Я был не нужен. Помчался на такси в «Мальбен» и в дороге опять думал о том же: а если бы Дуля была уже дома? Я не смог бы оставить ее на обычной кровати и поехать к маме. Из «Мальбена» можно было ездить к маме вечером, когда Дуля заснет, хоть в десять, хоть в одиннадцать. Нет, никак нельзя ее забрать раньше чем вернется домой мама. За это время надо будет смастерить какое-нибудь ограждение из досок на двуспальной кровати. Вообразил доски по бортам — нет, это тоже не годилось, Дуле спросонья втемяшится в голову что-нибудь вообще ужасное, гроб. Надо было поездить по местам, где сдается напрокат медицинское оборудование, посмотреть, что есть у них, поднабраться инженерных идей… Никак нельзя было забирать Дулю, а Элла продолжала давать ей декенет, уменьшающий дрожь, но увеличивающий слабоумие, и я второй день тайком отщипывал от таблеток и выбрасывал половинки.
Вечером, когда Дуля заснула уже до утра, снова поехал к маме — не торопясь, двумя автобусами. Хоть и небольшой город Нетания, а любая дорога автобусом — почти час. Маму из реанимации перевели в общую палату, вытащили трубки, и она спала. Только трубка с мочой выходила из-под одеяла в пластиковый пакет-приемник. В палате лежало трое женщин, отделенных друг от друга раздвижными занавесками. Русскоязычная старушка наябедничала:
— Она все время пытается встать и пойти в туалет. Очень стеснительная.
Да, мама была такая.
Я поехал домой. Марина зашла узнать новости. Внимательно выслушала.
— Молодец бабушка. Думаю, завтра выпишут. Только вот куда?
Впервые этот разговор она завела два года назад, после бабушкиной тяжелой простуды: старухе надо перебираться в дом престарелых. У нее было два аргумента: бабушке там будет лучше и бабушка сама хочет. Мама и в самом деле говорила это, но ясно было, что говорит она лишь потому, что считает себя обязанной освободить нас от забот о ней.
— Домой, — изобразил я наивность.
— Ладно, домой. Я взяла отгул, заберу ее из больницы, — Марина выражением лица показала, что снимает с себя всякую ответственность.
Я был благодарен ей за то, что не стала спорить. Понять ее было нетрудно: в домах престарелых израильтяне, как все западные люди, иногда только начинают жить для себя, пользуясь заработанными за тяжелую жизнь досугом и свободой. Я так же, как она, считал, что это правильно, что так и должно быть. Но ведь мама не могла этого понять. Она выросла не на Западе, а в России. Ей не нужны были свобода и досуг. Собственная жизнь не значила для нее ничего. Она так и не научилась жить для себя. Звонила по любому поводу — чтобы сообщить прогноз погоды, услышанный по радио, и сказать, как нам с Дулей надо одеться, чтобы напомнить о какой-нибудь телепередаче, которую Дуля обязательно должна была посмотреть. Мы с Дулей обсуждали с ней эти передачи по телефону и спрашивали советы по любому поводу, который могли изобрести. Все в ее мире — телевизор и газеты — имело смысл лишь постольку, поскольку существовали мы — сын, невестка и внучка, которую вырастила. Она хотела знать все подробности нашей жизни. Не все можно было ей рассказывать, не все она могла понять, и каждое лишнее сказанное ей слово вызывало новый поток вопросов. Я раздражался, злился, но не мог перекрыть единственный источник ее интереса к жизни и в ежедневных телефонных разговорах истощал свою фантазию, сочиняя (вернее, досочиняя) доступные маминому пониманию истории о том, что делал Гай, чем занимается Ниночка и чем занят сам.
- Хакер Астарты - Арнольд Каштанов - Современная проза
- Атеистические чтения - Олег Оранжевый - Современная проза
- Хороший брат - Даша Черничная - Проза / Современная проза
- Ампутация Души - Алексей Качалов - Современная проза
- Затишье - Арнольд Цвейг - Современная проза
- Праздник похорон - Михаил Чулаки - Современная проза
- Особые приметы - Хуан Гойтисоло - Современная проза
- Москва-Поднебесная, или Твоя стена - твое сознание - Михаил Бочкарев - Современная проза
- Человек из офиса - Гильермо Саккоманно - Современная проза
- Сын Бога Грома - Арто Паасилинна - Современная проза