Помяловский - Борис Вальбе

Этот интерес к своему брату «семинаристу» питал дружбу Помяловского с Серафимом Петровичем Автократовым, учившимся за границей философии, эстетике, биологии, медицине и выпустившим в 60-х годах «Учебник психологии» и перевод знаменитой книги Гобса «Левиафан». У Помяловского была та же черта, которая сильно развита была и у Горького: это большое чувство радости, испытываемой от культурного роста выходцев из народа.

— Вот, это наши трогаются, — говорил Помяловский в восторге, — на барство-то рассчитывать нечего. А вот ужо, погоди, наши выставят свои силы, не то будет.

В этот период он везде бывал, где пахло общественной инициативой, где собиралась идейная молодежь, где думали о новых формах литературы и жизни. Он был очень дружен с первыми студентками 60-х годов Екатериной Иеронимовной Корсини и Антониной Петровной Блюмер. У Блюмер бывал Помяловский вместе с Костомаровым, Пыпиным, Вороновым. Современники отзываются с восторгом о кружке Блюмер, как одном из лучших тогдашних идейных центров, в котором Помяловский играл первостепенную роль. Мы уже знаем, что идея общинного литературного труда активно проповедывалась Помяловским. В связи с этим сложилась журнальная артель, задумавшая издать газету «Мирской толк», редактором которой намечен был известный революционный публицист Г. 3. Елисеев. Здесь Помяловский и Щапов должны были принимать ближайшее участие. Все было готово. Но правительство не разрешило выхода газеты. В это время артель приобрела журнал «Век», желая гарантировать работников пера от эксплуатации со стороны литературных предпринимателей. Левое крыло членов артели во главе с Н. А. Серно-Соловьевичем стремились сделать журнал выразителем революционных идей. Серно-Соловьевич формировал тогда революционную организацию «Земля и Воля». Помяловский примкнул к этому журналу. Сюда он отдал небольшой очерк «Зимний вечер в бурсе». «Век» скоро прекратился; очерк о бурсе был напечатан во «Времени» — журнале Достоевского (1862 г., май). Позже этот журнал стал явно реакционным. Но вначале журнал сумел привлечь к себе таких, сотрудников, как Салтыков и Некрасов. Во «Времени» же (1862 г., кн. 9) напечатан и второй очерк бурсы («Бурсацкие типы»). Остальные очерки бурсы Помяловский напечатал в «Современнике» по возобновлении этого журнала.

ОЧЕРКИ БУРСЫ

«Нет, вы узнайте, какая жизнь создала нашего брата; я покажу вам, что значит бурсак, я заставлю вас призадуматься над этой жизнью».

Н. Помяловский.

«Читаю «Бурсу» Помяловского и тоже удивлен: это странно похоже на жизнь иконописной мастерской; мне так хорошо знакомы отчаянные скуки, перекипающие в жестокое озорство. Хорошо было читать русские книги, в них всегда чувствовалось нечто знакомое и печальное, как будто среди страниц скрыто замер великолепный звон, — едва откроешь книгу, он уже звучит тихонько».

М. Горький.1

Очерки бурсы» произвели потрясающее впечатление на современников. Помяловский показал чудовищный «участок жизни» царской России. Он показал педагогов, не уступавших в своей жестокости даже царским тюремщикам. Он изобразил учебные заведения, более страшные, чем каторжные «мертвые дома». Параллель между каторгой и бурсой напрашивалась тогда у всех в связи с тем, что в журнале «Время» рядом с «Очерками бурсы» печатались «Записки из мертвого дома» Ф. М. Достоевского.

Нечего и говорить, что змеиному шипению охранителей бурсацкой педагогической системы, разоблаченной Помяловским, не было границ. Лжец, иуда-предатель, пьяный клеветник — такая брань сыпалась на Помяловского. Церковные публицисты исходили злобой, критикуя эти очерки. Они создали версию, будто Помяловский был выгнан за пьянство из семинарии. В отместку, мол, написал свой первый очерк, от которого печать пришла в восторг, объявляя автора гениальным писателем, требуя от него продолжения этих очерков. И вот «бедный невольник печати» продолжал писать, нуждаясь в деньгах… на водку.

Так реагировал поповский муравейник на ту правду, которую Помяловский мужественно и открыто бросил в лицо царскому правительству и князьям церкви. Общественная реакция оказалась настолько острой, что даже духовное ведомство вынуждено было зашевелиться и приступило к очередной реформе своих учебных заведений…

Очерки бурсы рассматривались тогдашней критикой преимущественно с точки зрения их обличительного значения и фотографичности.

Так, критик «Библиотеки для чтения» (1863 г., март), ставя высоко творчество Помяловского, склонен был в «Очерках бурсы» видеть только дагерротипически-верные картины былой бурсацкой жизни, написанные талантливым человеком, «так сказать, между делом», Такой же точки зрения держались и «Отечественные записки» (1862 г., ноябрь): «Очерки», мол, не художественное творчество и не ученое исследование, а только фотография… Журнал полемически оспаривал причисление «Очерков бурсы» к жанру физиологического очерка (у Помяловского они названы физиологическими очерками), указывая, что изображаемый Помяловским жизненный уголок настолько подвержен гниению, что здорового организма там и в помине нет: только гной на гное и язва на язве. А посему «Очерки этой гнили» являются скорее патологическими, чем физиологическими.

Спору нет, общая картина бурсы патологическая. Но ведь эта картина нужна Помяловскому не только для патологии, а именно для «физиологии», для показа, какие самобытные натуры здесь калечатся.

Помяловский, рисуя того или иного героя бурсы, как воплощение определенного порока, всегда показывает этот порок, как продукт всей системы бурсы. Оттого рядом с этой основной «порочной чертой» его героя всегда идет другая — например, верность товариществу у дикого деспота Гороблагодатского, виртуозность и талантливость Аксютки и т. д.

Это прекрасно показал Д. И. Писарев.

В своей статье «Погибшие и погибающие» (о «Записках из мертвого дома» и «Очерках бурсы») он писал:

«Гибель таких умных, даровитых, блестящих и энергичных личностей, как Аксютка, неизбежна, но неизбежна она только потому, что огненный поток великих людей, очищающих и увлекающих за собою все, что способно мыслить, желать и увлекать, — до сих пор не проложило себе дороги в низшие беднейшие и грязнейшие слои нашего общества.

Но пока солнышко взойдет, до тех пор роса глаза выест и многие сотни Аксюток сгниют на нарах мертвых домов, в ожидании очищающих, обновляющих и увлекающих идей»[6]. О Гороблагодатском Писарев говорит, как о самом чистом и прекрасном воплощении дикого бурсацкого идеала, о его беспредельной ненависти к угнетающей рутине и беспредельной честности по отношению к товарищам, отмечая, как бурса извращает эту ненависть, направляя ее на путь деспотизма.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});