Шаровая молния - Иван Черных

Геннадий и Юрий поздоровались со всеми, поинтересовались, по какому поводу сбор. Коллеги только пожали плечами.

– Наверное, чтобы просто познакомиться. Он же никого из нас не знает.

– Меня знает, – выпятил грудь бортинженер Дроздов. – Я у него в кабинете новый телевизор настраивал.

Вышел помощник гендиректора и попросил заходить в зал. Авиаторы неспешно расселись, кто за столом, кто у стенки. Пикалов вошел в зал ровно в двенадцать. Хотя и мало служил в армии, порядок усвоил на всю жизнь. Чуть выше среднего роста, коренастый, с крупной, тронутой сединой головой, широколицый, толстошеий, он больше походил на боксера, чем на предпринимателя. Геннадий видел его как-то мельком, когда тот приезжал к Лане, но тогда не обратил на него внимания. Теперь присмотрелся, и новый гендиректор чем-то ему не понравился.

Пикалов поздоровался, окинул авиаторов взглядом.

– Отдохнули? – спросил он весело и услышал в ответ гудение: «Да, отдохнули, надоело уже»… – Хотите летать? – И сам ответил: – Я тоже хочу летать. Но у вас больше возможностей. А у меня… Хотя у всех нас возникла серьезная проблема. Вы знаете, аэродром взят в аренду. Но вот какая петрушка вышла: тот, кто брал за аренду деньги, не имел на это права. Земля та принадлежит бывшему колхозу «Путь к коммунизму», ныне сельхозартели «Трудоголики». И вот эти трудоголики требуют вернуть им землю. Вполне законное требование. А куда нам с нашими самолетами? Я позвонил нашему куратору – генералу Дмитрюкову, а он сказал, что улетает в командировку и ничем помочь не может. Что дальше? Дальше – одно: искать новое пристанище. Я обзвонил ближайшие аэропорты, и с меня потребовали такую плату, что все наше хозяйство того не стоит. Я дал объявление в Интернете о продаже самолетов. Сегодня утром пришли два запроса: из Узбекистана и Китая. Могут купить прямо с экипажем. Вот потому я и собрал вас. Кто желает продолжить летную карьеру, прошу у секретарши оставить о себе все анкетные данные. Понравилось предложение? – усмехнулся он с ехидцей. – И все-таки, поднимите руку, кто желает в Узбекистан или Китай.

Поднялось шесть рук.

– Не густо, – констатировал Пикалов. – Оно и понятно. Но… не меньше проблем свалилось на меня и с заводом мотоциклов, и с оружейным заводом. Так что думайте, решайте…

Летчики выходили из зала, как из морга, где простились с любимым человеком.

– Да, вот такие пошли ныне предприниматели, – грустно прокомментировал Юрий. – Зачем ему чужая головная боль? Ему под шестьдесят, слава, престиж не нужны, а нужный куш сорвет и с заводов.

– Похоже на то, – согласился Геннадий.

– Пора обедать. В кафе или ресторан рванем? Так хочется напиться!

– Это успеем. А что нам делать с особняком? Его тоже могут отобрать.

– Позвони Людмиле Петровне. Теперь она с матерью хозяйки. Пусть оформляют на себя или продают.

– А мне куда?

– Ищи невесту с квартирой, – засмеялся Юрий.

– Придется.

СУД

Ликвидация авиаотряда сильно подорвала моральный дух авиаторов, особенно летчиков. Два экипажа все-таки согласились полностью отдать себя в руки коммерсантов Узбекистана. Кто-то из авиаспециалистов нашел себе место на автозаводе, кто-то у Пикалова на мотоциклетном заводе, кто-то – в оружейном. Юрий поступил на высшие милицейские курсы, решив переквалифицироваться в следователи.

Геннадий с нетерпением ожидал суда над убийцами и их главарем, его «школьным другом» Петром Долгоруковым. Он как основной свидетель обязан был никуда не уезжать. Дело продвигалось медленно, хотя по обстановке в стране, по размаху преступности, коррупции и не следовало ожидать быстрого решения.

Геннадий продолжал жить в особняке Ланы. Пока его беспокоили лишь налоговики, которым надо платить за землю, отопление, воду, электричество. За все выходило не так-то мало, а зарплату ему уже не платили, и выходное пособие, полученное в июне, таяло, как майский снег. Оставалось немного от сэкономленных сбережений, но сколько еще жить без дохода?

Он переписывался, перезванивался с Людмилой Петровной, приглашал скорее приехать и продать особняк сестры, пока местные махинаторы не прибрали его к рукам. Надо было, пока Долгорукова не отправили в дальние края, заняться и оформлением прав владения на коттедж в Геленджике и решать, как быть с ним дальше. Наверное, тоже придется продать.

Геннадий втайне надеялся, что Людмила разрешит ему пожить там временно, пока он не найдет работу – либо в аэропорту, либо в морском порту.

Людмила обещала прилететь на суд – ее об этом предупредили, – и тогда решить вопрос с особняком и коттеджем.

Юрий теперь штудировал законы правопорядка, другие летчики разъехались и были заняты своими проблемами; Геннадию не с кем было даже поговорить, разогнать тоску. Одиночество и безделье угнетали, и он порой не находил себе места. Родители жили в Краснодарском крае, в станице Холмской, в неказистом двухкомнатном домике, с небольшим огородом и садом, которые были лишь подспорьем к стариковской пенсии. Ранее Геннадий ежемесячно высылал родителям по три, пять тысяч, а теперь хоть самому проси помощи…

Иногда в выходные заскакивал Юрка, интересовался здоровьем, положением дел и, ссылаясь на срочные дела, убегал.

Геннадий стал экономить на продуктах, закупал в магазинах макароны, вермишель, капусту, всякие приправы и готовил себе первые и вторые блюда. По сравнению с рестораном или даже кафе – невкусно, но каждая копейка была теперь на счету.

Как ни трудно было, но время летело незаметно. Наступил сентябрь. И вот долгожданная повестка явиться в суд 15 сентября в качестве свидетеля по делу убийства Чудородновой Ланы Петровны.

Напоминание острым ножом полоснуло по сердцу, и все-таки Геннадий обрадовался – наконец-то он покинет этот страшный город!

Прилетела Людмила. Поселилась в особняке сестры, рядом с комнатой Геннадия.

Суд должен был состояться через два дня, и у них было время уточнить и обговорить все детали. В первую ночь они проговорили чуть ли не до утра. Картины проникновения в гараж и закладки взрывного устройства вырисовывались в воображении обоих ясно, и замысел Петюни не казался теперь таким хитроумным: уступал он в цене, заранее разработав план перепродажи коттеджа, как делал это не раз.

– А как нам теперь быть с этим коттеджем? – спросила Людмила.

– С матерью советовалась?

– Что мама. Ей уже семьдесят. Говорит, решай сама.

– В Сочи у тебя неплохая квартира. Значит, коттедж придется продать. Я могу подыскать покупателя. Поживу там, все равно мне негде пока жить, и займусь этим делом.

– Ты собираешься жить в Геленджике?

– Город мне понравился.

– А с работой как?

– Буду искать. Летная карьера, можно сказать, железным тазом накрылась.

Людмила задумалась. Напряженно, сосредоточенно.

– Давай спать, – сказала она вдруг решительно. – Есть у меня предложение. Не знаю, понравится ли тебе. Скажу после суда.

В день суда 15 сентября погода испортилась, с утра стал накрапывать дождь, а к двенадцати, началу суда, дождь усилился, и температура упала до двенадцати градусов. Несмотря на это к Дому правосудия стекалось столько народу, что не всем удалось пробиться в зал. И вдруг телефонный звонок дежурной: в зале заложена бомба. Начальник охраны не поверил звонку, однако рисковать не стал, предложил перенести начало суда на час позже, пока проверят все закутки помещения.

Люди быстро покинули зал, но не расходились, искали укрытие от дождя поблизости, под козырьками крыш, в магазине, в парикмахерской.

Взрывное устройство, как и предполагалось, не нашли; судебное слушание началось в 13 часов.

Геннадий с Людмилой сидели в первом ряду с другими свидетелями, жителями Ижевска и Геленджика, доставленными накануне, которых ни Геннадий, ни Лана не знали. Из боковой двери, соединяющей зал со сценой, вышел мужчина лет шестидесяти в судейской мантии, прошел к столу и, ударив судейским молотом по звонкой подставке, объявил, что суд идет. Назвал фамилии и имена членов судейской коллегии. Затем в огороженный решеткой закуток милиционеры завели троих подследственных: Долгорукова и двух его подельников, парня лет двадцати кавказской внешности и примерно тех же лет белобрысого верзилу с неприятными чертами лица. Геннадию вспомнились его бесцветно-серые глаза; прямо-таки какой-то неандерталец…

Геннадий ожидал увидеть поникшие, раскаивающиеся лица, а когда троица уселась на скамейке, представилось совсем иное: белобрысый, окинув зал насмешливым взглядом, что-то сказал своим сообщникам, и все трое засмеялись. Лицо Петюни тоже преобразилось: страх, безысходность исчезли, глаза засветились наглостью, ненавистью.

Злость закипела в груди Геннадия: и жестокая кара не пугает этих подонков! Смертной казни нет, а тюрьма для них, таких крутых, – дом родной. Может, надеются и на более благоприятные перспективы…