Сентябрь - Ежи Путрамент

Трудно сказать, удалось ли ей отомстить. Слишком уж засуетились вокруг нее люди, слишком уж одинаково они думали. О том, чтобы вернуться к вчерашним иллюзиям, не могло быть и речи. Она лишь молча кивала: «Да-да, очень опасная ситуация, да, конечно, приходится считаться с непредвиденными обстоятельствами…»

— Но ведь это война! — крикнул кто-то. У нее не хватило духу сказать хотя бы «не обязательно», а через минуту, подгоняемая дюжиной перепуганных взглядов, она подтверждала: «Да, возможно, и так».

Ее вытолкнули. Толпа вырвала у Гейсс это признание и сразу перестала ею интересоваться. Все ринулись к дверям, бросились в такси. На улицах шум, все куда-то бегут. «Слава — какая это смешная вещь», — подумала бы она, если бы была в эту минуту способна думать.

Она только чувствовала, как по ее измученному, ослабевшему телу, словно мурашки по одеревеневшей ноге, растекается беспокойство. В ушах все еще звенел этот вопрос и собственный ответ. И он казался ей особенно убедительным. Словно и в самом деле это сказал кто-нибудь из высокопоставленных лиц, принадлежащих к «хорошо информированным кругам».

Однако освободиться от своеобразного преклонения перед собственной персоной оказалось не так-то просто. Нелегко было ей убедить себя, что сведения ее, помимо объявления о мобилизации, имеют столько же оснований, сколько имели распространяемые ею в течение нескольких месяцев веселые и радостные новости, которые она высасывала из собственного пальца с покрытым ярко-малиновым лаком ногтем.

Движимая личным интересом, Гейсс предприняла новую беспощадную атаку правительственных кругов, Но ее телефонные звонки оставались без ответа. Можно было подумать, что сегодня не среда, а воскресенье или какой-нибудь праздник. С трудом поймав такси, она принялась объезжать министерства.

У Казика ее встретила полная неудача. Приемная была полна народу, и Гейсс ринулась к Хасько, словно это был ее близкий родственник, с которым она давно не виделась. По пути она бесцеремонно расталкивала тех, что пришли раньше — из государственного банка, из комиссариата, — и теперь ссорились, доказывая важность своих визитов. Но этот противный слизняк Хасько не поддался ее чарам и только шепнул: «Министра нет».

Назло Казику она поехала к Ромбичу. Там было пусто и тихо, но еще внизу, возле лестницы, ее задержал дежурный офицер и откозырял, даже не взглянув на ее визитную карточку и журналистское удостоверение.

Тогда она поехала на Вежбовую. И тут была толчея. У главного входа каждые пять минут сменялись посольские автомашины с разноцветными флажками. Разумеется, на министерскую сторону она даже не пошла. Наверху бегали с портфелями какие-то референты, звонили телефоны. Возле кабинета Шембека, дождавшись знакомого советника, обойдя бдительную секретаршу, Гейсс ловким маневром проскользнула к окну и стала там, будто она тут своя. На что можно было рассчитывать, Гейсс сама не знала. Зазвонил телефон, секретарша сказала в трубку:

— Нет, там вице-министр Бурда… Подождите минутку, он здесь уже с час.

Минут через пятнадцать двери распахнулись, и раскрасневшийся Казик уже на ходу кому-то бросил:

— Я же говорил, что это сумасшествие, надо его исправить любой ценой…

Он прошел три шага, вернулся, открыл дверь и сказал еще несколько слов, уже тише. Она поняла только одно: сейчас не время кривляться и выкидывать разные штучки. Бурда вылетел как пуля, ее он даже не заметил или не хотел заметить.

Дольше оставаться было неловко. С независимым видом, бочком, бочком она выскользнула за дверь. Бродила по коридорам, на ходу ловя знакомых чиновников среднего и малого калибра. Один из них сказал: «Еще не все потеряно». Другой, помоложе, буркнул: «Дела очень скверные».

У одного из кабинетов, возле которого никого не было, она услышала громкий голос и приоткрыла дверь. Лысоватый незнакомый человек орал в трубку:

— Обязательно, завтра утром, не позднее чем в двенадцать, текст шифром, лично канцлеру, любой ценой, обязательно приходите…

У Гейсс захватило дух, она оперлась о притолоку, и дверь скрипнула. Лысый господин, не отнимая трубки, покосился на нее, и взгляд его вытаращенных глаз был угрожающ, как дуло револьвера. Гейсс с перепугу хлопнула дверью, убежала и пришла в себя только на лестнице.

Поздним вечером дома, на Саской Кемпе, Гейсс, подобно старьевщице, сортировала добычу последних часов. Жалкие объедки, которых, может быть, и хватило бы на две дневные дозы. Но из всего этого она даже для себя не могла извлечь ничего конкретного. Нет, это немыслимо, чтобы она, в течение нескольких месяцев вселявшая надежду в души тысяч людей, теперь, когда это было так необходимо, и к тому же не кому-нибудь, а ей самой, должна была признаться в полном своем банкротстве.

Она пила черный кофе, вскакивала с дивана, ходила вокруг стола, глядела в окно. В садике перед домом росло несколько лип, над городом расстилалась необычайная темнота, в душе ее было так же мрачно.

Нет, так нельзя! Нельзя, хотя бы из уважения к прожитой жизни, к памяти далекого Тарнобжесского. Нужно стать над повседневностью, решиться на большие обобщения, взглянуть сверху на этот растерянный и униженный до невозможности мир…

Будет или не будет? Осмелится ли тот, кого она в течение двух-трех лет собственным пером защищала от ненависти, охватившей почти всю страну? Осмелится ли он или все-таки возьмется за ум?

Обрывки подслушанных разговоров, чьи-то наполовину забытые высказывания, анекдоты, цитаты из книжек — все перемешалось в голове. Пойди попробуй упорядочить всю эту мешанину, да таи, чтобы получить ответ на один-единственный вопрос: какая чаша весов истории перетянет?

Да, в голове все перемешалось: количество дивизий, самолетов. Кажется, Гитлер вегетарианец. А наша военная промышленность тоже сдвинулась с места… Правда ли, что Гитлер не любит женщин? На что ему Данцигский коридор? Безработицу он ликвидировал… Англичане проигрывают все сражения, кроме последнего… У него трудности с продовольствием, впрочем, немецкая кухня всегда была дрянной… Рузвельт — масон, зато американские фильмы можно смотреть с удовольствием. Советские танки из картона или в лучшем случае из фанеры… Каспшицкого окружают роскошные женщины. У Ромбича тоже есть любовница… Сколько стали дает Рур? Французы испорчены неграми и коммунистами, достаточно присмотреться к жене премьера — настоящая выдра… Цивилизация ограничивает чрезмерный прирост населения и полностью разрешает проблему пролетариата… Наши танкетки отлично приспособлены к польской местности. Может быть, все-таки попробовать договориться — в крайнем случае можно и отдать им этот коридор. Что море? Паршивое, холодное море, лучше выторговать себе что-нибудь возле Одессы… Главное, что в Германии, несмотря ни на что, есть приличные люди, взять хотя бы Геринга. Ночь не принесла ни успокоения, ни ответа на мучившие ее вопросы. Окончательно запутавшись в гуще противоречивых элементов, из которых складывается политическое сознание среднего и даже не среднего европейца, и ослабев от бесконечных волнений и переходов от надежды к отчаянию, Гейсс на рассвете окончательно потеряла голову и решилась на крайность. Ничего не поделаешь, сказала она самой себе, сапожник ходит без сапог.

Она вышла из дому и возле моста Понятовского села в такси. Мост был забит военными обозами, резвые лошади стригли ушами, из щелей подвод сыпалось сено, на асфальте конский навоз. Все это придавало городской мостовой затрапезный вид деревенской улицы где-нибудь в Степане или Малорите во время костельного праздника. Солдатики, сидя на подводах, помахивали кнутами. Гейсс была тронута до глубины души: именно так они выглядели двадцать лет тому назад. Может быть, другие мундиры, более голубое сукно, фуражки… Да и вообще, что тут говорить! Тогда была нужда, горе, а теперь… Она старалась припомнить… Да, каждая повозка выглядела иначе, одна была с решеткой, другая с настилом из досок — видно, служила для перевозки навоза, третья походила на бричку. А тут все — одна в одну, оглобли подогнаны, все дощечки одинаковые…

На мосту была давка, и такси продвигалось с трудом. Нетерпение терзало измученную душу Томиры. Она спешила к цели и в то же время чувствовала какой-то страх и стыд. Она забилась в угол такси, боясь, как бы не увидел ее кто-нибудь из знакомых.

Ее злили эти медленно ползущие, как на похоронах, повозки. Однако она тут же себя за это отругала: можно подумать, что свой стыд и спешку она приносит в жертву «нашим солдатикам».

Дом был на Хожей, она проверила номер — квартира во втором подъезде. Стекла окон всюду крест-накрест обклеены полосками бумаги, стены облеплены инструкциями по противовоздушной и противохимической обороне. Во дворе на кучах свежего песка резвились дети. Приближалось обеденное время, и отовсюду доносились специфические запахи. Едва переводя дух, со страхом озираясь по сторонам — не увидел бы ее кто, — взобралась Гейсс на четвертый этаж и нажала кнопку звонка.