Раннее, раннее утро - Павел Вежинов

по разбитой дороге и остановилась. Фары погасли, стало темно и страшно. Я хорошо знала, что будет дальше. Но делать было нечего, иногда приходится терпеть.

Хуже всего было то, что от него разило разными соусами, а усы так кололись, что я чуть было не завизжала. Ничего, стерпела. Но он стал слишком расходиться, и я отстранилась.

— Оставь, пожалуйста!

— Почему? — прохрюкал он.

— Так!.. В конце концов ведь я…

Тут я умолкла. Нет, не могу я выговорить это слово, оно мне кажется отвратительным. Бывало, я говорила куда более скверные слова, а это вот никак не идет на язык.

— Что — ты? — спросил он.

— То, что ты думаешь! — ответила я со злостью.

Этим я словно подхлестнула его, и он сразу же навалился на меня. Делать было нечего, я распахнула дверцу и выпрыгнула наружу. Вокруг кромешная тьма, дальше носа ничего не видно. Я знала только, что надо бежать вверх, потому что перед этим мы куда-то спускались. Я натыкалась на какие-то обрывы, падала, но все же ускользнула от него. Я слышала, как он зовет меня в темноте, как он упрашивает и обещает, но я была так напугана, что не смела остановиться. Метров через сто я наконец выскочила на шоссе и как-то сразу успокоилась. Было не так темно; по серпантину, спускавшемуся с плоскогорья, бежали фары. Я решила остановить какую-нибудь из машин, но тут из тьмы выскочил он. Он что-то говорил, но так задыхался, что я ничего не поняла. В это время машины со свистом промчались мимо, вниз по круче, обдав нас вихрем пыли. Конечно, они нас тоже увидели, потому что их фары просто ослепили меня. Хорошенькое представление мы им устроили; на месте шоферов я бы остановилась поглазеть. Все же я заметила, как расстроен и перепуган Мечо, и это меня окончательно успокоило.

— Слушай, — сказала я. — Вернись и выведи машину на дорогу. Будь уверен, я никуда отсюда не двинусь…

— Хорошо, хорошо! — понуро сказал он. — Но хотя бы сойди с шоссе, нечего забавлять проезжих…

Он внезапно исчез в темной бездне внизу. Я забилась в кусты, но присесть не решалась, чтобы не запачкать плащ и не выдать себя дома. Было вовсе не холодно, но меня бил такой озноб, что зубы постукивали. Этот проклятый тип возился внизу целую вечность. Мимо прошло еще несколько грузовиков, но я отсиживалась в кустах, моля бога, чтобы Мечо вернулся поскорее. Если бы он задержался еще на пять минут, я бы сама пошла его разыскивать.

Наконец он выполз из бездны, освещая дорогу лишь подфарниками. Я села рядом, и мы поехали. За всю дорогу он не сказал ни слова и даже не взглянул на меня. Видимо, он был так подавлен моими подвигами, что мне даже стало жаль его. Но что мне делать, если я такая бесчувственная, будто рыба, нафаршированная льдом? Почему-то я ничуть, ну ни капельки не похожа на остальных девушек, и это злит меня до смерти. Даже Цецка, даром что скромница, а стоит кому-нибудь дотронуться до нее пальцем, и она тут же накаляется до ста градусов. А раз я это про себя знаю, — что ж, сама и виновата. Если противно, так стой в стороне, не ввязывайся. В конце концов любая игра должна вестись честно, по правилам. Как, например, шахматы. А я, когда вижу, что мне грозит мат, прячу короля в карман и благополучно исчезаю. Это не дело.

Когда мы приехали в город, он высадил меня на какой-то темной улице, захлопнул перед носом дверцу и укатил. Подумаешь! Мне вдруг стало так легко, хоть лети! Теперь, если я не дура, надо будет хотя бы на год воздержаться от таких историй, но не знаю, устою ли. Беда в том, что память у меня коротка, и любопытна я — дальше некуда. Как бы то ни было, сейчас я была рада, что дешево отделалась, и бежала вприпрыжку до самого дома. В прихожей я хорошенько огляделась, чтобы увериться, не пострадал ли мой туалет от дуэли нашего века. Нет, все в порядке. Я открыла дверь и вошла в гостиную. За большим столом отец со своими тремя приятелями играли в бридж.

— Добрый вечер! — приветливо сказала я.

— Добрый вечер! — хором ответили они.

Они очень симпатичные люди, хоть и недалекие. Самый толковый из них — ударник, мне даже кажется, что он немного заглядывается на меня. Играли они с азартом, изредка отпивая по глоточку коньяка. Я заглянула в спальню — мама лежала на диване с толстой книгой в руках. Опять, наверное, уткнулась в своего Димитра Талева, перечитывает его чуть ли не десятый раз. Я снова вернулась в гостиную.

— Можно посмотреть? — спросила я.

Боже мой, какой робкий у меня голос! Услышала б меня Боби, она б каталась от смеха по полу.

— А ты знаешь эту игру, девочка? — спросил Спиридон, контрабасист.

— Немножко! — ответила я.

— Садись за мной! — сказал отец. — И не надоедай людям!

Я присмотрелась — играют в «плафон», и притом отлично. В комнате было тепло, пахло сигаретами и хорошим коньяком. Я окончательно пришла в себя и забыла про все неприятности. Люблю быть среди мужчин, лишь бы они не замечали меня. Пока их не прихватит, все они такие добрые и приятные.

Игра вдруг развернулась и стала очень интересной. Спиридон, партнер отца, начал с «двух без козырей». Отец объявил четыре бубны, имея на руках валетов и трефового туза. Ударник, сидевший слева от него, решил перейти к защите, объявив пять треф. На шесть бубен отца ударник ответил трефами.

Игра дальше развилась таким образом. Ударник вышел с трефовым марьяжем. Спиридон сбросил потрясающую карту — ни одной трефы, три бубны с тузом и десяткой. Отец побил трефовым тузом. Сейчас все дело было в том, чтобы нащупать бубновую даму и большой шлем. Следовало искать ее слева, там, где он получил отпор. Но я-то видела, что дама не там.

Отец пошел с маленькой бубны. Ударник выложил четверку. Отец подумал ж взялся за десятку. Я не выдержала и ткнула его исподтишка пальцем в спину. Рука у отца дрогнула, он потянулся было к тузу, но выложил все-таки десятку. Хлоп! Тот, что сидел справа, побил дамой, пошел с трефы и выиграл! Отец выглядел очень огорченным, но поделом ему, ведь я его предупредила.

Когда игра закончилась, отец, проводив гостей, вернулся в гостиную. В его взгляде таился смех.

— Слушай, девочка, кто тебя учит шулерству? — спросил он.

— Как шулерству?.. Я же вообще не играла…

— Ладно, ладно, не притворяйся!.. А кто