Анатомия героя - Эдуард Лимонов

А в бункере мы наскоро устроились. И стали привозить газету, перетащили дугинские книги. Дугин устроился в самых дальних комнатах и, быстро завалив их книгами и непроданными журналами, превратил их в чертог доктора Фаустуса.

Летом 95-го, когда меня снимало в кабинете немецкое телевидение, туда вдруг зашел Курехин с дыней. Зашел прямо в кадр. И улыбался.

* * * ВЫБОРЫ

А потом были выборы.

От моей избирательной кампании осени 1995 года остались воспоминания о плохо освещенных, холодных залах библиотек, собесов и клубов, о встречах с перепуганным, сомневающимся, недоверчивым, некрасивым народом. Пожилые люди с нездоровыми, помятыми лицами, в растрескавшихся зимних сапогах, одетые, как лук, во множество потертых несвежих одежд. Овощи, трогательные истерики, злобные, добрые, полуспящие старые дети…

Порою они вступали в злые препирательства со мной, вернее, с плохо понятной им моей биографией, с моими, превратно понятыми ими книгами. "Вы бросили страну, жили на Западе, в то время как мы тут страдали, а теперь приехали и хотите власти". Или: "Вы пропагандируете в своих книгах гомосексуализм и наркотики и еще хотите, чтобы мы вас выбрали?" — нападали они. Нападок, впрочем, было немного. В основном залы были доброжелательными, но их явно смущал мой неначальственный вид — отсутствие галстука, большой ряхи. Уходя, они, очевидно, думали нечто вроде: "чудной, занятный человек, и говорит, вроде, верно, но…", дальше, я полагаю, они затруднялись в формулировке, "…не из нашей оперы персонаж, случайно в нашу колоду попавшая чужая яркая карта. Новая, слишком заметная среди затасканных наших, привычно своих. Заметность — недостаток".

Весь ноябрь и декабрь, по снегу в ранней темени, на метро, иногда в стареньких автомобилях знакомых, я посещал 194-й северо-западный округ Москвы и выступал в библиотеках, собесах, институтах. Верил ли я в то, что не покидавшие часто никогда своего района даже, крайне ограниченные, бывшие советские, а теперь российские, выберут меня, бродягу, пожившего в десятках стран, своим представителем? Прямо противоположного им выберут? Я должен был верить и я верил. И верили мои, тоже чудные, как я, хрупкие партийцы, почти подростки. На регистрацию я явился с доверенными лицами. Каждому не более 19 или 20 лет. Младшему, Мише Хорсу, даже не исполнилось еще 18-ти! Вот это депутат с доверенными лицами! Служащие избирательной комиссии смотрели на нас с плохо скрываемым ужасом.

Молодые бедняки, мы, однако, собрали нужное количество честных подписей раньше всех. Сдали вторыми и были зарегистрированы вместе со стариком Лукавой, депутатом от ЛДПР, первыми. Мальчишки были довольны собой. Не зря обегали сотни подъездов, десятки тысяч людей и добыли нужные семь тысяч подписей. Ногами, глоткой, руками, здоровьем, недосыпая.

В ходе кампании я многому научился. Я выяснил, что мировоззрение у московских избирателей все из лоскутов. Кусок советского, заплата- вычитанное из патриотической прессы, пацифистский лоскут ("Вы убивали людей на войне, а мы хотим мира. Весь мир хочет мира!"), лоскут, редкий, впрочем, жидоедства; в случае евреев- часто плохо скрытой русофобии, и иные экзотические элементы в самых разнообразных сочетаниях. Все это на сером общем фоне, на мешковине тягчайшего столичного провинциализма. У них оказалось тяжелое несовременное мировоззрение 19-го века, специально созданное когда-то для них правителями совдепа. Оказалось, они больше знают о Пушкине, гусарах или Марине Цветаевой, чем о своем соседе по лестничной клетке или фабрике, коптящей через улицу. Не говоря уже о загранице. Я обнаружил, к примеру, что для них каждый иностранец был богач.

Из мира авангардных интеллектуальных идей, авангардных даже для «передовой» французской цивилизации, я — друг философа Алена де Бенуа, почетный подписчик журнала «Кризис», член редколлегии газеты "Идио Интернасьеналь" — я спустился в их хмурый подвал 19 века и, размахивая руками, пытался привлечь их внимание. Фокусник. Они подозрительно и хмуро глядели на меня из своих домостроевских и достоевских мировоззрений. И не аплодировали. А если аплодировали, то не за то. Как обезьяне, которая научилась нескольким словам на их языке. А ведь обезьянка.

Хитрых воров, приспособленцев, безграмотных самозванцев, беспомощных тупиц-чиновников, но своих, от неряшливых лохм за ушами до мягких животов, начинающихся под горлом, — вот кого они выбрали. Похожих на себя. Таких же, как они. А я был разительно не похож на них, хотя одной с ними крови. Неприлично моложав, они и это мне ставили в вину, в 52-го года должен бы пообноситься телом. Что-то тут не так, подозревали они тяжело. Чаще всего я убеждал их. Уходя, такие жали мне руку и обещали голосовать за меня. Вот я не знаю, голосовали ли.

Возвращаясь домой, я сваливался в постель к бритоголовой девчонке своей и ебался с нею. Пару раз или, может быть, три или четыре раза Лиза съездила со мной на встречи с избирателями. В джинсиках, в каком-то тонком жакетике от мух, она была, как и я, неуместна в этих снегах. Кандидат в депутаты и его девчонка с диском Тома Вэйтса в сумочке. Стилевое различие — вот почему я не подходил им.

Я много думал о Владимире Ильиче в те месяцы. Я понимал Ленина, приехавшего из Европы, как и я, к ним сюда, в этот климат, к их тяжелым душам. Как они его, очевидно, доставали! После знающих свое место воспитанных швейцарцев, организованных немцев, отстраненных французов это хмурое, но раз в столетие впадающее в слепое коллективное неистовство, население. Снега, чудовищные по размерам улицы и проспекты, убивающие расстояния. Они его быстро износили, Ильича, оттого он и скоро обмылился, как мыло. Мы с Владимиром Ильичом поняли бы друг друга, оба провели по два десятка лет вне России. Я стал с ним разговаривать по утрам, кипятя себе в алюминиевой кружке чай. Здесь я бросил пить кофе и стал зэком варить себе чифирь. Ильича они бы не выбрали, как и меня. Маленький и по тем временам- 1.63, картавящий, галстучек в белый горох, жилетки, штиблеты. Невидный, книжно говорящий, абсолютно не свой. Иностранец. Им оглоблю Ельцина подавай, Лебединую ряху. Мы же с Ильичом хрупкие.

Между тем с моим живым духом, с десятками тысяч кусков редкой информации в памяти, с боевым кипучим западным политическим опытом, с моими точностью и педантичностью, с исключительной силой воли и умением долбить в одну точку, фанатичный, честный до экстаза, я украсил бы любой парламент любой страны. Разве не был я и во Франции первым из немногих? Люди такой породы, как я, основывают государства, закладывают города, делают историю. А мне корявые старики, проторчавшие на одной кухне всю жизнь, с места шамкали: "А какая у вас экономическая программа?"

Помню тотальное неудовлетворение, вызываемое у избирателей моим ответом на вопрос: "Вы за какую форму собственности?" Они были неудовлетворены, ибо на него я отвечал единственно-разумно: "Я за прибыльную форму собственности. Были бы предприятие, завод, земля, месторождение, колхоз прибыльны! А принадлежат они одному владельцу, десяти, трудовому коллективу или государству — второстепенно или даже третьестепенно. Предприятие должно исправно платить в казну налоги, исправно содержать своих рабочих, исправно сбывать свою продукцию — тогда это прибыльное предприятие. Частная собственность не решает проблему прибыльности. Неверно сводить успех или неуспех экономики к форме собственности. Капризный владелец, разочаровавшись завтра в предприятии, забросит свой завод, и завод умрет, а рабочие станут безработными…" — "Нет, вы все-таки не ответили на вопрос, за какую вы форму собственности?" — впивались в меня избиратели. Они хотели «Да» или «Нет» и потому не выносили усложненной правды. Они хотели простой лжи. Пожимая мне руку дружелюбно, снисходительный красный пенсионер говорил: "Вы хороший человек, но в вопросах собственности путаетесь. Я бы проголосовал за вас, но буду голосовать за кандидата КПРФ…" Ну и голосовал.

Из предвыборной кампании я вынес глубокое убеждение в крайней бестолковости большинства избирателей, в их крайне низком уровне общего развития. Убеждение в том, что выбрать человека больше себя они не смогут. Всегда будут выбирать одного из самых крупных баранов стада. Тогда как следует выбрать пастуха. Еще я твердо понял, что меня они не выберут. Что я вождь по натуре своей, а вождей не выбирают. Вожди насаждают свою власть. Что мне предстоит этот трудный путь навязывания себя — путь героев и вождей. И что есть риск быть убитым на этом пути.

* * * МАРСИАНКА ИЗ ШКОЛЫ РАБОЧЕЙ МОЛОДЕЖИ (ШРМ)

Лизе 23 года. Недавно я остриг ее под ноль. Прической она очень довольна. Она похожа на марсианку из научно-фантастических фильмов или на насекомое из космоса. Я зову ее «Крысенок» (она родилась в год крысы). Мы живем вместе уже десять месяцев.

— Что ты любишь делать? Ебаться любишь?