Том 4. Повести, рассказы и очерки - Владимир Короленко

Мне по пути, и я следую за группой, которая поворачивает на Бассейную… Теперь передо мной идут уже только дворники и молодой человек. Но вдруг сзади из темноты появляется господин в рыжем пальто. Захохотав, он догоняет арестованного и толкает его в бок. Тот быстро поворачивается.

— А, Митя, ты?

— Ну что, дурацкая нацыя! Волокут?

— Нич-чего не боюсь. Сбегай за пивом.

— Куда нести?

— Волоки прямо в участок…

— Не боишься?

— Нич-чего не боюсь… Коль скоро я октябрист… Ха-ха-ха… А другие где?.. Удрали?

— Ваня с Шипуновым… удрали, брат…

— Трусы, подлецы…

— Не верят…

— А ты веришь?

— Я за тобой, — видишь… Вот и господин видел. — И, отстав от товарища, он говорит мне, как уже знакомому:

— Видали, правда? А?.. Какую толпу собрал! И всегда этак, заметьте… Как двадцатое число… Шебаршит непременно… Веселая, скажу вам, натура…

— Вы бы удержали вашего товарища, — сказал я, — ведь это может кончиться неприятно. А он, кажется, служит.

— В казенной палате. Влетало уже сколько раз… Ну, теперь, знаете, ничего… Безопасно…

— Почему же?

— Так… Особое обстоятельство…

Он лукаво смотрит на меня и говорит с ласковой доверчивостью:

— Протекция… В участке кум околоточный сегодня дежурный… Понимаете: ха-ха… околоточный надзиратель!.. Свой человек. Посмеемся, пива выпьем, городовому еще зубы при нас же начистит… Только и всего… Что? Что такое? Постойте!..

— Ми-тя! — донесся спереди отчаянный вопль арестованного…

На углу происходила возня и суматоха. Дворники старались свернуть за угол, в Эртелев переулок, Яша отчаянно рвался у них из рук и звал на помощь. Мой собеседник подбежал к ним.

— Что такое? Куда вы?.. Ведите прямо… — говорил он как-то растерянно…

— Зачем прямо? — возражали дворники, в свою очередь удивленные. — Там часть, а тут пожалуйте, вон участок…

— Нет… Как сюда? Не хочу я сюда… Я хочу на Бассейную. Не имеете права…

— Мало ли чего вам захочется. Ежели бы вы на Знаменской наскандалили, или на Надеждинской, тогда бы вас на Бассейную свели… А с угла Литейной — сюда полагается.

— Да как же это? И совсем тут не было участка…

— Не было, а теперь есть… Пожалуйте, не стесняйтесь. Поддай, Семен, заворачивай, вот так… Пожалуйте… сюда… в калитку… Навались, Семен, руку-то отдерни… Ну, господи благослови… Пож-жа-а-луйте. Ух…

У тесной калитки образуется какой-то ком людских тел, потом все это проваливается во двор. На улице светит тусклый фонарь, и ветер поворачивает надпись на красном фоне: «Управление XX участка… Пожарный сигнал…»

Мой собеседник, который тоже было попал во двор, выскакивает оттуда, вытирая лицо платком. Он добросовестно пытался затруднить дворникам исполнение их обязанностей, рискуя разделить участь друга… Выскочив на улицу, он оглядывается с выражением разочарования и испуга и внимательно читает надпись на фонаре…

— Господи ты, боже мой, — говорил он таким тоном, как будто и этот фонарь, и эта надпись представляют какое-то сверхъестественное явление. — Когда же это?.. Каким образом?.. С каких пор? Вот ведь история…

— В чем дело? — спрашиваю я. — Ведь вы говорите — протекция.

— Ах, боже мой. Да ведь протекция-то, понимаете, не здесь, а на Бассейной. А здесь никакой протекции нет… Протокол… Пожалуй, еще бока намнут… Вот те и октябрист… Как вы думаете?

В его лице исчезло недавнее радостное возбуждение. Оно печально, озабоченно, испуганно, уныло. В переулке безнадежно сеет мелкий дождь… Из калитки выходит башнеподобная фигура с бляхой на шапке. Другой дворник, очевидно, остался для составления протокола.

— Господин дворник, — подскакивает мой собеседник к вышедшему. — Не угодно ли папиросочку?.. вот… берите… две-три… сколько угодно. Ну, что там? Как?

Дворник милостиво берет мокрыми пальцами папиросы и говорит:

— Да что. Дело уже так затерлось, что доходит до протокола…

— Неужели до протокола?.. Ах, боже мой… Г-н дворник? Нельзя ли как-нибудь?

— Навряд. Под шарами, пожалуй, и заночует…

— Ах, боже мой, ах, боже мой! Да как же это? Да почему вы его направили сюда? Мы думали — на Бассейную.

— Да что ж на Бассейной?.. Одна сласть и там. Не безобразь…

— На Бассейной, понимаете, дежурный-то околоточный Иван Поликарпович, знакомый. Может, и вы знаете.

— Ну, знакомый, тогда, конечно!.. Ежели бы квартала через два потрафил, по ту сторону, тогда действительно на Бассейную свели бы. А тут, значит, вышло в том смысле, что в здешнем участке…

— Ах ты, господи боже…

— Прощения просим, — вежливо произносит дворник. — Нам, извините… все одно. Мы не то что, а дело наше такое: приказано — веди… Ежели бы он у городового номер не писал…

— А он писал… Верно! Ах, дурак, ах, дурак…

— То-то и есть. Городовому тоже — какая надобность… Тем более, хозяин отступился. Шесть копеек — капитал ничтожный… А ежели номер записал, — городовой должен оправдать себя… Например — жалоба. Они, скажем, скандалили. Одначе, скажут, ты, городовой, их за скандал не представил, а от них, между прочим, заявление… Кто виноват останется?

— Верно, ей-богу, верно. То есть вполне справедливо… Ах, боже мой…

— Как же можно, господа. Тоже и городовой… Надо войти в положение. Судите сами… Ну, окончательно просим прощения…

III

Дворник уходит. Мой собеседник грустно следит глазами, как его фигура перекрывает на ходу светящиеся лужи. Но вдруг он меня дергает за рукав и сам скрывается в калитку.

По тротуару идет женщина и ведет за руку мальчика. Когда она попадает в полосу света, я вижу молодое лицо, бледное и истомленное. Мальчик идет лениво, упираясь, и тянется за ее рукой.

— Мама! Я устал, — говорит он со слезами в голосе. — А папы нет…

— Хорошо, Ваня, хорошо. Скоро придем домой.

— А папа?

— И папа тоже, может, уже дома…

— Возьми извозчика.

— Ах, Ваня… У меня нет денег…

— Возьми извозчика… Я устал… Ножки болят…

Они проходят. Против тусклого света мне видна теперь хрупкая фигура женщины и кривые ножки рахитичного ребенка.

Мой знакомый высовывает голову из калитки и со страхом смотрит вслед уходящим.

— Жена, — говорит он шопотом. — Ищет Яшу… Ах, боже мой… Вот ведь, ей-богу… И нужно же было… Ах, Яша, Яша…

— Зачем же вы спрятались?.. Вы бы ей сказали… Может, она бы как-нибудь…

— Да вы думаете, легко это?.. Сказать!.. Притом мы в ссоре… Терпеть меня не может… Ах, Боже мой!.. А может быть, сказать? Вы окончательно думаете, что сказать?.. Ушла далеко… Догоню, ей-богу… А, была — не была!.. Ведь могут прогнать со службы…

Он сделал два-три шага, остановился в тяжелом колебании, как будто ноги его приросли к панели, и оглянулся на меня с тоской во взгляде. Но затем, резко повернувшись, пошел вперед, быстро семеня короткими ногами.

Я с невольным интересом следил за тремя силуэтами в перспективе переулка… Дама с ребенком подходила к углу, фигура мужчины ее догоняла. Прежде, чем поровняться с нею, мой знакомый еще раз остановился, и я подумал, что он вернется обратно. Но он опять резким движением опередил ее и снял шляпу. Через минуту все три силуэта, — двое взрослых и ребенок, — стали приближаться, чернея над лужами. Бледное женское лицо, с запавшими глазами и складкой страдания между бровей, мелькнуло около меня в свете фонаря и исчезло в калитке участка…

Мой случайный знакомый отстал на минутку и подошел ко мне… Лицо его было печально и серьезно.

— Да, знаете ли… Скверность… Хочется все-таки человеку… чего-нибудь этакого… скандал там, что ли… Одним словом — знай наших, и кончен бал!.. Тем более — время теперь такое… Понимаете вы меня, милостивый государь?..

— Отчасти…

— Да… вот именно… Отчасти-то и выходит скверно… Ну, однако, идти за нею… Все-таки женщина, одна… Может, притом, рупь-другой… Как-нибудь надо выручать… Все бы отдал… Не в Яше дело… Все мы дураки. А бабу эту… Эх, жалко…

И, посмотрев мне в глаза с выражением стыда и тоски, он сказал:

— Думаете, легко мне?.. Слова одного не сказала… Выслушала, повернулась… пошла… Я за нею, как собака прибитая… Ну, спасибо вам… Без вас — ни за что бы не подошел… А надо было непременно…

И он тоже скрылся в калитке…

IV

Я остался один. Дождь пошел сильнее, лужи шевелились, как живые, по временам в переулок заворачивал ветер и останавливался в недоумении, как бы заблудившись… Фонарь над калиткой шевелился и тихо скрипел на железном крюке…

Мне было скучно. Некоторое удовольствие я испытывал только при воспоминании об усилии, которое преодолел мой собеседник, догоняя бледную даму…

«Все-таки, — думал я, — это был мужественный поступок».

1899–1905

В Крыму*