Не без вранья - Елена Колина

Но Эльза и его не полюбила. Оба любили ее сильно, но она никого не выбрала. Ах да, Шкловский был женат — его жена оставалась в России. Впрочем, и Якобсон был женат, женился в том же 1922 году — такая мелочь. Жену звали Соня. Якобсон писал потом Эльзе: «Мне никогда не убедить ни Тебя, ни себя, ни Соню, что я ее так же люблю, как Тебя».

Вот так они все вместе жили в Берлине — каждый согласно своим привычкам.

Лиля купила шубу для Риты за марки, равные одному доллару. В Германии была инфляция. Кстати, именно поэтому Маяковский и Брики могли чувствовать себя если не богачами, то людьми с деньгами, — есть в ресторанах, покупать одежду.

Брик окунулся в культурную жизнь Берлина, и немецкую, и русскую, общался с немецкими авангардистами, занимался издательскими проектами, участвовал в дискуссиях, изучал Берлин, ходил в музеи, — ему все было нужно и все интересно.

Маяковский кое-где бывал с Бриком, но ему все было неинтересно. Он почти безвылазно играл в карты в номере гостиницы.

Эльза: «…В гостинице в его комнате шел картеж… Постоянные карты меня необычайно раздражали, так как я сама ни во что не играю и при одном виде карт начинаю мучительно скучать. Скоро я сняла две меблированные комнаты и выехала из гостиницы. На новоселье ко мне собралось много народа. Володя пришел с картами. Я попросила его не начинать игры. Володя хмуро и злобно ответил мне что-то о негостеприимстве. Слово за слово… Володя ушел, поклявшись, что это навсегда, и расстроив весь вечер».

Эльза сердилась, Лиля сердилась. Лиля сердилась еще и за то, что, отрываясь ненадолго от карт, Маяковский все время кого-то изображал. Заказывал в дорогих ресторанах огромные порции, объясняя официанту: это «для меня и моего гения», заказывал по шесть порций сладкого сразу, давал чаевые пригоршней… Кого он изображал — гения, удачливого советского поэта, богача, кутилу?

И все это безобразие кончилось тем, что Маяковский уехал в Париж. В Париже, одному, без Лили, ему почему-то было лучше, чем с ней в Берлине. И он, и Лиля, расставшись за границей, обрадовались: Лиля освободилась от его настроений, тяжелого присутствия, а Маяковский от чего? Наверное, не Париж ему понравился больше, чем Берлин, а быть за границей одному, без Лилиного присмотра.

«…Я влюблен, очень в любви несчастен…» — писал Шкловский. И Шкловский, и Якобсон, и Эльза, все были несчастны понемногу, одни больше, другие меньше, и только Лиля — не несчастна. Ну, и Осип, конечно.

В Берлине каждый несчастный выбрал себе судьбу. Берлин для них был тогда таким поворотным пунктом, когда каждый решал — куда ему, домой или навсегда оставаться за границей. Шкловский, хоть и писал, что не ждет в России для себя ничего хорошего, все-таки выбрал Россию, попросил прощения у большевиков, был прощен и впущен обратно. Якобсон не вернулся в Россию — он был человек академический, робкий и предпочел не рисковать. Якобсон не вернулся и стал знаменитым филологом на Западе, а Шкловский вернулся и замолчал на десятилетия. Эльза осталась в Берлине, начала писать и потом стала знаменитой писательницей. А Брики и Маяковский вернулись в Москву дальше бороться за футуризм. Вот такой у них был Берлин.

И так как люди все они были литературные (кроме Брика и Лили), то итогом этого года, года любовных романов, стала литература: Шкловский написал замечательную книгу о любви к Эльзе, Эльза милую книжку о своих отношениях с Якобсоном, а Якобсон посвятил Шкловскому очередное филологическое исследование.

И только Лиля ничего не написала — зачем ей, ведь она жила, а не писала.

Когда они вернулись в Москву, Лиля Маяковского прогнала. Многие ссорятся, расстаются, но все-таки редко можно сказать, что кто-то кого-то «прогнал». Это обидное слово, прогоняют собаку, не человека. Но Лиля именно что прогнала Маяковского.

Это была страшная история, потому что сила страдания Маяковского, его слабость были совершенно бессильны перед равнодушием и жизненной силой Лили. Но какие шансы у простодушного Щена против хитрой Кисы?..

По приезде в Москву Маяковский выступал в Политехническом музее — рассказывал о своих впечатлениях от заграничной поездки, о современной немецкой и французской культуре. Лекции назывались «Что делает Берлин?» и «Что делает Париж?».

На первой лекции «Что делает Берлин?» было так много народу, так много людей хотели послушать о впечатлениях Маяковского, что была даже конная милиция, — людям тогда все было интересно!..

Маяковский стоял на сцене перед переполненным залом, рассказывал о Берлине, ему бурно аплодировали, Лиля сидела на сцене на местах для друзей. И вдруг Лиля прервала Маяковского едкой репликой, затем еще одной и еще одной…

Можно представить, как растерялся бедный Маяковский, он ведь так ее боялся, а тут она сердится на него на сцене, перед огромной толпой. Что делать?! Просить прощения? Бормотать: «Ну, Лиля, ну, не сердись, ну, пожалуйста…»? Маяковский стоял, смотрел на нее обреченно, как кролик на удава. И обиженно — мы все-таки не одни, зачем же ты так со мной?..

А Лиля так разозлилась, что сняла туфельку и запустила в Маяковского — просто семейный скандал!

Лиля рассказывала — ей стало неприятно, что Маяковский пересказывал впечатления Брика. Своих впечатлений у Маяковского не было, так как он Берлина не видел, ничего не видел, а просидел за картами и в ресторанах и теперь говорил перед публикой словами Брика.

Маяковский мог бы удивиться — а что я сделал плохого? Пересказывал Осипа? Но так всегда было. Маяковский всегда пересказывал Брика. Брик утром читал газеты и рассказывал Маяковскому, что происходит, а Маяковский писал про это стихи «на злобу дня».

Зачем Лиля так себя повела? Некрасиво, непорядочно по отношению к близкому человеку так его подставлять — при людях стыдить, насмешничать. Можно было бы отвести его в перерыве в сторону и тихо сказать — что же ты врешь, пересказываешь Осины рассказы?.. Но вряд ли Лиля не знала, что только неприличная жена выясняет отношения с мужем на людях. Очевидно, ее раздражение переливалось через край, когда уже себя не помнишь, только бы высказать все и прямо сейчас! И что это Лиля вдруг спохватилась, что Брику совсем не достается славы? Эта ее выходка больше похожа на раздражение чем-то другим, простым: толпой, сквозь которую ей пришлось продираться, чтобы попасть на сцену, или тесными туфлями.

В перерыве Маяковский не сказал ей ни слова.

Лиля вернулась домой, приняла снотворное и проспала до середины следующего дня, а вечером Маяковский спросил ее, придет ли она на доклад «Что делает Париж?», Лиля ответила «нет», и он мрачно сказал, «как хочешь».

Через день между ними был разговор, который закончился тем, что Лиля сказала Маяковскому — все, уходи навсегда.

И тут, как всегда, у Лили не одно объяснение, а несколько — для Маяковского, для Эльзы и для нас.

Эльзе она объяснила так: ей «опостылели Володины: халтура, карты и пр. пр…»

Карты? Но ведь они все трое играли в карты днями и ночами, и она, и Маяковский, и Осип; Осип — «классический игрок», Лиля и Маяковский — «азартные игроки». Халтура? Но ведь прежде это было хорошо, к тому же они жили на доходы Маяковского от этой халтуры. Ну, а «пр. пр…» — это, очевидно, его ревность, мрачность, тяжелый характер. Но ведь тяжелый характер Маяковского не новость, они вместе уже семь лет. И ревность была всегда, и Лиля, как прежде, ничего не скрывала, — хочешь, ревнуй.

Для Маяковского Лиля придумала красивую причину: им нужно расстаться для него самого. Потому что они обуржуазились, потому что у них «установился старенький, старенький бытик», и живут они неправильно, пьют слишком много чая с вареньем.

Лиля: «Длинный у нас был разговор, молодой, тяжкий. Оба мы плакали. Казалось, гибнем. Все кончено. Ко всему привыкли — к любви, к искусству, к революции. Привыкли друг к другу, к тому, что обуты-одеты, живем в тепле. То и дело чай пьем. Мы тонем в быту. Мы на дне. Маяковский ничего настоящего уже никогда не напишет».

Если бы Лиля сказала, что ее от него тошнит, что она видеть его не может, это было бы честно. А так нечестно! Они обуржуазились? Но каким Маяковский пришел к ней? Совсем не «буржуазным», одетым в желтую блузу мальчишкой с немытыми волосами. Ведь это она, все она, — весь этот лоск, розовые рубашки, ткани на костюмы из Лондона, из Риги. Несправедливо, что он «живет неправильно», а она точно так же, но ей можно. У сильного всегда бессильный виноват…

На Лилино «казалось, гибнем» Маяковский мог бы спросить: почему все, что было прежде, устраивало, а сейчас вдруг стало — больше не могу? Мог бы вскричать — что я сделал?!! И по-настоящему у Лили один ответ: ничего не сделал, ну и что?.. Просто надоело, и пошел вон…

Причина «расстаться для него самого» знакома любой хитрой кисе, которой до смерти надоел возлюбленный. Но, скорее, это все же причина для нас — мы же знаем об этом разговоре только из ее мемуаров. Ну, а что она на самом деле сказала Маяковскому, за что он так страстно просил у нее прощения?… Вряд ли за то, что они «тонут в быту».