Саван алой розы (СИ) - Логинова Анастасия

– Вы хотите, чтобы полиция вас не беспокоила? – Кошкин не смог улыбнуться в ответ, поняв теперь, в какую ловушку себя загнал. Хотя просьба и выглядела вполне закономерно. Он нашелся: – но, позвольте, ведь ваша сестра сама инициировала это расследование, что же я скажу ей?..

– С сестрой я договорюсь сам, – оборвал Соболев. – И с братом. Николай – обалдуй, конечно, но я люблю его и не хочу, чтобы полиция мучила допросами его и его друзей. Могу я рассчитывать, что вы отнесетесь к моей просьбе с пониманием?

Кошкин, не долго раздумывая, кивнул.

Да уж, темная сторона есть у всех, и у Соболева тоже. Ему определенно есть, что скрывать. Однако и при самом дурном раскладе Кошкин не видел его убийцей мачехи. Тот, кто ее убивал, был невероятно жесток. Нужно по-настоящему ненавидеть человека, чтобы убить его так – забить молотком. Соболев же чувствовал к мачехе что угодно, но не ненависть – это очевидно.

И вдруг, поняв, что другого случая может уже не быть, Кошкин решился спросить:

– Раз уж вы сами вновь заговорили о расследовании, Денис Васильевич, я припомнил еще одну деталь… скажите, ваша мачеха была ли дружна когда-то с господами по фамилии Глебов или Лезин?

Спросил, снова живо вглядываясь в его лицо и стараясь уловить ложь: хоть, без сомнений, Соболева поймать было не так легко. Тот казался искренним:

– Первой фамилии я определенно никогда не слышал… Но вот Лезин Григорий Осипович мне конечно же известен: это давний вкладчик моего банка, мы знакомы много лет.

– И Алла Яковлевна была с ним знакома? – того больше заинтересовался Кошкин.

– Нет-нет, господин Лезин – исключительно деловой партнер, я никогда не приглашал его в свой дом. Едва ли матушка его знала.

* * *

Вечерело, но на Финляндском вокзале все равно было невообразимо людно и шумно. Люди, кони, экипажи, телеги пустые и груженые, носильщики с чемоданами, постовые со свистками, мальчишки с газетами. И цыгане – их и правда было множество.

Не ближний свет, но Кошкин решил, что незачем торопиться сегодня домой: лучше проведать Воробьева на его посту. Кирилл Андреевич, мрачный, хмурый, уставший – даже стекла его очков как будто потускнели – бродил между встречающих-провожающих и изредка перебрасывался с ними парой слов. Должно быть, спрашивал про цыганку.

– Еще не жалеете, Кирилл Андреевич, что покинули вашу лабораторию? – не скрывая ухмылки поинтересовался Кошкин. – Теперь, небось, не считаете ее такой уж скучной?

– Мне никогда не бывало скучно в лаборатории, – оскорбился Воробьев и, сняв очки, принялся вытирать их от пыли белоснежным платком. Иронию он и прежде понимал плохо, а сегодня тем более.

Полицейские отошли под навес платформы и негромко переговаривались. Кошкин, меж тем, считал, сколько цыганок прошли мимо за это время.

– Зачем же тогда напросились на сыщицкую работу? – допытывался он. – Вы в своем деле мастером были, к вам прислушивались, уважали. Неужто не задевает, что теперь в помощниках ходите? Так зачем перешли?

Воробьеву явно не хотелось развивать тему, но все-таки он признался, морщась:

– Моя жена… Это она считала работу в лаборатории скучной и к тому же безденежной. И меня самого – скучным. Я первое время думал, если в полиции выслужусь, то она оценит, поймет, как ошибалась на мой счет… глупо, я знаю.

Кошкин вздохнул, не стал комментировать. Спросил только:

– Так теперь что же – незачем, выходит, вам мучиться? Вернетесь на прежнее место?

– Не знаю, – хмурясь, глядя в сторону, ответил Воробьев. – Дело Нурминена хочу до ума довести. Александре Васильевне помочь, чем смогу. А там видно будет.

Кошкин снова вздохнул. Александра Васильевна, значит. Вот ради кого он упирается. Cherchez la femme. И даже не знает еще, что ее братец заочно зовет его проходимцем.

– Учтите, Кирилл Андреевич, что Александра Васильевна может и ошибаться кругом. Если следствие покажет, что в убийстве ее матери виновен именно Ганс Нурминен – вы ей только больнее сделаете. Но если уж остаетесь в сыщицком деле, то работать вы должны на закон, на государство и царя! А не на барышень-заявительниц…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

– Я понимаю все… – смешался Воробьев. – Закон на первом месте – я его хорошо выучил… Экзамены сданы на «отлично».

– Верю, – отмахнулся Кошкин. – Так что с цыганкой? Узнали хоть что-то?

Тот мотнул головой:

– Фотокарточку Нурминена показывал – никто его не узнает. Ни постовые, ни дворники. Цыгане так и слушать не хотят, только юбками своими машут и языком цокают. Богатства мне обещают, если монетку подарю… Начальник вокзала обещался с главным их потолковать… но, видать, не вышло ничего. Нам бы хоть карандашный рисунок той цыганки, Степан Егорович, – в тоне Воробьева послышались просящие интонации. – Может, послать к Нурминену художника – пусть портрет напишет с его слов, а?

– Вы думаете, Воробьев, у нас целый штат этих художников? Сидят и ждут, когда мы занятие им найдем? Просил я уже художника, да заняты все. Как освободится кто – отправим к Нурминену. Впрочем, если вы ремеслу обучены – можете сами к нему поехать.

– Не обучен… – нахмурился Воробьев.

– Я так и думал, – кивнул Кошкин. – В таком случае, продолжайте наблюдение.

Кошкин взглянул на часы – стрелки уже подбирались к десяти – и собирался отгоняться, но Воробьев задержал:

– Степан Егорович, я тут подумал… можно и другим путем пойти. Не на вокзале цыганку караулить, а отправиться в тот трактир, где садовник очнулся. Название есть, адрес тоже. Вдруг, там кто вспомнит, что ее видел?

Идея была неплохой – Кошкин задумался. А Воробьев, воодушевившись, продолжил смелее:

– Я даже собирался поднять справки, не принадлежит ли этот трактир Соболевым? Возможно, через Бернштейнов, они все еще имеют какое-то отношение к виноторговле!

Услышав фамилию Соболевых, Кошкин машинально мотнул головой:

– Нет. Денис Васильевич – уважаемый банкир, он не стал бы заодно заниматься трактирным делом. Он даже брату своему этого не позволяет.

– Да, но…

– Продолжайте наблюдение за вокзалом, Воробьев! – отчеканил Кошкин.

Когда он давал обещание Денису Соболеву не трогать его семью, он явно упустил из виду своего помощника. Сам Кошкин не сомневался в невиновности банкира, но вот Воробьев… черт знает, что у него на уме. Симпатизирует девице и хочет утопить ее брата? Глупец…

– Нужно найти эту цыганку, – стараясь не подчеркивать интереса к Соболеву, давал указания Кошкин. – Если она отыскала Нурминена здесь, то значит бывает на вокзале. Кто-то да выдаст ее – так всегда случается! Главное, момент не упустить. Не разочаруйте меня, Воробьев!

– Как скажете, Степан Егорович…

Дождавшись согласия – хоть Воробьев и произнес это лишь для того, чтоб начальник отвязался – Кошкин, не прощаясь, вернулся к служебному экипажу. Сел внутрь, велел ехать по домашнему адресу. Теперь уж ругал себя, что вовсе явился на вокзал… а впрочем, не поехал бы, кто знает, что еще вытворил бы его подчиненный?

Накрахмаленный воротничок впивался в горло и душил еще сильнее, чем в ресторане. В какой-то момент, пытаясь его ослабить, Кошкин с силой дернул пуговицу, вырвав ее с мясом… скользнул пальцами по шраму над кадыком – уже почти незаметному, но еще ощутимому. Память о службе в Екатеринбурге.

Перед глазами отчетливо встало лицо Образцова, его тамошнего начальника. Заваливать подчиненных бесполезной, но изматывающей работенкой, дабы у тех не было времени и сил лезть, куда не следует – его наука, Образцова. Да только закончил он плохо, с пулей в виске.

Кошкин же, глубоко дыша, глядя перед собой невидящим взором и крепко стиснув челюсти, думал о том, что ему самому такой конец не грозит. Он не Образцов. Он убийцу и злодея не покрывает. Соболев к смерти мачехи не причастен – Кошкин знал это, ибо в сыщицком деле новичком не был. Однако ж Воробьев, по глупости своей и неопытности, мог доставить Соболеву уйму проблем. Лишь потому Кошкин заваливал его ненужной работой – лишь потому.