Ночь триффидов - Саймон Кларк

— В таком случае я, видимо, имею право сказать... — Но тут я издал невнятное мычание, за которым последовало: — Черт побери! Кто выключил свет?

Оглядевшись по сторонам, я увидел, что все уличное освещение вырубилось, а окна в домах погасли. Из всех источников света остались только автомобильные фары. Не успел я мигнуть, как погасли и они.

На Манхэттен опустилась непроглядная тьма. Даже курильщики притушили сигареты. Помимо темноты, на улице воцарилась полная тишина, нарушаемая лишь вздохами застывших в ожидании людей.

Чья-то рука схватила меня за пальцы, и я услышал шепот Керрис:

— В подъезд! Быстро!

В этой кромешной тьме я ничего не мог рассмотреть, но при помощи Керрис все же сумел чуть ли не ощупью найти нишу в стене, однако только для того, чтобы тут же натолкнуться плечом на стену.

— Проклятие... — прошептала она, и в этом довольно невинном выражении я уловил нотки сожаления.

Это походило на аварию в электрической сети. Но почему в таком случае водители выключили фары? Едва я успел задать себе этот вопрос, как с крыши здания над моей головой ударил луч прожектора. Вспыхнул еще один прожектор. Затем еще один. Через несколько секунд по подбрюшью облаков, словно пытаясь что-то найти, уже рыскали несколько светлых пятен.

С крыши другого здания послышался настолько громкий и резкий звук, что дверь за моей спиной вздрогнула. Керрис судорожно втянула в себя воздух. Еще один резкий удар — и черноту неба прорезала яркая искра, а мгновение спустя над городом прокатился громовой раскат взрыва.

На крыше Эмпайр-Стейтс-Билдинг заговорило еще одно зенитное орудие. Пляска прожекторов поначалу была бессистемной, пушки палили в разные стороны. Это означало либо распыленность целей, либо стрельбу наобум.

Через некоторое время прожекторы и артиллерия начали получать координированные приказы, лучи прожекторов, образовав гигантский треножник, сконцентрировались в одной точке, по которой тотчас дали залп не меньше десятка зенитных орудий.

В течение десяти секунд в небе над Манхэттеном с грохотом вспыхивали огненные шары — артиллерия работала непрерывно. Затем пушки замолчали, и только прожекторы продолжали обшаривать небо в поисках цели, которая либо успела скрыться, либо с самого начала не существовала вообще.

Город примерно час оставался без света, и в этой тьме идти куда-либо было невозможно. Но меня это не тревожило, поскольку Керрис пребывала в моих объятиях, а ее нежные губы прильнули к моим.

Глава 17

Обретенный рай

В течение двух последующих недель солнце с каждым днем становилось все ярче и ярче. Утром и вечером небеса по-прежнему пылали красным адским огнем, но в полдень, как правило, обретали почти привычную голубизну. Цвет самого светила изменился с темно-красного до ярко-оранжевого. Обычное солнечное сияние пока не вернулось, но Земля, по-видимому, находилась на правильном пути, и это согревало сердце.

Я регулярно виделся с Керрис Бедеккер. И очень скоро мы без всяких дураков стали тем, что некоторые называют единством.

Воздушные налеты пока не повторялись. Утром после затемнения газеты и телевидение передали сообщения, которые сводились к следующему: «Воздушные бандиты изгнаны». Далее следовал рассказ о прошлых зверствах, таких, например, как расстрел с воздуха беззащитных рыбачьих лодок. Несчастные рыбаки, как я понял, погибли от рук какой-то фракции Квинтлинга. Покончив с воспоминаниями, ТВ, газеты и радио поздравляли всех сограждан с очередной победой над силами зла. Ночное событие вскоре забылось, и жизнь вернулась в привычное русло.

Я продолжал обследование великого города. Чаще всего — в обществе Керрис, иногда — в компании Гэбриэла Дидса и Кристины. Бывшая дикарка шагала вперед семимильными шагами. После того как ее постригли и переодели в нормальное платье, она практически перестала чем-либо отличаться от своих нью-йоркских ровесниц. Словарный запас Кристины расширился неимоверно, но она по-прежнему не избавилась от привычки вытягивать при виде меня палец и выпаливать с лукавой усмешкой:

«Человек Бум-Бум!» Во время экскурсий мы посещали развлекательные центры, катались в подземных поездах, знакомились с художественными галереями или сиживали в барах, наслаждаясь чарующей музыкой Гэбриэла и его друзей.

Время от времени мне приходилось напоминать себе, что я здесь не дома, что мой дом — крошечный остров по ту сторону Атлантики. Откровенно говоря, воспоминания об этом островке делались все более и более расплывчатыми. Казалось, я проспал первые тридцать лет жизни и пробудился в тот день, когда ступил на землю Нью-Йорка.

Подобные мысли приходили мне в голову в основном благодаря Керрис. Несмотря на то что прошло очень мало времени, я с трудом представлял, как смогу уехать на свой остров, оставив ее здесь.

Если бы мои мысли могли распространяться в эфире наподобие радиоволн и достигли того холодного разума, о котором я упоминал ранее, это новое воплощение Макиавелли ответило бы на них самодовольной улыбкой.

Кто-то кому-то позвонил по телефону, и все было мигом улажено.

— Дэвид, — сказала Керрис, глядя на свой бокал, когда мы в перерыве между фильмами потягивали вино в баре кинотеатра, — могу я тебя кое о чем попросить? — Давай, — улыбнулся я, — выкладывай. — Я знаю, это звучит старомодно, но не мог бы ты встретиться с моим отцом? — Разумеется. С удовольствием. Она еще ни разу не упоминала о своих родителях, поэтому, должен признаться, предложение показалось мне, мягко говоря, неожиданным. Тем не менее я его охотно принял.

— А с твоей мамой я встретиться смогу?

— Боюсь, что это невозможно.

Ну вот, я снова споткнулся о собственную ногу.

— Прости, Керрис, я не хотел...

— Нет-нет, — она успокаивающе подняла руку, — просто мама умерла, при родах.

— Мне очень жаль.

— Не надо извиняться, ты не мог этого знать. — Керрис похлопала меня по колену и добавила: — Допивай вино, вот-вот начнется фильм.

Рекламный плакат в вагоне подземки возвещал начертанными красными чернилами огромными буквами: «НЬЮ-ЙОРК — обитель лучших умов, самых ярких людей и величественных строений!»

Заметив, что я читаю плакат, Гэбриэл Дидс усмехнулся:

— Это на случай, если мы вдруг забудем.

— Неужели вы хотите сказать, что фанфары здесь звучат слишком громко?

— Нет, почему же, — сказал он с еще более широкой улыбкой. — По-моему, эта фраза — само совершенство. В ней все в меру.

— Все-таки мне показалось, что я уловил в ваших словах долю иронии.

Он только пожал плечами и посмотрел в окно. Поезд въезжал на ярко освещенную станцию. Пассажиров в вагоне было не очень много — три черные женщины и двое слепых мужчин. Сквозь стекло дверей на торцах вагона я видел, что в соседних вагонах все пассажиры белые и зрячие. Поначалу я не заметил, что на окнах вагона, в котором я ехал, имелась надпись: «Для черных и слепых». Одна из негритянок бросала на меня любопытствующие взгляды.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});