Игра в ящик - Сергей Солоух

Результатом работы людей в штатском стала давно назревшая ротация руководящего состава на главном ВЦ Минуглепрома в пгт Быково Раменского района. Но через внутриобластную границу в Миляжковский волна не пошла. Иван Ильич Студенич остался на своем месте. Лишь схлопотал сначала соплей на китель строгача по партийной линии, а потом и на галстук сальное пятно неполного соответствия за прогул. Начальника ВЦ ИПУ им. Б. Б. Подпрыгина спасли принципы. Безалкогольный напиток «Байкал» того же Останкинского завода, что расфасовал в неотличимые на вид зелененькие чебурашки и пиво «Жигулевское». То самое, фатальным ставшее для прочих участников еженедельной банной сходки. Отсутствие на рабочем месте это одно, а пьянство в час трудового будня – статья оргвыводами строже.

Завидная, образцовая трезвость не только оставила И. И. Студенича при должности, но и необыкновенно смягчила его суровую натуру и даже в известном ангельском смысле облагородила характер. Допсмены в марте восемьдесят третьего получались с полпинка, чему несказанно радовался вечно голодный Роман Романович Подцепа.

Радость к вечно обиженному и обойденному Борису Аркадьевичу Катцу пришла лишь с новым этапом развития всесоюзной кампании по укреплению трудовой и производственной дисциплины. Когда, кроме глупых командированных из Краснодара и Ростова, уже никто не попадался в рабочие часы в ботиночном отделе ГУМа и вся страна, вооружившись знаниями и инструментом, взялась и добросовестно впряглась, пробило время проверки не мест скопления граждан в служебные часы, а мест рассредоточения.

И вновь в четверг, но уже двадцать четвертого марта, оторванные от текущих дел экстренными телефонными звонками, двое сразу, секретарь парткома и профкома ИПУ Б. Б. им. Подпрыгина, встречали в большом с колониальной колоннадой холле у парадных дверей группу глазастых товарищей в неброских, но сшитых по хорошему лекалу серых костюмах. Тут-то и выяснилась цена пассивного участия в общественной жизни института Отделения электромеханики. Срываясь по звонку из своих рабочих кабинетов, и сек. парткома Сергей Петрович Покабатько, и его профсоюзный визави Арон Миронович Шляпентох успели каждый предупредить свои подразделения, соответственно Добычи открытым способом и Методов разрушения. А вот электромеханикам, обособившимся у себя в левом крыле главного корпуса, чуравшимся общественной нагрузки и профсоюзных поручений, никто не постучал. Вот и удивляйся после этого, что в светлой и вместительной лаборатории испытаний шахтного электропривода был в тот кисельный мартовский денек внезапно и самым безжалостным образом прерван азартнейший двадцать второй тур отделенческого чемпионта по домино сезона 82 – 83. Прерван, чтобы уже никогда не завершиться. Даже принципиальнейшая, самым решающим образом влияющая на распределение двух первых мест партия к. т. н. зав. лаб. Вайс (партнер м. н. с. Доронин) против д. т. н. зав. отделением Воропаева (партнер к. т. н., с. н. с. Фрипповский) – и та была прервана без права возобновления. Кости изъяты, очки подсчитаны, но, главное, зафиксировано время. Четырнадцать сорок пять. Час с очень приличным лишним после завершения обеда, регламентного окна приема пищи.

– Как же вы так в лужу пернули? – брезгливо интересовались в райкоме у С. П. Покабатько. – Все с высшим образованием – и вдруг в домино! Ну еще бы шахматы... Или там преферанс... Вот на ковровом заводе простых рабочих взяли за шубой с клином... Интеллигентная игра, между прочим, описана в художественной литературе. А вы в козла. Стук, мне докладывали, аж в коридоре слышен был. И еще учеными называетесь! Позор!

Лицо товарища Покабатько от этих слов делалось мертвенно-бледным и начинало походить на ту часть тела, которую не подставляют солнцу. Какая метаморфоза происходила в той же высшей степени недоступных обдуву и охлаждению мозгах Сергея Петровича, сказать совсем уж невозможно, но только, вернувшись в институт после промывки, он что-то попросту несусветное бормотал в узком кругу членов парт-комитета.

– Это не то. Не то. Я думаю, все эти строгости – начало изменения режима, о котором уже пятый год ведутся разговоры на всех уровнях. Ящиком станем. Номерным ящиком. Москва какое-нибудь тысяча сто десять.

Это пахло повышением ставок, и слухи расползались по институту. Никто, конечно же, не верил, но не козла же в самом деле обсуждать. Дангауэровские бани!

Единственный, быть может, кто тему долго и сладостно обсасывал, пусть и про себя, был аспирант этого самого несчастного электромеханического отделения Б. Катц. Месть высших сил его насмешникам и издевателям была феерической и долгожданной. Больше никто и никогда не посмеет ему пенять за то, что через раз «лепит горбатого» и не умеет «рубануть конца». Кончилось. И навсегда. Кирдык. А если вдруг в результате восстановления справедливости еще и институтский совет станет закрытым, то даже он, Боря, со своими патентами, при строго контролируемом кворуме и допуске по спискам в зал, сможет что-нибудь и как-нибудь защитить. Не счастье ли? В таком прекрасном расположении духа Борис в самом начале апреля на неделю уехал домой, в Южносибирск, отметить еще бальзаковский, еще красивый полу-юбилей. Сорокапятилетилетие матери. Шесть дней питался по часам, обильно и ни в чем себя не ограничивая, на материнские ходил в кино и на «Летучую мышь». К московскому НЗ, можно сказать, и не притронулся, а на дорожку, тем не менее, вот чудеса, получил отменнейший, в талию, кожаный пиджачок.

И вот на этот замечательный, из мягкого телячьего бочка, цвета солнечного летнего затмения пиджак не обратила совершенно никакого внимания глупая Ленка Мелехина. Борька, идущего с дорожной сумкой в руке, еще овеянного аэрофлотовскими бризами, еще парящего на недоступной простым смертным высоте десять тысяч метров, рыжая дылда остановила в длинном общажном коридоре и сходу огорошила вопросом:

– А правда, что у вас в лаборатории был обыск?

Оп. Вот ведь как. За время краткого отсутствия Бориса ИПУ Б. Б. не стало Москвой-1110, но если шаг к этой цели и был сделан, то странный и необъяснимый. Арестовали одного из участников прерванной козлиной баталии Евгения Доронина. Сотрудника Бориной лаборатории. Того, кто в прошлом году проворно выудил неосмотрительного Катца из холодной, но гостеприимно распахнутой реки Оки. Взяли, правда, не в институте, а дома, на Беляевке. В ИПУ пришли на следующее утро, осмотрели пару кабинетов и побеседовали с другими завзятыми доминошниками Вайсом, Зверевым, Прохоровой и Росляковым. Интересовались также и слабаком по части «рыбы», внезапно улизнувшим Катцем, но он-то, голубок, всех этих новостей не знал, вот и подумал, что дура рыжая, должно быть, выйдя из сезонной спячки, очнувшись от своего Фортрана и мат. методов, всего лишь жаждет подробностей февральско-мартовской кампании по выявлению и пресечению.

– У нас в лаборатории был турнир, первый день двадцать второго тура, – со свойственной ему прямотой и обстоятельностью просветил Мелехину Борис и, сам просветлев лицом при сладком воспоминании о том, что добрая и справедливая судьба милостиво пихнула встречу с его участием на отмененную пятницу двадцать пятого, несуществующий, а, следовательно, уже нестрашный день второй, быстро протырился мимо громоздкой Ленки.

Обмахнул кожей широкую казачку и продолжил путь в свою отдельную чистенькую комнатку аспиранта третьего года обучения. Красавец. Пасхальный ясный звон в черном колокольчике пиджака.

А между тем, если у кого-то не те тараканы в голове, то вовсе не у вездесущей рыжей. Во всяком случае, не в том отделе, который отвечает за интерпретацию объективной реальности, данной нам в ощущениях. И через день, уже после того, как Боря сходил в институт и все то, о чем никто вслух как бы не говорил, донеслось до Катца, вошло в его башку через затылок, переносицу, макушку, он все равно никак не связывал арест своего спасителя Жени Доронина со словами, которые услышал в электричке. Радостное приветствие знакомого человека:

– О, на ловца и зверь бежит!

Замечательная во всех смыслах поездка далеко за Урал принесла не одну лишь только экономию мат. средств и кожу на бока. В зеленом пригородном поезде, членистоногой куколкой грядущего самолета стремительно скользившем в желобке полосы отчуждения от Косино к Подвойской, к Борьку подсел земляк. Ошеломленный Катц подумал даже, что проглядел знакомого, прилетевшего, должно быть, тем же самолетом и двигавшегося затем, ну надо же, той же дугой с юго-запада на восток затылок в затылок с ним самим, но белолицый голубоглазый человек в серенькой кепке-восьмиклинке не стал лукавить:

– Нет-нет, я уже третий месяц как переведен сюда. Столицу, так сказать, укрепляют здоровыми кадрами с периферии.

И улыбнулся, приветливо и широко, чтобы и Боря ощутил себя каплей этого сибирского здоровья, втекающего в самое сердце нашей Родины. А когда расплылся Боря и растекся, очень пристально и нежно посмотрев, мягко добавил: