Юркины бумеранги - Тамара Михеева

— Почему-то нас никто никуда не посвящал, — ехидно заметил Лёшка, глядя Петьке в глаза.

— Лёшка, — Генка положил руку ему на плечо, — ну чего ты споришь, будто Денька терпеть не можешь? Он хороший парень, и нам хочется устроить ему праздник. Разве плохо? Можно сразу после премьеры. Будет логично.

Генка — он молодец, он всегда умеет найти нужные слова. Уже никто не спорил, а Саня сказал:

— Надо с Егором поговорить… По коням?

— Ленка, а плащ твоя мама сможет сшить?

— Ой! — испуганно округлила глаза Ленка. — Нет… Она не может сейчас. У нее заказов очень много, и Катюша приболела.

— Ну всё! — сокрушительно сказал Лёшка и вроде бы искренне расстроился.

Но Петька одарила его гневным взглядом и вдруг выпалила:

— Ну и… пусть! Я ему свой могу отдать!

Петька сказала это назло Лёшке, но на секунду ей стало жалко своего алого плаща, который развевается на ветру, как знамя.

— Какие жертвы! — Лёшка сузил насмешливо свои кошачьи узкие глаза.

Петька спросила Ленку:

— Твоя мама потом сможет мне сшить второй? Да, Лен?

— Конечно! — уверила её Ленка. — Вот только Катюшка поправится.

— Всё, к Егору! — скомандовал Сашка.

Бродяги оседлали своих коней и помчались к дому над обрывом. Им открыл Егор.

— Здравствуй, есть дело, — сказал за всех Олежка.

— Заходите, — просто ответил тот, запуская ребят с велосипедами во двор старого дома.

4

Ленка ходила по Хижине, сжав бледные губы. Она то и дело наматывала на палец прядь светлых волос, поправляла костюм и каждую минуту спрашивала, все ли у нее в порядке: не растрепались ли волосы, не размазался ли грим — и так без конца.

— Я страшно волнуюсь! — говорила она и вдруг спросила: — А ты разве нет?

Петька пожала плечами. Ей было весело и чуть-чуть страшно, как перед экзаменами, а Ленку она вообще не понимала: играла та замечательно, Петька была уверена, что все восхитятся подругой. Чего же зря волноваться?

— Я обязательно все слова забуду, — запаниковала Ленка и схватила тетрадку с пьесой. — Я уже ничего не помню. Петь, пойдем соку выпьем?

— Да я лопну сейчас! — возмутилась Петька. — Мы уже ведро сока, наверное, выпили.

— Ну пожалуйста, Петенька, ну ради меня!

Петька вздохнула, пересчитала оставшиеся монетки и сказала:

— Ладно, пошли. Но в последний раз! Имей в виду.

Прямо в костюмах они спустились с чердака и побежали в ближайший магазин, где продавали соки в розлив.

— Два стакана сока! — выпалила Петька, опуская во влажное блюдечко монетки. — Тебе какой? Нам яблочный с мякотью и кизиловый.

Молоденькая невозмутимая продавщица достала трехлитровые банки с соками. За сегодняшний день девчонки прибегали сюда пятый раз. На Ленке странно сказывалось волнение: ее начинала мучить жажда. Они перепробовали уже все имеющиеся в продаже соки (томатный, персиковый, яблочный с мякотью, гранатовый, кизиловый), уже пошли по второму кругу и истратили все деньги. Ленка пила всегда медленно, маленькими глотками и успокаивалась.

— Скорей бы уже начало, — сказала Ленка, допивая сок.

В магазин влетел Лешка — Злой пират.

— A-а, вот вы где! Капитанша всех собирает. Стакан гранатового сока, пожалуйста.

Петька усмехнулась. Заметно было, что Лёшка (нахальный Лёшка Ахмеджанов!) тоже волнуется.

— У тебя ус отклеился, — сказала Петька. — Дай поправлю.

Она потянулась к Лёшке, но тот отскочил как от огня.

— Чего ты дергаешься?

Лёшка смутился, пробормотал:

— Нет, я просто… я сам поправлю.

— Тебе же не видно.

— Я перед зеркалом. Ну не трогай! — Он грохнул стаканом с недопитым соком о прилавок и выбежал из магазина.

— Чумовой какой-то… — растерянно пробормотала Петька.

Ленка весело посмотрела на Петьку.

— Тебе не кажется, что… — начала было Ленка.

— Нет! — резко перебила Петька, потому что ей как раз казалось. — Не надо, Лен… Ну что мне с этим делать?

Глаза у Ленки стали хитрые-прехитрые.

— Ай да Ахмеджанов!

— Входи в роль! — рявкнула на нее Петька. — Русалочка должна быть доброй и бесхитростной.

Петьку жгло странное чувство: смесь досады, жалости, вины и неловкости. Будто это она влюбилась в Лёшку, которому она нужна, как рыбе галоши, и будто все про это знают. Она посмотрела на Ленку.

— Я же не виновата… Я же, наоборот, с ним всегда ссорюсь!

Голос у Петьки был такой страдающий, такой жалобный, что Ленка не обиделась на крик, обняла подружку за талию и сказала серьезно:

— Жизнь — сложная штука.

У Камня устроили сцену. Дядя Сева выделил театру несколько листов старой фанеры, кусок вылинявшей светло-зеленой ткани, бумагу и краски. На фанере Олежка и Денёк нарисовали средневековый замок. Из полотна сделали занавес. На верхний край ткани Сашкина мама нашила колечки для штор, в них продели бельевую веревку, которую натянули между качелями и горкой так, что занавес как раз отгородил условную сцену. Напротив Поляны поставили два ряда скамеек и три ряда стульев.

Зрители уже потихоньку начали собираться, и Петька ощутила дрожь в сердце — она назвала ее «Ленкин синдром». Всё ли в порядке, ничего ли она не забудет, ничего ли она не перепутает? Петька поделилась своими переживаниями с братом. Олежка хмуро кивнул в сторону нарисованного замка — там стайкой стояли все артисты. Ленка у зеркальца, которое держал для нее Генка, поправляла волосы; Генка что-то говорил (наверное, слова повторял); Лёшка и Сашка репетировали самую сложную свою сцену — дуэль; Арина Аркадьевна что-то объясняла Деньку, показывая то на декорации, то на занавес. Морюшкин, который на репетициях так здорово (лучше всех, даже лучше Ленки) играл веселого шута, был совсем невесел. Уткнувшись в растрепанную тетрадку с пьесой, он шевелил пухлыми губами, а колокольчик на его цветном колпаке позвякивал, будто Морюшкина бил озноб.

— Да-а… — пробормотала Петька, чувствуя, что ее собственный страх куда-то уходит, а вместо него появляется решимость. А когда Олежка сказал: «Глупо, конечно, но я тоже страшно волнуюсь, даже в туалет постоянно охота…» — Петька поняла, что надо что-то делать. Она подошла к Егору и шепотом потребовала:

— Дай мне горн.

— Вот тебе раз! — удивился Егор. — Ты же хотела у костра играть — для Денька.

— Ну дай! Мне сейчас важнее.

Весь этот месяц после репетиций Петька бежала в дом над обрывом к Егору и Леониду Степановичу, тому страшному старику. Там она осваивала нехитрый инструмент — горн. Тренировала дыхание (держала подолгу то низкую ноту, то высокую), училась правильно сжимать губы и толкать воздух языком, разучивала сигналы.

Леонид Степанович то ругал ее, то вздыхал:

— Да-а… Слабоватая ты. Сил в легких мало. Трудно девочке на духовых играть. А может, лучше флейта, а?

Петьке уже и на флейте учиться хотелось, и на саксофоне, и на гобое, но главное — горн. Это в первую очередь. И тогда на посвящении в Бродяги Денька она встанет у большого костра, вскинет начищенный горн (и огонь отразится в нем золотом) и заиграет самый красивый сигнал — «Зарю». Пусть он не очень подходит для ночного костра, зато он у Петьки лучше всего получается. Вот все удивятся! Ведь никто не знал про ее занятия, даже Ленка, даже Олежка. Это был их с Егором секрет, сюрприз для всех.

Но сейчас Петька выхватила из сумки горн, вставила мундштук и сыграла: «Слушайте все!» Сигнал — проще некуда, но какой фурор он произвел!

Все бросились к Петьке.

— Ух ты!

— Откуда?

— Ну, Петище — партизанка!

— А дай мне!

Но Петька сказала строго:

— Значит, так: начало спектакля через пять минут. Зрителей много, но мы не должны трястись, как кролики перед удавом. Артист должен волноваться самую малость. Самую малость, слышишь, Ленка! Волноваться, а не бояться, Морюшкин! И это я не задаюсь, Ген, я серьезно говорю. Зрители — это наши соседи, наши родители. Даже если мы ошибемся, они нам простят. Да и вообще, никто из них не знает, как должно быть! А может, у нас так задумано? Но мы не ошибемся, мы же столько репетировали! Каждого из нас ночью разбуди — он свою роль отыграет. Так что всё — хватит! Будем бояться — провалим спектакль, провалим спектакль — потеряем Хижину.

Петька отдышалась. Расслабила руки, сжатые в кулаки. Трудно ей было сейчас говорить первую в своей жизни речь. Это Сашка Строев — мастер выступать с речами, а она нет.

Но бабушка захлопала в ладоши.

— Браво! Быть тебе, Елизавета Дмитриевна, оратором. — Она посмотрела на часы. — Всё, пора. Все по местам. Денёк, я махну рукой — включай музыку. Олег, на занавес. Ну, начнем, помолясь.

5

Зря волновались Бродяги: спектакль прошел так, будто стройная песня прозвучала, будто чистый сигнал горна. Когда закрылся занавес, все бросились обниматься, а всегда тихий Морюшкин прыгал, как козленок, и подбрасывал свою звенящую шапку. Аплодисменты не смолкали. Артисты вышли на второй поклон, и Генка, держа Петьку за руку, сказал: