Сто суток войны - Константин Симонов

Мы вылезли из подвала и еще с полчаса прождали Петрова. Наконец он приехал. Одна рука у него после ранения плохо действовала и была в перчатке. В другой он держал хлыстик. На нем была солдатская бумажная летняя гимнастерка, с неаккуратно пришитыми, прямо на ворот, зелеными полевыми генеральскими звездочками, и замызганная зеленая фуражка. Это был высокий рыжеватый человек с умным усталым лицом и резкими, быстрыми движениями.

Он выслушал нас, постукивая хлыстиком по сапогу.

— Не могу говорить с вами.

— Почему, товарищ генерал?

— Не могу. Должен для пользы дела поспать.

— А через сколько же вы сможете с нами поговорить?

— Через сорок минут.

Такое начало не обещало ничего хорошего, и мы приготовились сидеть и ждать по крайней мере три часа, пока генерал выспится.

Петров ушел в свою мазанку, а мы стали ждать. Ровно через сорок минут нас позвал адъютант Петрова. Петров уже сидел за столом одетый, видимо, готовый куда-то ехать. Там же с ним за столом сидел бригадный комиссар, которого Петров представил нам как комиссара дивизии. В самом же начале разговора Петров сказал, что он может уделить нам двадцать минут, так как потом должен ехать в полк. Я объяснил ему, что меня интересует история организации Первой Одесской кавалерийской дивизии ветеранов и бои, в которых он с ней участвовал.

Петров быстро, четко, почти не упоминая о себе, но в пределах отведенного времени, давая краткие характеристики своих подчиненных, рассказал нам все, что считал нужным, об этой организованной им дивизии, потом встал и спросил, есть ли вопросы. Мы сказали, что нет. Он пожал нам руки и сказал комиссару, назвав его по имени и отечеству:

— Надеюсь, с товарищами все будет в порядке.

С этими словами он уехал.

Он был четок, немногословен, корректен, умен. Мне показалось тогда по первому впечатлению, что это, наверно, хороший генерал.77 Так оно впоследствии и оказалось. И во время командования 25-й дивизией, и потом, когда Петров командовал обороной Одессы, и теперь, когда он командует обороной Севастополя.

Что касается того «порядка», о котором Петров сказал комиссару дивизии, прощаясь с нами, то выяснилось, что имелся в виду обед. Во время этого обеда за нас взялся бригадный комиссар. По каким-то почти неуловимым признакам во время краткого обмена репликами между ним и генералом я почувствовал, что Петров относится к нему неуважительно, а может быть, даже неприязненно. Во всяком случае между ними был холодок.

Из дальнейшего разговора с комиссаром дивизии мне стала понятна причина этого холодка. Наш собеседник за обедом долго рассказывал о себе, хотя мы его отнюдь не расспрашивали. Рассказывал самодовольно и со многими, никому не нужными подробностями. Насколько я понял, он до своего недавнего назначения сюда сидел на тыловой работе. Может быть, это было и не так, но все его рассказы о боевых делах почему-то сводились к тому, как он принимал пополнение. Он рассказывал нам о своей системе приема пополнения. Что он говорит пополнению, как он это говорит, при каких обстоятельствах, какую при этом стремится создать обстановку, какие проникновенные слова находит и как это неотразимо действует.

По его словам выходило, что пополнение, принятое им лично, могло сразу же идти в бой и с успехом выполнять все поставленные задачи, независимо от предварительной выучки.

Я, может быть, несколько утрирую, вспоминая сейчас об этом, но по сути дела разговор был именно таким. Я ничего не прибавил к нему. Я никогда больше не видал этого человека, но после этого единственного свидания расстался с ним в убеждении, что он болтун, а возможно, и трус. Я не запомнил и не записал его фамилии, хотя ему совершенно явно хотелось, чтобы я написал в «Красную звезду» статью о том, как он великолепно принимает пополнение.

В Одессу мы вернулись вечером. Я пошел на узел связи узнать, какие есть возможности для передачи материалов в Москву. У меня было твердое ощущение — и впоследствии выяснилось, что я не ошибся, — что большинство читателей газеты после известий о сдаче Кировограда и Первомайска думало, что Одесса тоже сдана, в сводках она не фигурировала, ни в одной корреспонденции не упоминалась. И это толкало меня на то, чтобы любыми средствами немедленно отправить материал об Одессе в Москву.

На узле связи мне, к сожалению, подтвердили то, о чем предварительно говорил нам еще бригадный комиссар Кузнецов, а именно — что передавать из Одессы материал можно только по радио и только шифром, не свыше тридцати групп, то есть не больше самой короткой заметки.

Это никак не устраивало меня. Оставалась другая возможность — отправлять материалы с попутным кораблем до Севастополя с тем, чтобы кто-то брал его в Севастополе, вез на машине в Симферополь и оттуда отправлял с попутным самолетом в Москву, а там его с аэродрома доставляли бы в редакцию. Теоретически это было возможно, но практически я знал, что ни одна  корреспонденция таким сложным способом своевременно не дойдет. Тем более что ни в Севастополе, ни в Симферополе не было ни одного корреспондента «Красной звезды». Оставался один выход: если мы хотим быстро передать в Москву материалы — значит, мы сами должны отправить их из Симферополя.

Это было вторым соображением после мысли об Иране, которое окончательно толкнуло меня на то, чтобы, собрав первые материалы, выехать из Одессы в Крым, с тем чтобы потом вновь вернуться в нее.

С этим решением мы пошли к Кузнецову, а когда его не оказалось — к начальнику политотдела армии Бочарову.

Когда я объяснил ему, что нам придется поехать в Крым, чтобы передать оттуда материалы, а кроме того, согласовать по телефону с редакцией вопрос об Иране, он сразу поглядел на нас с заметной неприязнью. Я понял, что он считает нас людьми, испугавшимися тяжелого положения в Одессе и решившими «отдать концы».

Спорить было бесполезно, тем более что Бочаров прямо этого не сказал, а только стал говорить об Иране, что едва ли там будет что-нибудь интересное, и отдаленно намекать, что наш отъезд туда из Одессы будет некрасиво выглядеть 78.

Я сказал, что мы подумаем, но, независимо от Ирана, нам все равно нужно будет ехать с материалами в Севастополь, а потом мы непременно вернемся в Одессу. Он сказал, что мы совершенно свободно можем пересылать отсюда свои материалы кораблями. Наверно, он искренне считал так.

Я был убежден в обратном.

В итоге мы условились, что займемся еще некоторыми делами в Одессе, а через сутки зайдем к нему со своим решением.

Я вышел от него злым. Видимо, это был толковый и стоящий человек, но меня разозлило, что он подозревает нас в трусости и явно недоволен тем, что мы — корреспонденты — не спрашиваем его согласия, а только советуемся с ним.

Полчаса спустя я встретил одного из моряков, который сказал, что по части отправки в Севастополь следует обратиться к члену Военного Совета обороны Одессы — бригадному комиссару Азарову. Я спросил, давно ли он здесь. Оказалось, всего три дня. И я понял, что это, наверно, тот Азаров, с которым мы виделись недавно в штабе Черноморского флота.

Перед тем как идти к Азарову, мы наскоро поужинали в штабной столовой в подвале. За ужином вместе с нами за одним большим столом оказалось несколько молодых ребят. Некоторые из них были в гимнастерках без знаков различия, другие в форме НКВД. Ребята, вытащив из-под стола бутыль с вином, стали радушно угощать нас.

Возможно, это были хорошие парни, участвовавшие в смелых операциях, но здесь, подвыпив и познакомившись с нами, они наскоро стали выдавать мне и Яше, несмотря на полное наше нежелание, различные государственные тайны: что они оттуда-то и оттуда-то, что они на секретной работе и делают то-то и то-то, чтобы мы к ним заходили, и они расскажут нам то, чего еще никто не знает. Через полчаса, переполненные государственными тайнами, мы насилу расстались с ними и отправились к Азарову.

Азаров оказался именно тем самым бригадным комиссаром, с которым я встречался в Севастополе. Он только что прибыл сюда, в Одессу, но, как потом рассказывали мне люди, оказался, вместе с Петровым, душой Одесской обороны. Мягкий, вежливый и, видимо, где-то внутри твердый человек.

Он выслушал наши севастопольские и иранские планы и, сказав, что послезавтра, наверно, что-нибудь пойдет, написал нам записку контр-адмиралу, начальнику Одесской военно-морской базы. Потом он начал рассказывать нам о том, что успел увидеть в Одессе — как перевели население на военное снабжение, как все, что осталось в неэвакуированных цехах, работает теперь на оборону, делая минометы и ремонтируя и переоборудуя подбитые танки. Он советовал нам съездить в Январские мастерские, а в заключение сказал, что завтра утром будет встречать теплоход «Грузия», который доставит сюда два батальона моряков.