СверхНОВАЯ правда Виктора Суворова - Дмитрий Хмельницкий

«Здравствуйте дорогие Родители! Оба письма от вас получил еще до отъезда, на вокзале. Эти письма на вокзал принес один товарищ. Получили ли мое письмо из Киева, где я был проездом? Сейчас нахожусь по адресу: У.С.С.Р., Дрогобычская обл., г. Устрики Дольняя, почт. Ящик 701/25. г. Устрики — это небольшая станция в северных отрогах Карпат на границе с нашим «другом» — Германией. Граница проходит у подножия горы, что перед окном. С горы видно, как роют немцы; роют наверное в честь дружбы. Здесь в ходу такой анекдот. Наш спросил у немца: «Почему вы собрали так много войск у наших границ?» На что немец ответил: «Они отдыхать приехали. Здесь им спокойно», — и в свою очередь спросил: «А почему вы собрали так много войск у наших границ?» И немец получил такой ответ: «Что бы вашим войскам можно было спокойно отдыхать».

До свидания, Борис».

В 2004 году, пересылая копию автору настоящих строк, Георгиевский сделал пометку на полях: «Только Сталин не знал, что война на носу, но это вранье».

Почти через четверть века после появления на свет записок Самыгина в Ленинграде, в конце 1970-х годов, свои мемуары начал писать другой офицер власовской армии — Л. А. Самутин, чья судьба сложилась драматично. В апреле 1941 г. младший лейтенант запаса[308] Л. А. Самутин, преподаватель геофизики и астрономии Уфимского педагогического института, прибыл на трехмесячный учебно-лагерный сбор при 238-м стрелковом полку 186-й стрелковой дивизии (I формирования), дислоцировавшейся в УрВО. В следующем месяце в полевом лагере части он неожиданно получил назначение начальником стрелково-минометного сбора новосформированной учебной роты. Подчеркнем, что Самутин, находившийся под неусыпным наблюдением вплоть до смерти в 1987 году, писал свои воспоминания, что называется, «в стол». Последний мирный месяц запомнился бывшему командиру запаса так:

«В середине мая вдруг стали прибывать большими группами новые люди, пополнение. Это оказались запасные приписного состава. От них мы узнали, что призвано этих запасных 15 возрастов, всем объявлено, что рядовой состав призывается для прохождения 45-дневных сборов».

14 июня, за две недели до окончания сбора, все командиры, включая призванных из запаса, получили срочный приказ немедленно явиться в штаб 238-го стрелкового полка.

«Скорым шагом двигаю к штабу. Там собираются кучками вызванные командиры. Беспокойства не вижу ни у кого, а вчера ведь только было очередное опровержение ТАСС, разговорчики идут всякие, неспокойно становится вокруг…

И призыв этих приписников в таком большом количестве, и досрочный, на два месяца раньше срока, выпуск лейтенантов из военных училищ — все, наверное, неспроста, что-то готовится… Что-то назревает, тревожно становится на душе, когда все сопоставишь.

На крылечко штаба вышли командир полка, комиссар, начальник штаба. Мы повытянулись, сделали под козырьки.

— Ну, все здесь? — спросил майор, командир полка. — Вот что, товарищи командиры. Получен приказ из округа немедленно нашей дивизии сниматься с лагеря и отправляться на большие корпусные, а возможно, и армейские маневры. Сейчас же начинайте подготовку к погрузке в эшелоны. Сегодня — четырнадцатое, грузиться будем шестнадцатого с утра. Людей с занятий снимайте, кормите обедом, а после обеда приступайте к свертыванию всего хозяйства. Палатки, койки, матрасы — все берем с собой. Начальникам сборов своих людей распустить по подразделениям. Выполняйте.

Капитан Никитин, командир второго батальона, сунулся с вопросом, куда хоть поедем, да тут же и прикусил язык. Майор не рассердился, а только, уходя с крыльца, махнул рукой — и в дивизии никто не знает».

19 июня эшелон прибыл на станцию Великие Луки.

«Вся станция Великих Лук оказалась забита воинскими поездами. Эшелоны с людьми, военной техникой: орудиями, танками, машинами, поезда с запломбированными товарными вагонами, длиннейшие составы цистерн с горючим — одни прибывали, другие отправлялись с очень короткими интервалами. Мы ждали своей очереди.

Тут, в Великих Луках, пришел конец нашему беззаботному настроению. Теперь мы уже не предчувствовали — своими глазами видели, что готовится что-то серьезное, и нам в этом предстоит участвовать».

Вечером 21 июня дивизия, входившая в 62-й стрелковый корпус 22-й армии (I формирования), разгрузилась на станции Идрица (Себежский район Псковской области).

«На удивление быстро — повзводно — всем были выданы совершенно новые комплекты обмундирования, вплоть до нижнего белья, и, что самое главное, опротивевшие ботинки с обмотками тоже были заменены сапогами. Красноармейцы получили сапоги кирзовые, а мы, комсостав, — прекрасные яловые, с толстой кожаной подметкой. Если бы мне тогда сказали, что в этих сапогах я прошагаю пешком без малого тысячу километров и мы это выдержим — и я, и сапоги, — ни за что бы не поверил.

Легкое стрелковое оружие нам также заменили. Вместо старых разболтанных винтовок, которые мы привезли с собой, нам выдали новенькие винтовочки и ручные пулеметы. Станковые пулеметы и минометы остались старые.

Но что больше всего удивило нас, так это — получение боеприпасов. И это оказалось не только к удивлению, но и к неудовольствию, так как не больше чем через час мы выступили, и боеприпасы значительно увеличили вес переносимых грузов. Приказано было объяснить личному составу, что боеприпасы выданы потому, что маневры будут проходить в районе государственной границы, а всякая воинская часть, находящаяся в районе границы, должна быть снабжена боеприпасами».[309]

На следующий день началась война, и младший лейтенант Л. А. Самутин получил свою последнюю должность в РККА — командира транспортной роты 238-го стрелкового полка 186-й стрелковой дивизии.[310] Прижизненной публикации своих мемуаров автор не дождался, отчасти благодаря постоянному вниманию к себе со стороны сотрудников известного ведомства. Книгу опубликовала дочь через 15 лет после смерти отца крошечным тиражом в 300 экземпляров.

Один из старших офицеров власовской армии, бывший репрессированный командир РККА В. В. Поздняков[311]' в июне 1941 г. занимал должность начальника химической службы 67-го стрелкового корпуса 21-й армии в звании подполковника. За несколько месяцев до смерти в эмиграции он опубликовал в русской зарубежной печати интересное свидетельство:

«В мае 1941-го я присутствовал на совершенно секретном совещании старшего комсостава Полтавского гарнизона[312] (от командиров полков и выше). Докладчик из ЦК партии подробно разбирал этот тезис Сталина и утверждал о неизбежности войны с Германией. (Сталин 1 или 5 мая 41- го сказал: пора от обороны в тактическом смысле перейти к понятию обороны в стратегическом отношении.) Когда Советский Союз подготовился бы к такой войне, он сам напал бы на Германию».[313]

Но так видели ситуацию не все. Послевоенные воспоминания М. М. Самыгина и В. В. Позднякова, кстати, сидевших зимой 1941/42 года в одном лагере для военнопленных, уместно сравнить с оценками состояния Красной армии в последние предвоенные месяцы, принадлежащими двум другим власовцам, игравшим в движении заметную роль: С. Т. Койде[314] и Ф. И. Трухину. Командир 184-й стрелковой дивизии (IV формирования)[315] полковник С. Т. Койда написал свои воспоминания в ФРГ в конце 1940-х — начале 1950-х годов, по предложению Позднякова. Короткие записки «Причины первоначального поражения советской армии» не предназначались для публикации. В мае 1941 г. Койда служил в Томске и занимал должность командира 735-го стрелкового полка 166-й стрелковой дивизии (I формирования) в звании подполковника. В конце июня дивизия в составе 53-го стрелкового корпуса 24-й армии прибыла из Сибири на Запад и выдвинулась в район Вязьмы. Вот что писал полковник Койда спустя несколько лет после войны:

«Немцы застали врасплох советскую армию, с ее беспечностью и переоценкой ее пропаганды, которая убаюкивала армию и внушала ей, что она непобедима, граница на замке и что они будут воевать на чужой территории, летать будут выше всех и дальше всех и т. п. Надо отметить, что в эти годы широко было внедрено в армии очковтирательство. Оно шло и по командной, и по политической линии и сознательно прикрывалось даже такими органами, как политотделы округов, которые скрывали перед политуправлением РККА и Министерством[316] обороны СССР.

Откуда появились замки на границах? Сперва их вешали на границах Дальнего Востока. Их подхватили и на западных границах, продолжая повторять как попугай, не давая себе отчета, на митингах, собраниях, политзанятиях и т. п.

Результаты инспекций, составление протоколов боевой подготовки и т. д. достраивались в кабинетах штабов до оценки отличной, хорошей и представлялись наркому. Все это делалось в погоне за хорошей рекомендацией и аттестацией с тем, чтобы получить продвижение по службе и занимаемой должности. Всему этому был стимул социалистического соревнования, который толкал и подсказывал о 100 % выполнении взятых на себя обязательств, и от результата их зависела судьба тех, кто их возглавлял, а так как выполнить договор было нелегко, то к этому прикладывался карандаш и подчищали резинкой. Если подвергались какие-либо подразделения проверке по той или иной дисциплине, то выбирали лучших из лучших бойцов этого подразделения или батальона, а не то сажали в блиндажи с револьверами и достреливали так, чтобы было попадание в мишени. Такие методы обучения проходили не только в частях, но и в военных училищах и в академиях, где преподаватели старались дать характеристику своим слушателям, чтобы не иметь слабой оценки их слушателей, ибо ответственность падает на преподавателя, как не сумевшего обучить слушателя. В результате целый ряд выпусков из академии не имел достаточного кругозора в военных действиях на большом театре войны. Все разработки, все занятия академий проходили по шаблону и устным указаниям.