Насколько мы близки - Сьюзен Келли

В битком набитом родней доме нам со Скотти досталась его прежняя комната над гаражом – пристройка тех времен, когда сестрам потребовалось все доступное пространство.

Две кровати, письменный стол и комод -комнатка была тесновата, да и угловата к тому же, поскольку вместе с ванной приноравливалась к формам дома. Потолок – всего лишь полоска в два фута шириной между скатами крыши. Крюки под свесами служили гардеробом, высоты которого хватало для рубашек и пиджаков, но не для моих платьев, и потому они сиротливо свисали с гвоздя в ванной, в компании с первыми галстуками Скотти – тонкими, дрянными, но дорогими его сердцу.

Рамочки – а как же без них – украшали стены на уровне шеи; впрочем, они здесь были немногочисленны: две-три спортивные и учебные грамоты, черно-белое фото Скотти с приятелем в новоорлеанском баре «Пэт О'Брайан» – память о тех днях, когда я еще не возникла на сцене. У одной стены – обшарпанный письменный стол с дешевой пепельницей, доверху наполненной мелочью, и давно потерявшая актуальность зеленая качалка-промокашка, вся в дырках от перьевых ручек. На углу стола высилась стопка школьных фотоальбомов, чьи обложки шершавой искусственной кожи я так любовно переворачивала, чтобы рассмотреть все снимки, прочитать все корявые подписи под ними – в свой первый приход сюда, когда, освященная узами брака, получила наконец доступ в личные апартаменты мужа. С каким жадным любопытством я изучала и трогала каждый предмет – словно тотем, наделенный волшебной силой, словно ключ к узнаванию, а значит, и более полному обладанию мужем.

На заре нашего брака комната казалась мне уютным, надежным убежищем от родственного многолюдства. В ней был шарм, как во всем, что относилось к моему Скотти, – в его руках, привычках, одежде. В его великодушии. Теперь же ее теснота грозила клаустрофобией, раздражала затхлостью, чрезмерной жарой, избытком мебели и барахла. Скотти распаковал чемодан, как делал всегда, независимо от продолжительности визита. Словно он и не уезжал из дома, словно собрался остаться здесь навечно, его аккуратно сложенное (мною сложенное) белье уже заняло привычное место в верхнем ящике комода, рядом с двумя свернутыми, как кобры, ремнями. Я не утруждаю себя распаковкой вещей, и из моего открытого чемодана по-прежнему торчали фен, туфли, косметичка.

Застыв у изножья одной из кроватей, я думала о предстоящем суде и о Рут; вспоминала, как мы презрительно закатывали глаза: уж эти мужчины с их отвращением к общей постели! Унылость зимнего пейзажа за окном, черные стволы продрогших деревьев лишь усиливали мою тоску. Соседнее семейство, похоже, на праздники уезжало – если еще не уехало – из города (возможно, даже в горы, теперь навсегда связанные для меня с уловкой Рут): свидетельством тому был зеленый конус елки, с печальным видом прикорнувший на обочине. Елка навела на мысли о Рослин, о ее трагическом конце и последних, тщетных попытках устроить себе праздник. Отчаяние рождает отчаянные поступки. Аборт. Самоубийство. Бегство.

Близкая ночь, просачиваясь сквозь щели оконных рам, леденила мне руки. Я отвернулась от окна, решив принять душ.

Пена для бритья, дезодорант и бритва Скотти, как и следовало ожидать, выстроились в ряд на полочке, потеснив бутыльки шампуней, чьи пластмассовые плечи помутнели от пыли и старости. Белые брызги небрежно распыленной пены усеяли раковину и кафель над ней. Как наверняка когда-то Берк в ванной Рослин, как Рид в ванной Рут, мой муж тоже оставлял следы своего присутствия на каждой поверхности, в каждой трещинке, вызывая во мне ярость, которую я была не в силах объяснить.

В этой ванной, расположенной слишком далеко от титана, напор и количество горячей воды никогда не радовали. К тому же я слишком поздно вспомнила о посудомоечной машине и в результате домывалась сначала едва теплой, а потом и вовсе ледяной водой, от которой ноги покрылись мурашками в придачу к порезам от спешного бритья. Из ванной я выползла, морщась от жжения в изувеченных ногах от порезов – и в горле от соленой ветчины и сладостей.

Холод, боль, уродливая комната, безрадостный день, надвигающийся двадцатичетырехчасовой марафон веселья, в котором мне предстояло принять участие… на меня вдруг навалилось слишком много всего. Угольки заалели и вспыхнули. Чертыхаясь в голос, я вытряхнула сумку, натянула халат и, усевшись на кровать, принялась поливать лосьоном сине-красные ноги с жесткими пеньками волос. Снизу раздались шаги. Распространяя холод и жизнерадостность, в дверях возник Скотти с идиотским пучеглазым Санта-Клаусом, пришпиленным к лацкану куртки.

– Что ты с собой сотворила? – спросил Скотти, глядя на мои злосчастные ноги.

– Не я. Сотворил душ, где вечно нет горячей воды – уж больно велика конкуренция с ванными твоих сестер, не говоря уж о посудомоечной машине. Да, и особая тебе благодарность за поднятое сиденье унитаза. Я провалилась. Похоже, стоит тебе ступить в отчий дом, как привычки женатого человека побоку.

Во взгляде Скотти сквозило веселое удивление.

– Не заводись, Прил.

Пришпоренная его неуместным спокойствием, я со злостью швырнула полотенце на спинку кровати.

– Знаешь что? Я ненавижу этот дом! Ненавижу эту комнату, где места не больше, чем в банке сардин. Ненавижу весь этот подарочный ажиотаж твоих сестриц в духе Полианны! [34]

Ошарашенный моим взрывом, Скотти не двигался с места.

– Ты погляди, погляди только! – Я развела руки, демонстрируя стены и полоску потолка в сине-желтоватых обоях с рисунком на военную тему: солдаты, оружие прежних войн – пушки, винтовки, пистолеты. – Что за дешевка. Обстановочка для взращивания типичного мачо. Солдатики и пулялки – голубая мечта мальчишки. Вот бы Рут порадовалась! Держу пари, у нее нашлось бы не меньше тысячи подходящих словечек для обоев, на фоне которых ты сформировался.

Глаза Скотти сузились. Я сжала губы.

– Во-он оно что. И здесь Рут. – Он опустился рядом со мной на кровать. – Продолжай, Прил. Что там у тебя дальше в программе? – нарочито медленно проговорил он.

– Я отвечу на их вопросы. Но не больше, – сказала я упрямо и не удержалась от детской подковырки: – А тебе-то что?

– Будешь придерживаться правды?

– То есть? На что ты намекаешь? По-твоему, я собралась врать в суде? Высоко же ты меня ценишь! Огромное спасибо.

– Ты ведь понимаешь, какая ответственность…

– Ой, ради бога! – оборвала я, вскипев от негодования. – Оставь эти свои витиеватости и выложи все напрямик, Скотти. Я же знаю, что ты умираешь – так хочешь высказаться. Ну так давай, карты на стол. Ты предлагаешь мне на суде вознести до небес Рида, верно?