Любовь и Миры (СИ) - Порохова Зинаида

— Но ты же говорил — наблюдай, не вмешивайся, будь философом! — усмехнулся Юрий. — Но с моей точки зрения такой выбор слишком похоже на белый флаг. Ты, проживший долгую жизнь, можешь быть философом и лишь наблюдать. А мне пока рано сдаваться.

— Ты прав — сдаваться не надо никогда, — согласился Оуэн. — Но не вмешиваться в драку, это не значит — сдаваться.

— А как же быть, если драка, за которой я наблюдаю, нечестная? А у меня есть хорошая палка? Тоже не вмешиваться? — вздохнул Юрий. — И, кажется, я уже немного вмешался. Но расскажу об этом позже. Пока я и сам не очень понимаю — зачем всё это?

«Мир не меняется, — задумался Оуэн. — И этот талантливый мальчик явно впутался в какие-то баталии. Тоже решил помахать палкой. Как и протейская цивилизация, находящаяся на несравнимо высоком уровне, он не нашёл лучшего аргумента. А ведь можно было и по-другому…»., — бормотал он про себя, забыв, что Юрий слышит его мысли.

— Протейской цивилизации? — воскликнул Юрий. — Ты с планеты Протея? Где это? Что там случилось?

— Что? Извини, я устал! — испуганно заявил Оуэн. — И, кажется, начал заговариваться. Задремал…

— О, извини! Хорошо, отдыхай. До встречи, Оуэн! — согласился Юрий.

— Да-да, — глухо пробормотал криптит.

Наступила тишина и Оуэн обмяк в своей нише.

«Глупец! Болтун! Я сказал это? Упомянул Протею? — потрясённо думал он. — Как я мог? То время для меня табу. Где Протея, а где я? Разболтался, разбулькался, как старая…  Сопун-гора! Дуплистая трухлявая коряга! Мешок для сыпучих опилок! Расклеился, как медуза на солнце!»

Его сердца ныли, стихийно наполнившись воспоминаниями, которые, стронувшись, потекли по его сознанию горячим потоком лавы.

«Протея! Атея! Друзья! Мои родители? Где вы? Где мой мир, такой светлый и радостный? Зачем я здесь?» — ныла его Душа.

Оуэн знал из опыта — с этим приступом нет смысла бороться. Надо выждать, отвлечься, подремать, пока жгучие мысли сами не улягутся. И уйдут туда, откуда достать их вновь будет очень сложно…

Но он уже чувствовал — на этот раз они выбрались надолго. Появление Юрия разбередило эту рану. Он был слишком взволнован иллюзией перемен…  Может, отказаться от встреч с мальчиком? Но, с другой стороны — Юрий был честен с ним, не побоявшись признаться в своём страшном диагнозе. И теперь прогнать его? Обидеть? Не лучше ли быть честным и ему? Рассказать ему о трагедии? О гибели своей цивилизации? Это будет для него уроком. Или ударом? Не станет ли мальчик от этого ещё большим пессимистом? Да и хватит ли у Оуэна сил на такой разговор?

Часть 4

Человек без примет

Встретив его на улице, любой прошёл бы мимо, не обратив внимания и даже не взглянув на него. Да и глянуть не на что — невзрачный такой человек без особых примет и возраста, органично сливающийся с серой толпой. Никакой, одним словом, мелкая сошка, лопух, массовка — подумал бы прохожий. И ошибся бы. Перед ним был сверхчеловек, супермен с красивой фамилией — Елисеев. Хотя вот фамилия-то как раз и была из массовки, а не его.

Александра Петровича Елисеева в своё время сильно позабавили фильмы о Джеймсе Бонде, суперагенте 007. Да какой же из этого Бонда агент, ребята, да ещё супер? Не смешите! Ещё не приступив к заданию, он уже был обречён на провал. К разведшколе такого красавчика и близко не подпустили бы — сильно приметен. Не кондиция для разведчика, одним словом. Максимум на что он годился — в актёры, на роль любовников, кем он и был на самом деле, этот Шон Коннери или Дэниэл Крейг. И — на роль мелкой сошки в дипломатической кадрили. Там таких выпендрёжников обожают — чтобы и лицом, и статью, и харизмой сшибал с ног посольских жён и таких же, как он, марионеток-дипломатов, пуская пыль в глаза залётным делегациям. Ноту сдал, ноту принял. Выслал отчёт — отдыхай на софе, кури кальян с сигарой.

А Александр Петрович Елисеев в совершенстве знал восемь языков: английский, немецкий, французский, испанский, итальянский, польский, чешский и венгерский. И не просто знал, он жил в этих странах по много лет, будучи агентом внедрения и полностью соответствуя взятой на себя роли. Работал…  да кем угодно работал — продавцом, фермером, работягой, чиновником и тэ-дэ, схватывая на лету любую специальность. Да хоть клошаром. Он всё умел. Выписывал местные газеты, читал здешнюю классику, любил — якобы — своих жён, растил — якобы — своих детей, имел — якобы — множество друзей, водил дружбу с коллегами, пил с ними пивко в пабах и коньяки у камина и светских приёмах. Обсуждая тонкости рыбного лова, охоты, международной политики. Или скверный характер собственной или соседской жёнушки-пилы. И все считали его своим в доску — безобидным, честным, хитрым, умным, а нередко и малость дурковатым малым. Настоящим немцем (венгром, Поляком, французом и т. д. — согласно легенде). Хотя всё в нём было насквозь фальшивое: его жёны не были ему жёнами, его дети были ему чужими, его биографии были поддельны от первой до последней буквы. Только документы были самые настоящие — с подлинными печатями. Ну, ладно — тоже липовыми. Но доказать это не сумел бы никто. Зато его семьи действительно были образцовыми, а сам он — ни языком, ни поведением, ни привычками — ни разу не вызвал сомнений или подозрений. Годами, десятилетиями ломал он эту комедию, вытворяя невесть что и выполняя невероятно сложные задания Родины — СССР. Какой ещё 007 на такое способен? Нарисовался б павлин, запомнился всем навеки, накуролесил и сбежал бы, преследуемый стаей ищеек, вооружённых множеством его ярких примет и особенностей. Всё! Агент спалился! Можно отправлять его на ферму — племенных бычков растить или на фазенду — писать мемуары на тему: «Каким не должен быть агент».

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Александр Петрович был невероятно банален, скромен и неприметен. Довольно худой, ростом чуть выше среднего, он мог, ссутулившись и присогнув ноги, реально превратиться в коротышку. Распустив живот, напялив свитер, жилетку и бесформенные штаны, он сходил за довольно упитанного. Имея невыразительное лицо, мог слепить из себя кого угодно — брита, немца, индуса, араба и даже красавца-китайца. Стать древней развалиной или бравым молодым парнем. Немного специальной краски, и его лицо становилось сморщенным, смуглым, бледным, а волосы песочного цвета делались седыми, рыжими, каштановыми, чёрными — по желанию. У него быстро отрастали естественные усы и борода — это вообще незаменимая вещь, если надо за неделю поменять тип лица. Парики и наклейки он не признавал, хотя иногда ими пользовался. Его глаза — болотного цвета, могли волшебным образом приобретать серый или чайный оттенок. И даже карий. Мастерски изображал он акцент, заикание и дефекты речи. Он часто был смешон — мешковатой одеждой, нескладной походкой, забавными привычками, дурацкими народными прибаутками, которых знал множество. И при этом его плохо запоминали даже соседи, иной раз, относясь к нему, как к недоразумению или весьма недалёкому человеку. И когда он однажды исчезал — якобы переезжая куда-то вместе с семьёй, чайниками, фикусами, любимыми собачками и кошечками — никто этому не придавал значения. А потом вдруг на местном с виду неприметном заводике происходила серьёзная авария. Или из бронированного сейфа некой засекреченной фирмы исчезали архи-секретные документы государственной важности. А бывало — поблизости находился убитый человек, оказавшийся ценнейшим специалистом военного ведомства или руководителем некоей тайной группировки. Да мало ли что случается на свете! И причём тут обывательская семейка местного пьянчужки, обожавшего кошечек и попугайчиков?

Александр Петрович за свою резидентскую деятельность ни разу не прокололся и не провалил задания. Да и с чего бы вдруг? Работал профессионал! И потому, как только он покидал со своими чайниками и кошечками городок, посёлок, деревню все о нём тут же забывали. А если б какой-нибудь Алекс, Кшиштав или Ежи заикнулся: мол, а не замешан ли в этом деле Вацлав (Вальтер, Щарль, Гунтер и прочее из кучи агентурных имён — всех не упомнишь)? Он всё крутился со своей противной собачонкой возле того дома. Такого шутника просто засмеяли б. Кто? Этот недотёпа Вацлав (Вальтер, Щарль, Гунтер)? Агент? Да ты с дуба (сливы, вяза, клёна) рухнул! Он же правый ботинок с левым путает! Рубашку навыворот надевает! Ложку мимо рта проносит! Куда уж ему свистнуть секретные документы из бронированного сейфа с супер сигнализацией?! Иди, проспись, Пинкертон доморощенный! А если б этот Кшиштав и проверил бы — куда ж подевался этот нескладный Вацлав со своей противной собачонкой? — то, даже хорошо поискав, никого не нашёл бы. Бедный Вацлав, оказывается, скоропостижно умер от пневмонии (гриппа, ботулизма, атипичной свинки) и покоится теперь на кладбище под натурально траурной табличкой. А его несчастные дети затерялись в детских приютах, в то время, как безутешная вдова — о, женщины, неверность ваше имя! — бросив этих малюток, выскочила замуж и, сменив фамилию, где-то шастает по свету.