Поиски счастья - Николай Максимов

Утром вместе с родителями Гырголь явился к яранге невесты. У шатра уже стояли запряженные оленями нарты — его и Кайпэ. Жених вполз в спальное помещение, поздоровался. За ним последовали мать и отец.

Омрыквут, его первая жена, мать Кайпэ, и Кейненеун радушно ответили на поклоны.

— Вот твоя жена, — указал отец на дочь. — Веди ее в свой шатер!

Гырголь шагнул к Кайпэ, молча взял за руку и потянул к выходу.

Кайпэ последовала за ним. Выползла из полога. Села в свою нарту. Она была в нарядной кухлянке из оленьих шкурок, в расшитых цветными квадратиками торбасах.

Свадебный обряд начался. Все свободные от присмотра за стадом чукчи уже собрались у яранги старшей жены хозяина и вслед за нартами жениха и невесты пошли к шатру молодых.

Путь недалек. Распрягли оленей. Поставили нарты по сторонам. Кутыкай ударом ножа заколол жертвенного оленя. Омрыквут и Ляс принесли жертвы Рассвету и Закату, затем произвели помазание жениха и невесты кровью убитого оленя. Гырголь и Кайпэ сами нанесли кровью оленя на свои лица семейные знаки жениха. Этим невеста отказалась от своей семьи, от своего очага и родства, хотя и оставалась жить в стойбище отца. После этого Кайпэ помазала кровью нарту, «покормила» костным мозгом домашние священные предметы.

Приступили к пиршеству. Куски жирного мяса, языки оленей, замороженный костный мозг, толченое сухое мясо — все лакомства были выложены в изобилии. Сытный день выпал пастухам, бедным родственникам и их семьям.

Ели в яранге молодых, в шатре Омрыквута, у матери невесты, у Ляса, ели, пили чай, курили, смеялись, шутили… Молодежь затеяла борьбу прямо на снегу.

Гырголь раскраснелся. Наконец-то он породнился с Омрыквутом! И это стадо, которому нет числа, как видно, станет его стадом, а он будет самым богатым, а значит, и самым сильным человеком в тундре. Жених хозяином прохаживался по стойбищу, пошучивал с пастухами и подрастающими невестами. «Они, однако, недурны», — думал Гырголь, смущая девушек непристойными остротами.

«Он стал совсем другим человеком», — думали про него чукчи.

Через неделю Омрыквут послал Гырголя в факторию: на свадьбе израсходовали все запасы чаю и табаку.

Гырголь поехал один, хотя ему и полагалось проделать свадебное путешествие — «путешествие из-за скуки». Он все еще опасался за Кайпэ: а вдруг там встретится Тымкар… Не хотелось оставлять так скоро Кайпэ одну, но он все же не взял ее с собой.

Ванкарем далеко. Гырголь спешит. Выехав на побережье, он попал на нартовый след и по нему погнал собак. В передке нарты — увязанный ремнем кожаный мешок с пушниной. Седок едва виден из-за него. В мешке шкурки песцов и лисиц, добытые всем стойбищем. Каждый просил взять его охотничью добычу и привезти чаю и табаку. Девушки заказали пестрого ситца на камлейки, пастухи — ножи, их жены — лахтачьи шкуры на подошвы. Много заказов дали Гырголю: разве могут они сами ехать в такую даль! Кто же будет стеречь стадо? Разве позволит Омрыквут каждому таскаться по факториям!

Довольный своим положением, Гырголь покрикивает на упряжку, время от времени бросает на спину какой-либо собаки окованный железом остол, подхватывая его с земли на ходу.

Гырголь щурит глаза, улыбается.

— Кхр-кхр-кхр! — покрикивает он, и остол снова летит на спины собак. Молодой ездок, кровь играет. Еще ни разу он не промахнулся и каждый раз ловкэ схватывал со снега остол, не останавливая собак.

Уже пятые сутки едет Гырголь, а Ванкарема все нет. Собаки устали, бегут медленно, бока ввалились. Мало пищи получали они за эти дни. Гырголь спешит. В редких береговых селениях останавливается ненадолго. Предпочитает ночевать в тундре: там надежней. Он не доверяет береговым чукчам, хотя для этого у него и нет никаких причин. «Бедняки жалкие», — рассуждает он, и этого ему достаточно, чтобы быть настороже. Разве он не видит, с каким любопытством они разглядывают его мешок на нарте! «Здравствуй. Заходи кушать», — приветливо зовут они его. Но нет, Гырголя не обманешь: он знает этих жадно едящих бедняков…

Ночью Гырголь проснулся от шороха на нарте: собака перегрызла упряжь и сожрала кусок мешка, в котором была упакована пушнина.

В гневе Гырголь схватил собаку за обрывок ремня и начал бить остолом.

Упряжка взвизгнула, разметалась по сторонам. Провинившаяся собака влипла в снег, пряча голову в ногах хозяина. После каждого удара она лишь сильнее пыталась втиснуть голову между его ногами, оглашая тундру жалобным воем.

Гырголь стервенел. Он еще не знал, что пушнина не пострадала. Сильным ударом наотмашь он, видно, переломил собаке хребет. Дикий вой разнесся по окрестностям. Подняв голову, собака заметалась, не в силах подняться на ноги; извиваясь, переворачиваясь, она пыталась уклониться от новых ударов. Снег окрасился темными пятнами. Гырголь выкрикивал ругательства, добивая остолом стихающую собаку. Упряжка лаяла, выла, какая-то из собак рычала.

Еще несколько ударов по голове — и, отбросив остол, Гырголь начал просматривать пушнину. Шкурки не пострадали. Перевернув мешок дырой вниз, увязал его снова и начал готовиться в путь.

Упряжка пугливо рвалась из рук. Он волоком подтаскивал ее к нарте, впрягал.

Опасаясь упустить собак, Гырголь держал за ошейник передовика, не зная, как успеть добежать до нарты. Собаки уже приготовились рвануть. В нерешительности Гырголь оглянулся. «Погибну, однако, если не успею сесть, — мелькнула мысль. — Пропадет пушнина…» Он подтащил передовика к нарте, затем всем туловищем бросился на нее рядом с мешком пушнины и только тут выпустил из рук ошейник.

Собаки рванули, едва не перевернув нарту и седока.

Гырголь сел поудобнее и направил упряжку по следу вдоль берега.

Нарту встряхивало на застругах. Мороз жег лицо.

* * *

Мистеру Джонсону было жарко. Полусонный, он отбросил в сторону одеяло из заячьего пуха и открыл глаза.

Железная печка накалилась докрасна, полыхала жаром. В комнате было уже совсем светло, хотя красная занавеска на небольшом окне была опущена.

Мартин огляделся. Пол вымыт, на печке — высокий кофейник; из носика поднимается тонкая струя пара.

Протянув руку к столу, он взял из коробки сигару, отгрыз один конец, выплюнул и, облокотившись на подушку, чиркнул спичкой. Взгляд лениво скользнул по прибитому к стене коричневому ковру из оленьих шкур. На ковре было нашито с десяток карманов различной величины из нерпичьей замши, красиво расшитых цветными нитками. В некоторых из кармашков что-то лежало. Мистер Джонсон убрал локоть с подушки, вытянулся, попытался пальцами ног достать спинку кровати, но это никак не удавалось. Он сплюнул на печку, послушал, как зашипела слюна. Плюнул еще раз. Сигара слегка пьянила, располагала к неге; мысль дремала.