Зачем мы пишем - Мередит Маран

Facebook: www.facebook.com/sebastianjunger

Twitter: @sebastianjunger

Избранные работы

Документальная проза

«Идеальный шторм», 1997

«Огонь», 2001

«Смерть в Белмонте», 2006

«Война», 2010

Экранизация

«Идеальный шторм», 2000

Документальный фильм

«Рестрепо», 2010

Работа в журналах

Vanity Fair, редактор

Harper’s

The New York Times

Magazine

National Geographic

Outside

Men’s Journal

Себастьян Юнгер

Почему я пишу

Во время работы над текстом у меня возникает измененное состояние сознания.

Я за рабочим столом. Обычно звучит какая-нибудь музыка, стоит чашка кофе. Раньше, когда я курил, рядом находились пепельница и сигареты; когда я старался воздерживаться от курения, во рту всегда была жвачка «Никоретте».

Поскольку я не пишу беллетристики, я обычно не напрягаю мозг в поисках блестящих идей. Мои «блестящие идеи» приходят из мира. Я их собираю, но необходимости их продумывать у меня не возникает. Все, что мне нужно сделать, — это воспринять увиденное и услышанное, то есть рассказы очевидцев, обнаруженные мною свидетельства человеческой деятельности, и перевести весь материал в формат последовательного текста, который люди захотят прочитать. Это странная алхимия, разновидность магии. Если все сделаешь правильно, то читать будут.

Когда я напишу хорошую фразу, параграф или главу — я всегда осознаю, что они удачны, и знаю, что люди это прочитают. Это знание очень воодушевляет, как будто ты говоришь себе: «Боже, я делаю это. Я снова сделал то, что сработает». У меня было полно неудач, поэтому я всегда знаю, когда делаю что-то плохо, — такой текст я удаляю безжалостно.

Но когда текст хорош… это как отличное свидание. Создание удачного текста — немыслимо захватывающий процесс: тебя будто пробивает электрическим током, и это ни с чем не сравнимое ощущение.

Вверх по дереву без весла

Первый роман я написал в седьмом классе, писал от руки в зеленой с белым тетради для сочинений. Мой учитель прочитал его вслух всему классу, главу за главой. Неудивительно, что у меня не было друзей.

Я не думал о писательстве как профессии до того, как окончил колледж. Я сделал хорошую выпускную работу и, пока писал ее, испытывал эмоциональный подъем. Потом переехал в Бостон и время от времени работал фрилансером для изданий вроде Boston Phoenix. Опубликовал несколько коротких рассказов. Потом нашел агента, но в следующие десять лет он не заработал на мне ни цента. Я не достиг никакой критической массы ни в творческом, ни в финансовом плане. Я прорубался сквозь густой подлесок с тупым ножом. За десятилетие, что я писал и писал, я заработал пять тысяч долларов. А трудился я очень много и хорошо узнал, что значит что-то делать без гарантированного результата. Или вообще без результата!

Я брался за любую работу, пытаясь понять, чем мне заняться. Работал в баре. На стройке. Потом смог получить несколько заданий от редактора City Paper, и мои статьи привлекли какое-то внимание. Затем, ближе к тридцати годам, я получил работу альпиниста в компании, специализирующейся на посадке, лечении и вырубке деревьев. Она мне очень нравилась. Это потрясающая и очень опасная работа. Нужно было быть крайне аккуратным и, как обезьяна, ловким. Там, кстати, я заработал хорошие деньги. В некоторые дни доходило до тысячи долларов. В другие дни приносил домой сотню. Однажды я наткнулся на свою бензопилу, когда был на дереве, и поранил ногу. Мне было тридцать лет. Пока я поправлялся, в голову пришла идея написать книгу об опасных профессиях. Люди постоянно гибнут на низкооплачиваемых, часто неуважаемых, производственных работах. Мы редко думаем о тех, кто выполняет такую работу, хотя вся страна от них зависит.

Я написал план будущей книги, назвав ее «Идеальный шторм». Книга о рыбацком судне, затонувшем во время сильного шторма у Глостера — города, в котором я жил. Я вручил план своему агенту и уехал в Боснию. Для себя я решил так: если мой агент продаст идею книги, то я сочту, что успел прибежать к базе и стал лучшим игроком в бейсбол; если не продаст — я стану военным корреспондентом. Поэтому я спокойно полетел в Вену и сел там на поезд, идущий в Загреб. Причем никакого задания у меня не было. Я просто присоединился к группе независимых журналистов. Идея была очень простая: спрыгнешь с обрыва — научишься летать.

Я очутился сразу в центре невероятных мировых событий. У меня было немного сэкономленных денег, жил я скромно, в компании с другими независимыми репортерами; мы все делали сообща, а расходы делили. В Загребе хорошая еда, великолепная местность, очень красивые женщины, и в войне все было ясно: кто прав, а кто нет. Лучше и быть не может, когда тебе тридцать.

Я начал записывать радиорепортажи — тридцатисекундные голосовые отрывки для различных радиосетей. Мне ничего не платили, но это были настоящие доклады с места событий. Писал множество статей, большая часть которых так и осталась неопубликованной. Одну напечатали в Christian Science Monitor.

Однажды, это был уже 1994 год, один из парней, с которыми я вместе жил, побежал за мной с криком: «Эй, послушай, тебе факс пришел». Факс оказался от моего агента. Жаль, я его не сохранил. Там было написано: «Продал твою книгу, надо вернуться домой». Я даже расстроился — совсем не хотел уезжать. Но агент выторговал мне аванс в тридцать пять тысяч долларов, поэтому, конечно, я вернулся. На самом деле ту книгу я написал бы и за десять баксов.

На работу над ней ушло три года. Я жил в неотапливаемом летнем домике родителей на Кейп-Код. Продолжал заниматься деревьями, потому что понимал необходимость запасного плана.

Идеальный шторм

В журналистике есть четкая грань между фактами и вымыслом. К соблюдению ее я отношусь очень серьезно. Журналист не имеет права на вымысел, он не изобретает сюжета и не придумывает диалогов — он точно описывает все как есть.

На середине работы над «Идеальным штормом» я столкнулся с ужасающей дилеммой. Я писал книгу о пропавшем судне. Но как только рыбацкое судно отошло от берега, я потерял нить. Что писать о судне, которое неизвестно где? В чем действие? О чем люди говорят друг с другом? Каково умирать на корабле в шторм? Посреди повествования образовалась огромная дыра, и я не мог заполнить ее вымыслом.

Все, что я знал о работе писателя, пришло от чтения хороших работ других авторов — Тобиаса Вулффа, Питера Маттисена, Джона Макфи, Ричарда Престона. Кстати, Престон столкнулся с такой же проблемой в «Горячей зоне». Его главный герой умирает, отсюда возникают дыры в повествовании. Престон заполняет их, используя конструкции с вводными словами, указывающими на невысокую степень достоверности: «Мы не знаем, но возможно, он и сказал это… пожалуй, он так и поступил… У нас есть определенные сведения, что у него была температура выше сорока градусов, вот почему он мог и чувствовать это…»

Для меня это был выход: предложить читателям возможные варианты сценария и не врать. Оставаясь честным по отношению к фактологическому материалу, я просто рассмотрю вероятные ситуации, что безусловно соответствовало всем правилам журналистики. Поэтому я разыскал суда, пережившие шторм, и начал изучать их переговоры по радиосвязи. Теперь я мог написать: «Мы не ведаем, что случилось с моими ребятами на том судне, но знаем, что происходило на этом корабле». Я взял интервью у парня, пережившего подобную ситуацию на тонущем судне. Он рассказал мне, что, по его мнению, могло происходить с экипажем «Андреа Гейл», а я с его слов пересказал это читателю. Я заполнил пустоту, не нарушая правил и не прибегая к фантазии. Решение возникшей проблемы стало для меня очень значимым делом.

Успех приносит радость и страдания

«Идеальный шторм» вышел весной 1997 года. Издатель возлагал на нее определенные надежды, но никто не представлял, что будет такой большой успех. Книга держалась в списках бестселлеров в течение трех или четырех лет, какое-то время она занимала первую строчку. Студия Warner Bros, купила за приличные деньги сценарий, сделанный на ее основе. Создалось ощущение, будто передо мной были распахнуты все двери. На самом деле — не более чем фантазия писателя.

Я очень гордился своей книгой, но переход от частного лица к личности, находящейся в центре всеобщего внимания, был весьма мучительным. Я боялся публичных выступлений, но мне пришлось участвовать в туре по поддержке книги, говорить каждый день, иногда перед тысячами людей. Кажется, я был тогда совершенно окаменевшим.

У средств массовой информации есть эта странная черта. Если они решают, что ты им нравишься, они рисуют нереалистичный портрет, которому никто не может соответствовать. Мой рост — полтора метра, и люди, которых я встречал, постоянно говорили: «Я думал, ты под два метра». Что в моей книге есть такого, что делало меня высоким? Развернувшаяся суета вокруг меня лишь увеличила во мне чувство неуверенности. Из-за этого я много занимался болезненным самоанализом. Я чувствовал, что внутренне съеживаюсь. Каждый день я чувствовал себя жалким. Лучше так и не стало.