Пророки Возрождения - Эдуард Шюре

Если мы наполним наши глаза и сердца теми потоками, которые исходят из трех фресок, мы перелетим в три взмаха крыльев страшную борьбу человечества в тяжелом хаосе материи и в его бурных страстях, изображенных на парусах свода. Ибо тот, кто созерцал высокое зрелище Творения и кто способен возродить его в себе, чувствует, что творящая искра вспыхнула в глубине его, и уверяется, что он может достичь Божественного неба, превыше рек крови и потоков слез, по ту сторону поражений и бездн – на взлете сознательной Веры и Воли.

Таковы чувства, одновременно титанические и божественные, таков новый трепет, который дал миру Микеланджело в своей живописной эпопее. Но сколько трудов, сколько страданий, сколько горечи смешано с красками этих стен, потемневших от времени и копоти свечей!

В своей жестокой гордыне, в щепетильности и страсти художника, в своем мрачном расположении духа, одинокий фанатик не желал показывать свое творение публике иначе как завершенным. Даже папе он не хотел показать почти законченный плафон. Когда Юлий II настаивал, Буонарроти изобретал отговорку за отговоркой, чтобы помешать взобраться на свои леса. То он разбирал лестницу, заменяя ее ступенями из штырей, по которым старик не мог вскарабкаться, то разбивал доски на помосте. При каждом посещении папа спрашивал: «Когда же ты закончишь?» Микеланджело отвечал: «Когда смогу». И однажды папа ударил его посохом. Но в тот же вечер он принес ему извинения через придворного из своего окружения и послал ему 500 дукатов. На следующий день ссора возобновилась. Наконец папа воскликнул: «Ты хочешь, чтобы я тебя сбросил с твоих лесов?» Тогда сварливый художник уступил. Он велел снять леса, и в день Всех Святых 1512 г. весь Рим мог созерцать гигантский труд, ставший вскоре предметом восхищения Италии и всего мира. Перед устрашающим зрелищем этих пророков папа, слегка озадаченный, сказал: «Здесь совсем нет позолоты». Буонарроти остроумно ответил, улыбаясь: «Святой отец, те, кто там наверху, – они не богатые, а святые, они не носили на себе золота и презирали богатство».

III. Микеланджело-патриот. Капелла Медичи. Современный герой и космическое вдохновение

Папа Лев Х наследовал Юлию II. Завершив свой великий труд, Микеланджело покинул Рим, увенчанный славой, но полумертвый от усталости, и вернулся во Флоренцию. В своем дорогом и беспокойном родном городе он вновь обнаружил политические страсти и борьбу, которая сопровождала его юность.

Во все времена Буонарроти был патриотом. Еще совсем молодым он был знаком с Макиавелли и склонял слух к его красноречивым словам, к этому голосу Брута, пронзающего тиранов, пока Чезаре Борджиа не отравил душу секретаря республики. Он был переполнен энтузиазмом, слушая проповеди Савонаролы, призывавшего свою родину к покаянию против порчи нравов и к свободе против папы-святотатца Александра VI. Он дрожал от ужаса и возмущения, когда этот доминиканский пророк, как новый Исайя, предсказавший все несчастья Италии под иностранным владычеством, был подвергнут отлучению и сожжен живым на площади Палаццо Веккьо, а чернь швыряла в него камнями. Слова и образ этого мученика остались в его памяти, словно раскаленные угли. Хотя ему покровительствовали Медичи и он был верен своему долгу признательности, Микеланджело оставался республиканцем в своем сердце. «Я служил папам, – говорил он в старости, – но против своей воли». Он мог бы сказать то же и о Медичи, за исключением Лоренцо Великолепного, своего приемного отца, перед которым он всегда преклонялся. Когда Флоренция была атакована папскими войсками Александра Медичи, Микеланджело был вынужден защищать город как инженер. Еще сейчас в Монте-Оливето показывают остатки каменной стены, которую он приказал возвести. Он вооружил башню Николо двумя пушками, и можно было увидеть, как художник Сикстинской капеллы целыми ночами стоял в карауле, чтобы отразить осаду врага. Позиция Микеланджело между папой, Синьорией и Медичи была крайне сложной. Можно было лишиться головы в авантюре, когда город сдался папе из-за предательства. Буонарроти бежал, и Климент, папа, последовавший за Александром, простил его и поручил Микеланджело выполнить скульптуры в капелле Медичи в церкви Сан Лоренцо во Флоренции. Это было спасение для художника. Там он уходил от горькой реальности и входил в царство идеального. Там он не был больше ни в Риме, ни во Флоренции, а пребывал на своей духовной родине, в сиянии вечных Идей. Там он мог воплотить в безмолвном мраморе свои самые прекрасные мечты.

Войдем в эту капеллу, куда можно проникнуть через церковь Сан Лоренцо. Скрытая в толще стен, но ярко освещенная сверху, она встречает посетителя ясной улыбкой в своем квадратном пространстве. Флорентийской архитектуры, с пилястрами с каннелюрами и благородными аркадами, она словно призывает весь дневной свет. Какой контраст с мрачными глубинами Сикстинской капеллы, какое сияние белизны; на виду лишь мрамор и красота. На дверях этой гробницы можно было бы прочесть: «Оставь печаль всяк, сюда входящий!» В декоративных целях обе могилы заключены в стене. Но эти белые саркофаги, установленные на элегантных основаниях, – вправду ли это могилы? Двойной карниз, чьи завитки соединяются, венчает их, как обрамление герба, и уподобляет их красноречивому гербу с девизом. На карнизах расположились четыре гения, сверхчеловеческие персонажи, странные и таинственные божества этой капеллы, о которых мы сейчас скажем. Взглянем сначала на две фигуры, помещенные в нишах, над саркофагами. Они изображают Лоренцо и Джулиано Медичи. Это не портреты, а идеальные фигуры. Лоренцо, прозванный «Мыслителем», положил подбородок на руку в позе глубокого раздумья. Джулиано держит жезл командующего и, кажется, готов воздеть его. Эти два молодых человека, одетые и вооруженные на античный манер с восхитительной элегантностью и скромностью, представляют два облика героев Возрождения, и более того, современного героя в целом, героя мысли и действия , поддерживая друг друга и проникая друг в друга в своем равновесии. Любопытно, что мыслитель носит шлем, но он лишь задумывается глубже. У воителя голова и грудь обнажены, но он держит жезл, и его действие будет лишь энергичнее. Воитель мыслит своим телом так же, как и мыслитель, а тот действует на расстоянии своим умом так же, как и воитель. Можно применить к ним такое гордое изречение индийской мудрости: «Мудрец тот, кто находит покой в действии и действие – в покое».

Микеланджело Буонарроти. Гробница Джулиано Медичи.

Капелла Медичи. 1526–1533　гг.

Флоренция, Новая сакристия церкви Сан Лоренцо

Микеланджело Буонарроти. Гробница Лоренцо Медичи.

Капелла Медичи. 1524–1531　гг.

Флоренция, Новая сакристия церкви Сан Лоренцо

Посмотрим теперь на сверхчеловеческие существа, сидящие по двое на саркофагах, у ног этих героев, заботящиеся об их судьбах. Это могущественные гении, и какие гении! Они совершенно достойны универсальных и великолепных имен, которые они носят: Утро и Вечер; День и Ночь , чья грандиозная и регулярная смена охватывает и течение человеческой жизни, и жизнь планет. Это самые очевидные из проявлений тех космических сил, под влиянием которых движутся миры и человечество. Божественная душа не исходит от них; она исходит непосредственно от Бога; но эти силы – ее кормилицы и колыбель. Они очерчивают пространство и двигают сферы, в которых душа растет и процветает. Какая грация и меланхолия в этой молодой девушке, лежащей ниже «Мыслителя»! Едва опираясь на локоть, она с трудом приподнимается. Это Утро. Она догадывается о битвах и печалях, которые принесет день, возвещенный ей, и предпочитает спать, а не присутствовать при этом. Но непреложен закон Вселенной: нужно, нужно пробудиться! А какая усталость в полулежащем изможденном старце, который наклоняется, сгибая спину! Это Вечер. Ах! Он знает, что все проходит и неизбежно увядает, что величайшие чудеса эфемерны, будь то земной день, жизнь великого человека или полет планеты. Он знает, что настоящее так же неудержимо, как точка в пространстве или секунда во времени; он знает, что все существа живут лишь благодаря тем, кого нет больше, и тем, кто только должен родиться. Думая об этом, он желал бы заснуть навсегда. А «Мыслитель», который размышляет над ними, тоже знает об этом, но он пытается извлечь квинтэссенцию бессмертия из всего, что рассказывают ему Утро и Вечер.

Обернемся к другой статуе, к «Воителю», и посмотрим на божества, хранящие его: Ночь и День. Здесь зрелище становится более устрашающим, в его бешеной энергии и сосредоточенной силе. О! Что это за женщина, застывшая в своем сне, с прекрасной головой, упавшей на грудь, под тяжестью трагического видения, которое ее гнетет? Сова свернулась под ее согнутой ногой; античная маска со страшной ухмылкой зацепилась за скалу, которая ее поддерживает. Это действительно богиня, но также и женщина. Подойдите поближе и посмотрите на ее полускрытое лицо. В ее скорбном профиле есть благородство низвергнутой королевы, а ее сжатом рте – немое и бесконечное страдание. Можно сказать, что она несет в своем сердце скорбь гибнущего мира и что она порождает новый мир. Быть может, то Ночь Гесиода, которая заключает хаос в своем чреве? Нет, она слишком красива, слишком сильна, слишком чувствительна и в своем сне. Скорбь не смогла исказить ее красоту. Ее способность рождать равна ее способности страдать. Вот что действует в ее кошмаре. Это титанида, спящая, но непобежденная… Плодоносящая… она несет в своих чреслах легион героев! Судите об этом по ее сопернику, Дню, сыну этой Ночи. Опершись на локоть, он повернут спиной к зрителю. А на его спине, не менее красноречивой, чем лицо, видны перекатывающиеся мускулы его торса, словно океанские волны при дыхании бури. Приподнимаясь, он поворачивается, и его недосягаемое лицо посылает вдаль удивительный взгляд. Когда он встанет, то сделает страшные вещи.