Под черной звездой - Петр Францев

- О чем спор, ребята? - стал успокаивать всех и Мищук Баранов. - Пусть-ка нам лучше Евгеша расскажет все по порядку, как это он добивается всего практически, - наговором ли, наветом или еще каким другим хитрым способом достигает он свершения своих желаний, - обратился он к ним. И спорящие стихли, не смотря на свое возбужденное состояние, а я так мог начал пояснять суть этого явления: - Толком понять я и сам еще не могу, знаю точно только одно: если сильно, сильно я чего захочу, то любое желание мое, злое или благонравное, обязательно сбудется. Не стану скрывать от вас и того, что всякий "подарок", испрашиваемый у судьбы, не должен превышать запросы самого необходимого, в противном случае - не миновать беды! А сдержать ту заветную золотую середину, увы, нелегко! Ах, сколько, сколько срывов, разочарований из-за этого было у меня!.. Да, я знаю много, много такого, чего не знает и никогда не узнает никто! А наговоры, наветы? Да! Я никогда прибегаю и к этим, и к другим путям воздействия на объекты для достижения своих хорезматических целей, чтобы дать им придти в себя от услышанного. - Ты нам подробнее, подробнее расскажи, это необычайно интересно, нажимал на меня уже сангвиник Серж. - Давай, давай, братан, шпарь во всю, смело гни и дальше свою линию! подбадривал меня и сумрачный всегда Борис Железняк. - Усовершенствовав свой организм и развив необычайную волю, человек становится магом, то есть может магически (без участия видимого посредствующего начала) влиять на внешний мир, - несколько академически, по-книжному, начал я свое вступление и продолжал говорить все в том же духе. - Маг не должен ни на одну минуту упускать из виду цель, к которой он стремится, всегда помня легенду о цветке жизни. В этой легенде говорится о том, что стоит охотнику за тайнами хоть раз в чем-то усомниться или чего-то испугаться, как на него обрушится градом вся стихия несчастий. Аналогичные последствия ожидают и колеблющегося мага, да и вообще не завидная доля у любого мага, ведь маг должен уметь превращать свои страсти в чистый энтузиазм и всякое свое знание в свет истины. Кроме того, обязанность мага еще донести этот свет истины в массы, в народ. "Коль знаньем овладеть ты смог, дари его другим; костру, что сам в душе зажег, не дай растаять в дым!" - советовал еще Джами, персидскй маг, поэт и просветитель. - И скажу я вам, это не легкая задача. Все вы мои здесь испытанные друзья и я теперь располагаю на вас как на верных своих сподвижников: Разве не так, джигиты! - обратился я к ним. - Какой разговор! Ради тебя мы на любое дело пойти решимся! - хором ответили они. - Тогда запомните хорошенько: "Сокровища не обретешь без горя и без муки, бутоны розы не сорвешь, не оцарапав руки" - двустишием газели предупредил я их не шутя. И долго еще потом растолковывал и вдалбливал я им свое поучение... На другой день мы уже работали на складе базы, готовили оказию к полевым работам в зимний сезон. Работы было много и разной, одним словом, скучать не приходилось. Целую неделю мы вкалывали до чертиков, каждый за десятерых. Потом стало полегче, когда наша бригада стала пополняться из числа отпускников, с ними и дела у нас стали куда как спориться. Один за другим сани-повозки, полностью укомплектованные, становились в готовый ряд для отправки к месту проведения изыскательных работ. И все равно, руководитель погрузки, недовольный вечно хмырь, шилом бритый - колупаный, рябой ворчал на нас сквозь зубы: "Понабрали тут шалопаев всяких, а еще чего-то хотят, чтобы вовремя успел управиться". Мы сдерживали себя от ответной реакции на его незаслуженный упрек в наш адрес, особенно не реагировали, а лишь в отместку я прочел вслух рубаи Омара Хаяма: Если тот или этот дурак Называет рассветом полуночный мрак, Притворись дураком и не спорь с дураками Всякий кто не дурак, он для них вольнодумец и враг. - Ты что там лопочешь, щенок? - спросил насуплено меня зав. складом, краем уха услышав нелестную реплику в свой адрес. - Сапиэнти сат! Умный поймет! А за "щенка" и шею можешь себе ненароком свернуть, господин, товарищ, барин! - сопроводил я его язвительным смешком Сократа. - Постой, я еще с тобой разберусь! - бросил он на ходу, поднимаясь по ступенькам на эстакаду, но вдруг поскользнувшись на самой верхней из них, он грузно свалился кулем на припорошенные внизу снегом бревна, крепко ушибшись и повредив себе ногу. К нему подбежали его подручные, подхватили под мышки и повели в санпункт... - И откуда взялся этот чернокнижник на мою голову? Точно, этот скот, чума ходячая, наколдовал мне, - жаловался он своим помощникам. - Да не связывайтесь вы с ними, это ж уголовные элементы, еще и ножом в бок пырнуть могут. Рожи-то у его дружков самые, что ни на есть разбойные, - беспокойно угодливо твердили те... В начале декабря, когда оказия была готова, для ее отправки по наезженному зимнику к месту изысканий экспедиции, нам всем выдали авансом командировочные и деньги на билет для проезда туда на поезде. На этом и закончился подготовительный этап моих похождений за тридевять земель, имевший целью не только познать жизнь людей и воочию узреть их дела, их поступки, но и желая проверить самого себя в экстремальных ситуациях, задуманного мной почти планетарного эксперимента по воздействию своего жизненного это мир сущностей, имея перед собой задачу во что бы то ни стало изменить менталитет советских людей, изменяя ход событий в стране и за ее рубежом. Зачатки положительных результатов своего активного начала, как движущей силы, превращающее возможность в действительность, подтверждались не раз моим личным мистическим опытом, но все же ирреальность мира живых теней с признаками разумности, присутствующие при этом во всех событийных пространствах моей судьбы, часто заставляли меня сомневаться во многом: остерегаться многого, потому что малейшее проявление попустительства и слабости с моей стороны, не смотря на свои способности предвидеть будущее и своего умения влиять на все магически, - объект моих трудов мог в любую минуту обратиться против меня же, и тогда я сам становился жертвой того и тех, кого не сумел укротить...

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

СМЕРТНИКИ

Мы существа, дерзнувшие сознать свое бессмертие! Джордж Байрон

В начале апреля, как только снег в поле обвально стал оседать под теплыми лучами весеннего солнца, сейсмическая партия геологоразведочной Тургайской экспедиции, где я работал в качестве полевого рабочего, спешно стала сниматься с обжитого места, чтобы успеть до полной распутицы переправить всю свою технику и все свое снаряжение на центральную базу в город Кустанай. Кочевая жизнь в экспедиции вряд ли кого могла удовлетворить. Оторванность от всех благ цивилизации, однообразие в работе, серость в быту и все это еще при скудной зарплате, настраивало всех геологов без исключения на единственное желание - поскорее вырваться из этого плена самовольно принятого ими под давлением нужды и обстоятельств. Сезонная работа в экспедиции, длившаяся почти полгода в степной глухомани, забытой богом и людьми, надоела и мне до чертиков. Я был готов хоть пешком преодолеть и тысячу километров белого безмолвия, лишь бы избежать того продолжавшегося застоя в своем развитии, - лишь бы вырваться на волю! И надо же! Доведя себя до исступления таким устремленным желанием: мне предложили ехать немедля на автомашине, груженной взрывчаткой, в качестве сопровождающего. Как не отговаривали меня друзья повременить денек другой, а потом ехать с ними вместе на поезде, меня они не сломили. - Да знаю! Знаю! - отвечал я им. - Что ждет меня испытание рисковое на этом опасном пути, но каждый должен ведь нести свой крест, как бы он не был тяжел. Должен же я когда-то испытать себя на бессмертие... И они в безнадежности своей отговорить меня отступились, распростившись угрюмо со мной троекратным объятием братства... Бездорожье подтаявшего "зимника" отбивало нам с шофером все наши внутренности. Того и гляди, чтоб башку об кабину не расшибись. Наш безрессорный "вездеход" ГАЗ-63 прыгал козлом на всех встречных и поперечных ухабах, несся на полных газах. Мой "шоферюга", квадратный толстяк с добродушным круглым лицом, ухватив рулевое, беззлобно бранясь на свою шоферскую долю, вопрошает меня: - Скажи-ка, парень, хочется небось самому прокатиться с ветерком за баранкой? - Нет, - отвечаю я. - Что так? Хочешь летать, а боишься, что голова от страха закружится? хитро поддевает он. - Да нет же, нет! Для меня все, что он нечистого, не чисто. Другое дело, когда тебя лихо мчит красавец конь! Аргамак! Мустанг! А такая каламбина ржавая как твоя железяка, увы, никогда меня не прельщала, - задиристо отбиваюсь я и добавляю, - знаешь, это после того, как в одно лето мне прицепщиком на тракторе пришлось поработать. Мазут кругом, пыль, грохот не по мне... - А ты что из верующих баптистов каких, что ли? - Я волхов, кудесник - любимец богов! Читал небось Пушкина? - Да, кое-что слышал! - Так вот, я хочу перевернуть весь этот мир, - заносчиво изрек я. - Да где тебе, такому хлипику... Бахвалишься. - Нисколько! В мире есть столько диковинного для человеческого разума, что никому такого и во сне не снилось, что известно мне. - А ты часом, браток, не того, не свихнулся случайно? - перепроверил участливо он свое подозрение, уж слишком ненормальным показалось ему мое утверждение. - Ты прав. Наверное, мне и самому порой кажется, что у меня с головою какой-то не порядок чудной. - А что чудного происходит с тобой? - Понимаешь, трудно выразить это одним словом. - А ты глаголь, не стесняйся, путь наш далек и времени пустого у нас не мало. - Смертники мы, - начал было я. - Типун тебе на язык, чего ты мелешь, - прервал он меня осуждающе. - Груз наш действительно опасен... Ну что из того? Чтобы взорваться тротилу, ему детонатор нужен или взрыватель. Я в армии служил, я знаю! - Детонатор, это что? Удар? - спросил я примирительно. - Да, но я же аккуратно еду, сам видишь! От тряски не бойся, не взорвется! - А при ударе взлетим? - Взлетим, как пить дать! - Заметив на его лице улыбку, как знак расположения, я решил вернуться к прерванной своей мысли, которую он не дал мне высказать до конца. - Послушай, ты не обрывай меня на полуслове, все мы в этой стране смертники, не потому что везем с тобой взрывчатку, а от того, что живем в такой стране, где все чувствуют себя как на пороховой бочке. - Ах вот в чем дело, а я то думал, что ты испугался со мной дальше ехать, - расхохотался он басисто. - И на старуху бывает проруха, - заметил я с издевкой на его подозрение. -Не серчай, черт попутал, обещаю больше не прерывать, шпарь во всю. Интересно будет послушать... - А не донесешь? - За кого ты меня принимаешь, я стукач что ли? - Хорошо, тогда слушай. Мы обречены все с тех пор, как наш народ отрекся от бога и растоптал все свои святыни... Обречены мы с того дня, как царь Николай II малодушно отрекся от престола, пойдя на поводу у кучки воинствующих недоучек, уголовников, бандитов, бросив страну на произвол судьбы, погубив и себя, и Великую страну, когда большевики, схватив на лету брошенную им власть, расстреляли и царя, и царскую семью, а затем народной кровью залили всю Россию. С самого раннего возраста моей заветной мечтой, насколько я себя помню, всегда было желание во что бы то ни стало достичь самой высокой харизмы, чтобы стать великим магистром, всесильным магом, так как только сверхъестественной силой и возможно еще остановить коммунистическое безумие, охватившее страну своим жизненным предназначением спасение несчастного люда, одурманенного зловредной идеей коммунизма, чадящей угаром на весь белый свет, угрожающая вот уже полвека полным крахом всему миру. Большинство людей у нас и сегодня глупы до бесконечности, принимая ту чудовищную идеологию за благо. Возможно потому, что сами они ужасно кичливы, амбициозны, самонадеянны. Недоразвитость ума и пустоту души они хотят компенсировать напущенной солидностью своего дутого авторитет и ложной своей значимостью, ссылаясь на значительные технические достижения двадцатого века, якобы прогрессирующего за их счет. В действительности же научно-техническая мысль давно оторвалась и ушла далеко вперед от житейской их мудрости, а ее дитяще - вездесущая технократия - с каждым днем приближает все ближе и ближе час их самоуничтожения. Наследуя шестую часть земли, добытую им расторопными и дальновидными их предшественниками, эти люди умудряются как-то еще впасть в посредственную нищету, влача жалкое существование. Так называемый общественный скот в колхозах и совхозах нынче находится в более выгодных условиях, чем наш человек - самопровозглашенный хозяин страны. У скота есть корм, есть хлев, у хозяев же многих этих - ни сносной крыши над головой, ни нормальной пищи, ни одежды... "Человек звучит гордо, а все в морду, морду, морду..." Современное наше общество напоминает мне воинствующего безумца, нагруженного сверху атомными и водородными бомбами, а по бокам обвешанного боевыми снарядами, начиненные одни - отравляющими химическими веществами, другие - заразными бактериологическими вирусами, готового в любую минуту потянуть за взрыватель или стукнуть по капсуле булыжником просто так, из тупого любопытства, то ли из враждебного своего злорадства... Я решил остановить это безумие...Я решил перевернуть обезумевший мир с головы на ноги... - Каким образом, великий мечтатель, ты хочешь претворить это в жизнь? Неужто одной своей мистикой? - вступил в разговор, нарушив давишний наш уговор мой собеседник. - У меня есть пища, о которой вы не знаете, - привел я цитату из Евангелия и продолжил, - образно говоря, правильной мыслью и чистым сердцем! По существу же вопроса, это примерно выглядит так. Образы фантасмогорий, которые я просматриваю на десятки лет вперед, по моему уразумению, не имеют божьего промысла, а всего лишь порождение наших мыслей, которые впрямую зависят от нас самих. Относительно этой истины у людей нет живого опыта, обычный путь обретения мудрости человеком и человечеством состоял в том, то они приходили к истине, испробовав предварительно едва ли не все возможные тупики. Сегодня такое не годиться - один не верный шаг, и человечество скатиться в пропасть. Сегодня выход состоит в том, чтобы вырваться из проклятия греха, переходя из возможности не грешить к не возможности грешить. Всякая человеческая глупость, как недомыслие, подлежит исправлению. Слепая же вера в злые идеи есть закостенелый фанатизм, который надо исправлять, а искоренять с лица земли. Коммунисты хотят уравнять уголовников со святыми, гениев с идиотами, живых с мертвыми... - К черту твоих коммунистов, твою политику и твою философию, чтой-то сильно меня клонит ко сну от всего этого. Расскажи-ка лучше мне, заумный волхов-кудесник, что ждет нас с тобою интересно на ближнем отрезке судьбы, что в дебри то лезть. Коли соврешь что, так брехня твоя сразу же и откроется, а так что толку языком чесать, лучше песни петь, все веселее ехать... Огорченный неприятием всерьез оппонентом моих воззрений, я обиженно замолчал и под его нудное мурлыканье, прислонясь головой к дверке кабины, передался дреме, к счастью, к тому времени наша "шиферная" дорога, свежерасчищенная грейдером, немного расширилась и сравнялась, не так уже трясло. - Ты что там, закемарил совсем что ли? Или никак не придумаешь подходящей байки? - начал он через некоторое время опять подзуживать и подначивать меня. - А мне и не надо ничего придумывать, - сердито ответил я, будто спросонья. - На сердитых воду возят! Ну до чего же ты самолюбивый! Поперек тебя ничего не скажи, сразу злишься или в себе замыкаешься! - дружески пожурил меня он. - Да знаешь, как-то не по себе становится, когда люди тебя не понимают и кривят шеи заносчиво! - А ты живым примером порази сперва слушателя, коли правоту свою начать хочешь! - присоветовал он. - Возможно, ты в чем-то здесь и прав, ничего не понимаешь, примеры так примеры, поражать так поражать. Правда, мне не хотелось предвосхищать события, но раз такой не доверчивый, то слушай меня внимательно, да потише гони, чтобы посадка была помягче в случае чего... - Ты че? Ты че? Опять заладил сове: смертники мы, да смертники, что ты скулишь под руку да каркаешь как ворона, - вскипел он на мое многозначительное замечание. - Смертельная опасность нас ждет на этом пути - это уж я точно знаю... не обращая на его возражения выпалил я. - Не верю тебе, все бред сивой кобылы. Я десять лет и не по таким дорогам гонял - и горные кручи, и пропасти кругом, и ни одной тебе аварии, а тут такая равнина, хоть шаром покати и лайба моя что надо, как чайка летит, проклятущая!.. - Да ты не гоношись очень-то, мы полагаем, а бог располагает, - строго оборвал я. - все мы под богом единым ходим! На все воля божья! - Это точно, - кивнул он соглашаясь с моими выводами и добавив свое излюбленное, - бог не выдаст - свинья не съест! И тут ни с того ни с сего машина стала что-то чихать и глохнуть. Водитель остановил машину у обочины, вышел из кабины, задрал капот и начал над ней колдовать. Не менее полчаса он копался в моторе. Я ужасно продрог и хотел было уж вылезть из настуженной кабины, как он начал бешено крутить заводной ручкой, и мотор послушно загудел, аж затряслась вся машина. - Что там стряслось? - спросил я у него, когда машина стала набирать скорость. - Да, пустяки! - Так что же ты в ней так долго ковырялся? - Уголек в бабине сработался, пока нашел причину да устранил... А ты что, озяб? - Немножко. - Так вышел бы из машины и поиграл бы в шайбу на льду, сразу бы и нагрелся. - В другой раз так и сделаю. - Дотянем до станции, там заночуем, дозаправимся и уголок раздобудем, - уж строил планы дальше он, а мотор возьми да и снова заглохни. - Мать твою черт! - выругался он в сердцах, - надо наверное еще растянуть пружинку, чтоб лучше прижимала, - пояснил он мне, будто бы я в этом что-то смыслю. - Стоять долго не будем, но ты все же иди по ледку пока покатайся, а то черт его знает, может какая и другая причина. Темно уж не сразу и отыщешь в чем тут дело... Выйдя на шоссе, я разу обратил внимание на то, что наша машина стоит почти что на проезжей части дороги и предупредил об этом шафера: смотри, чтоб твою чайку не шваркнул кто сзади! - Плафоны горят! Они слепые что ли? - недовольно пробубнил он. - Ему не надо, а тебе что за печаль, - спросил я самого себя, продолжая беспечно кататься по льду вдоль снежной насыпи в нескольких метрах впереди от замершей машины. Не прошло и десятка минут, как услышал я сзади себя оглушительный гул и грохот. Я круто обернулся и оторопел: наша машина вдруг, встав на дыбки, как взбешенный конь, на полном ходу неслась прямо на меня. Мелькнула чья-то тень на дороге в свете мощных лучей машины, и сразу все скрылось. Настигнув меня в доли секунды, пятившегося назад, подмяла под себя и потащила волоком по шагреневой поверхности трассы, затем, прокрутив меня как в жернове мясорубки, в мгновения ока выкинула плашмя себе под брюшину... Я прижался промеж задних колес... головой ко льду... Очутившись на воле, я чуть не угодил под колеса уже другой машины, благо она катилась медленно, и я успел как-то вынырнуть из-под нее. Ощупывая руки, ноги, голову, я услышал по другую сторону машины истощенную ругань при шумной драке: - Ах ты, паскуда поганая! Ты ж задавил человека! Так вот тебе, вот тебе, подыхай собака и ты, - что-то гулко несколько раз подряд ударялось о борт чужой машины. Прыжками раненного барса я преодолел разделявшее нас расстояние, оборвав бы насмерть свою жертву, не подоспей я вовремя. Увидев меня, зависшего у него на руках, здоровяк мой остолбенел с открытым ртом, дивясь чуду чудному. - Живой что ль? Воскрес??! - только и смог он произнесть. Обняв меня, он, как дитя, заплакал от радости. Могучая его грудь издавала полуслова - полу рыданья! - Что ж он гад с тобой сделал!.. - Да живой я, живой, брат, - стал утешать я его как малого ребенка. - Вот только помялся немножко, руки, ноги целы и голова вроде в порядке, только кружится что-то сильно. Он схватил меня в охапку и понес к нашей машине. - Отпусти его с миром, - указал я на шофера - "студебекера", очухавшегося уже от крепкой терпки и умолявшего нас слезно: - Простите, простите, братцы, меня окаянного, с усталости я не заметил, семья большая, один я работник. - Своих детей жалеешь, я чужого чуть не сгубил, подлюка! Благодари бога батюшку мово, а то бы я убил тебя, заразу, - зло бросил мой побратим и двинулся дальше. Усадив меня в кабину машины и осторожно осмотрев мои ушибы, он не переставал удивляться: - Ты посмотри, ни одного перелома! Ну ты даешь! И впрямь, кудесник любимец богов. В такую крутовень попал и цел-целехонек - уму непостижимо. А что голова болит и кружится, так это от легкого сотрясения, видно о что-то твердое башкой дюбнулся, - заключил он. - А что теперь со странным своим шмотьем делать? Чинить что ли? - спросил я, указывая ему на свое обмундирование, превращенное в лохмотья. - Какая печаль?! Да у меня полкузова забито такой спецурой, вся с иголочки. Любой размер подберем и сразу хоть под венец молодца. А пока вот возьми тулуп овечий, да хорошенько укройся. - Он достал его из-за спинки сиденья и подал мне. Тронутый его вниманием и заботой обо мне, облачившись в тулуп, я пустился в не совсем радостные свои размышления, спрашивая самого себя: отчего это русские люди в обычных условиях грызутся меж собой как собаки, готовы друг дружке горло перегрызть из-за всякого пустяка, из-за всякой чепухи, тогда как в экстремальных условиях они и нравственно становятся значимее и морально более устойчивы. Зачем было моему спутнику со мной нянчится теперь и огорчать меня прежде. Неужто, думал я, это удел всех обреченных, у которых нет будущего, и подчиняются они лишь природным своим инстинктам, возникающим у них время от времени без участия и воли, как компенсорное усилие, в целях самосохранения духа нации. Неужто, думал я, придя к такому мрачному заключению в своих рассуждениях, этим людям, чтобы проявить свою душевность по отношению друг к другу, им нужна беда? Не поэтому ли поводу и были сказаны когда-то апостолом Павлом эти полу таинственные его слова: "Не все умрем, но все изменимся". - Ну что, бедолага, раскрылся, разжарился что ли? А может что болит, как твоя голова? Все еще кружится? - заметив, что я не сплю, озабоченно выспрашивал у меня водила. - Спина сильно ноет, да и в голове немного шум усилился, а так ничего, жить можно: тепло, светло и мухи не кусают! - натянуто пошутил я. - Еще бы спина не ныла!? Через такую карусель пройти, перемолоть все косточки твои должно бы было. А что шум в голове усилился, так это наверное от того, то мотор ночью чище и гулче работает, кислороду в карбюраторе поступает больше - оттого и гудит, проклятущая! - как мог, объяснил все мои болячки новоиспеченный врачеватель. - Я много тысяч километров исколесил по земле, всякое в жизни видывал, а такого ... как там сальто-мальто, что ли? Что ты преодолел, и слыхом не слыхивал! - Не сальто-мальто, а сальто-мартале, в переводе с итальянского смертельный трюк значит, - поправил я его. - Ну шут с ним с этим заграничным словом, язык поломаешь пока выговоришь. Так вот я и говорю, был я как-то свидетелем одной аварии еще на Чуйском тракте года два-три тому назад, так там тоже, пока гаишники осматривали "Волгу" спереди, а в нее сзади врезалась одна машина грузовая, фарда ли, эмка ли, забыл уж, так вот, из тех милиционеров и шофера "Волги" мешки костей собрали. Наш балбес "студебекера", хоть с устатку не заметил, а тот ханыга с неисправными тормозами ехал, да еще и пьяным в дребаган. В рубашке ты родился, братец! Да и я везуч - не глянь назад я из предосторожности, хорошо, что ты меня остерег, быть бы и мне под колесами. - какой там рубашка, я лет до семи почти голяка бегал, и как Господь наш в пустыне, одним святым духом питался... - А я что ли лучше жил? Ты вон какой грамотный - не ровень мне. Чтоб в ФЗО попасть и на шофера выучиться, я кое-как четыре класса в начальной школе проучился. В равных галошах по сорокаградусному морозу в школу ходил за три километра и голодный как волк. - Две доли в жизни нам даны: тревоги страшной доли и доля глупой тишины, покойная неволя, - процитировал я из Аполлона Григорьева без всяких комментариев. - "А что тут поделаешь, война ведь была, разруха, не вольны мы выбирать как нам жить"... - Вот, вот, а все дело-то как раз и в воле вашей. Не воспитай я в себе в свое время запредельную волю богов, разве б мы беседовали теперь с тобой? Взлетим! Взлетим, как пить дать, утверждал недавно ты. Ан нет, не взлетели!.. - А вообще то должно были бы взлететь! - Так что ж по твоему нас уберегло? - А Бог его знает... Я призадумался над дилеммой, пояснять или не пояснять ему? ... и решился: - "Смертники бессмертные мы! Под лунным миром управляют два противоположных начала: неизбежность и воля. Неизбежность это судьба, путь жизни, где все предопределено и разложено по полочкам, и все должно в определенный и месте обязательно случиться, если не влиять на нее своей жизненной волей, не обращаясь с молитвой к богу". - Разве ж можно изменять свою судьбу, чудак-рыбак? - удивился он. - Можно! Если избегать путей греха и жертвовать свою жизнь на изыскание высоких задач, воодушевляющих человечество; если человек умеет правильно руководить ассоциацией своих идей одной силою воли, превращая низкие страсти свои в чистый энтузиазм, превращая невежество в свет истины. Если в трудную минуту жизни в молитвенном экстазе человек обратиться за помощью к Богу... В мире нет ничего постоянного, и судьба что струна, божьим духом колеблемая... Только на третий день к обеду мы кое-как добрались до станции Кушмурун, где должны были сделать большой привал. В гостинице нас приветливо встретила миловидная хозяйка лет тридцати пяти. Увидев нас таких усталых, неухоженных, обросших, она не переставала изумляться нашему виду: "Да сколько же времени скитались то вы по нашей глуши. Уже не болеете ли вы, не простудились ли где в дороге. На вас ведь лица нет. Какие вы отощавшие, аж щеки впали и глаза провалились". - Хорошо, подружка, что еще сами в преисподнею не провалились, а могли бы на сто процентов туда угодить. Мы же взрывчатку с собой везем, а в нас один долбан так в зад долбанул, что я и сам все время удивляюсь, как это мы еще там не подорвались, а вот через него, - указал он на меня, - так даже машина переехала, измяла всего бедняжку, но ничего, держится молодцом, другой бы на его месте костей не собрал. - Да как же вас это угораздило, миленькие вы мои. Пойдемте скорее, я отведу вам самую лучшую комнату - рядом душ, ресторан. И к вам никого подселять не буду, что не мешали вам отдыхать. Как вы намаялись, бедненькие! - как ласточка весной щебетала она вокруг нас. Помывшись в душе, побрившись, приодевшись, мы спустились в ресторан, находившийся под нами на первом этаже. Заказали выпивки, закуски в изобилии, и в первый раз за целые полгода выпили и закусили по-людски... До самого вечера ненасытно мы ели и пили, пока, сморенные сном, не заклеивали носом за столом... Рассчитавшись с официантом, мы добрались кое-как до своей комнаты и, раздевшись, плюхнулись в свои постели и заснули мертвецким сном. Утром часов в десять Иван Богатырь (так величали моего побратима) еле растормошил меня на завтрак. - Вставай, засоня, я уже и запчасти все раздобыл, думал ты уж опохмеляешься в ресторане, кстати, он уже открыт, а ты все дрыхнешь. - А сам-то ты уж подлечился, небось? - Было дело! Забежал утречком в магазин, купил пару пузырей и пошел в автобус и там по махонькой пропустили с ребятами. Сам понимаешь, иначе запчастей не достать. - Ну и правильно сделал, а мне так и на дух ничего спиртного не надо! Со вчерашнего еще тошнит! - Вставай, вставай, хоть пивком пойдешь побалуешься, если водку пить не можешь. Хватит барчуком валяться, ишь, разнежился на белых простынях! На с тобой за пару деньков оклематься здесь надо и опять - в путь-дорожку. Теперь все о'кей будет, через каждую версту почти поселки стоят у дороги. Заехал в любой из них - пей, гуляй, отдыхай, так-то, братишка. Семиозерье - это ж не киргизские степи - кругом цивилизация. Через несколько минут мы уже сидели завсегдатаями в шикарнейшем гостином ресторанчике с огромными фикусами, с горшочными цветами, которые вчера вечером я от усталости и голодухи даже и не заметил. После обеда Иван пошел готовить свою машину, а я, чтоб немного развеяться, отправился полюбоваться на тамошних красавиц, да купить что-нибудь в магазине для подарка своим "родственникам". Сколько ни ходил по магазинам, но так ничего путного и не купил. Все было такое колхозное и старомодное, так сказать, выбора особого не было нигде. Да и красавицы я ни одной путной нигде не встретил: если и встречалась какая личиком смазливая, формой тела была неприятно груба. Возле дома культуры, пока я разглядывал киноафишу на стене здания, длинную раскручивая казбечину, ко мне подошел плотный спортивного телосложения широкоплечий красавец и попросил с сильным кавказским акцентом: - Угосты-ка мэнэ, друг, козырной папиросой. Я угостил и спросил его по-чеченкси, уловив в разговоре его чеченский акцент: - Ты чеченец? - Нет, ингуш! - А как тебя зовут? - Мусса! А тебя? - Джабраил. Скажи мне, Мусса, - продолжал я на родственном языке, - отчего так мало красавиц у вас в Кушмуруне? - Ты что, кунак, приходи вечером сюда на танцы, я здесь зав. клубом работаю, сам увидишь, - горделиво ответил он. - Хорошо, приду, - пообещал я. Солнце уже клонилось к закату, когда я вернулся в гостиницу. Иван уже управился со всеми своими делами и с нетерпением ждал меня. - Ты где это запропастился. Здесь даже выпить не с кем. Сижу, жду тебя. Составь мне компанию. И он стал наливать в стаканы "московскую". - Нет, нет, нет! Мне не наливай, пей сам, а вот бутылочку пивка я оприходую... - Ну как знаешь, а я так продрог, черт возьми, что не грешно стаканчик другой чекалдыкнуть, родненький, для сугреву, для профилактики значит, чтоб насморка не схватить... - Тебе что от стаканчика "сдеется", тебе ведро водки, вон ты какой могучий! - какой там ведро, вот ранее, как после армии пришел, так я самогону первочка за ночь трехлитровую канистру выпивал и хоть бы что, а теперь изработался, да и шибко-то на нашу зарплату напьешься?.. - Ну ладно, ты оставайся тут забутыливай, а я решил на танцы сходить, давно уж в клубе не был, - засобирался я уходить. - Как это на танцы? - Обыкновенно! Хочу на местный девок поглазеть. - Полдня ходил и не наглазелся? - налюбоваться красой не хватит и жизни одной... Днем, мне сказали, целомудренные девицы по улицам не разгуливают, а делами занимаются. - Одного не пущу, залетишь еще куда. Я же знаю какой ты черт вспыльчивый! Не стерпишь ведь, если тебя затронут. - Не стерплю! Но пойми, тошно сидеть в заперти как зверю! - ну пойдем опять в кабак! Если тебе скучно здесь. - Ну я же не пью! - Тогда как знаешь, не мне тебя учить... И все ж я не советую тебе одному в чужом городе ночью шастать. Здесь столько хулиганов кругом, нельзя искушать судьбу дважды, отчаянный и рискованный же ты парень, как я погляжу, ну прямо герой!.. - Бог не выдаст, свинья не съест! Сам же говорил! - успокоил я его и вышел прочь. Придя в клуб, я купил контрамарку и прошел в зал, где под легкую музыку вальса не смело кружили несколько танцующих пар, а по краям зала стояли группами девчата и ребята. Молча, бесстрастно глазели девицы на куражи пьяных хохмачей, изредка похохатывая в свои кулачки. Я прошел до противоположной стены, облюбовав свободное место, и стал в гордом одиночестве увлеченно разглядывать провинциальных принцесс. Мне сразу же бросилась в глаза одна общая для всех особенность. Над всем их обликом довлела какая-то скрытая мужицкая огрубленность с физиологическим отклонением, видимо обретенная ими постоянным занятием грубой физической работой. Однообразие одежды не праздничной и старомодной еще более выпячивала их обделенность женственностью. Эти еще юные, совсем не цветя, отцветшие мужички, не представляли для меня как поэта, потому что не могли вызывать у меня какой-либо катасис духовного очищения, дать мне возвышенного, просветленного удовлетворения... Мне захотелось сразу же покинуть такие "танцы", но я решил переменить и дождаться Муссу, чтоб он не подумал обо мне чего плохого. Но не прошло и часа моего пребывания в этом заведении, как тут вспыхнула кровавая драка между двумя пьяными группировками. В ход пошли кастеты, ножи. Поднялся неимоверный шум и гам. Все бегали из стороны в сторону и кричали не знай что. Я прислонился к стене, приготовившись для отпора в случае чего и стал ждать, чем этот кошмар закончится. Через минуту, другую более слабая группировка, прижатая к выходу, не выдержав натиска, побежала. Представители же другой, более сильной, тоже окровавленные и озлобленные, никак не угомонясь, носились с ножами в руках по залу, отыскивая в толпе девчат, своих возможных противников. Завидев меня, они бросились в мою сторону, но путь им преградил вихрем влетевший в двери зав. клубом Мусса. Мощным молниеносным ударом в творец он опрокинул одного из них, другие опасливо перед ним ретировались... - Прочь, вонючие шакалы! Он чеченец, он мой кунак! - гневно заорал он на них, указывая на меня. Пятясь к выходу, они прикладывали руки к сердцу, дружно извиняясь, вышли вон из зала. Я подошел к Муссе и поблагодарил его за то, что он выполнил свой долг гостеприимства, оградив меня от ненужных эксцессов. - Стоило мне немного задержаться с одним делом, и видишь что вытворяют, собаки! - как бы сожалея о случившемся, оправдывался он. Распрощавшись с Муссой, я ушел из клуба с тяжелым камнем на сердце... По дороге в гостиницу я много размышлял над темой своих разочарований... Причину деградации юного поколения я видел не в ущербности самого человека, а в тех условиях, в которых жил советский человек. Женщины получили равноправие только для того, чтоб наравне с мужчинами пахать да сеять, потому что мужчины загнаны в жизненные тиски, что не имеют возможности материально обеспечить запросы своей семьи, как бы они не старались это сделать, кругом одна уравниловка - дали на кусок хлеба и радуйся. Вот почему юные девы, занятые с малолетства неприятной и нудной работой, лишенные восхищающегося чувства ауры в своих подружках, обрекают себя на вечное прозябание в пьянстве и дебоше. На другой день, встав ни свет ни заря, мы поблагодарили хозяйку гостиницы за ее радушие и по морозцу "отчалили" восвояси...