Забытое королевство - Петр Гуляр

Из всех племен Юньнани миньцзя наиболее близки к китайскому народу — они практически полностью позаимствовали культуру Поднебесной империи. Собственного письма у них нет, для всех записей и документов используется китайское. Они часто вступают в браки с китайцами — традицией это не возбраняется и самих миньцзя ничуть не смущает. По правде говоря, найти или определить по-настоящему чистокровного представителя этого народа довольно-таки сложно. Миньцзя становятся заметны только на фоне мрачных, вялых и не слишком дружелюбных юньнаньских китайцев, от которых они явственно отличаются своим врожденным оптимизмом и легкомыслием. Нельзя сказать, чтобы китайские женщины считали своих сестер-миньцзя распущенными, однако ни одна китаянка не позволила бы себе так непосредственно, дружески общаться с мужчинами. И тем более немногие из них — если такие вообще нашлись бы — стали бы обмениваться двусмысленными шутками с группой мужчин или распивать вместе с ними вино.

Я много и с удовольствием общался и дружил с миньцзя, однако сейчас задним числом вижу, что ни один из моих друзей-миньцзя не выказывал в отношениях со мной ни той искренности, ни той самоотверженности, которую проявляли наси. Подарки они всегда дарили не без задней мысли и в гости меня приглашали редко, предпочитая пользоваться моим гостеприимством. Я пришел к однозначному выводу, что люди они расчетливые и прижимистые. Их собственное гостеприимство, за редкими исключениями, оставляло желать много лучшего — однажды или дважды я по глупости принимал приглашения миньцзя, а по приезде обнаруживал ворота деревни запертыми на замок. Впоследствии я больше никогда не ездил в гости к миньцзя без сопровождения самого хозяина либо его уполномоченного лица.

Тем не менее по вечерам я часто посещал компании моих знакомых плотников-миньцзя. В Лицзяне был строительный бум, так что они неизменно трудились до самого заката над тем или иным новым зданием, а к моменту моего прихода успевали приступить к ужину. Как правило, они садились в кружок на недостроенном втором этаже, так что я с утроенной осторожностью карабкался вверх по приставленным ими временным лестницам. Им, по всей видимости, эти лестницы опасными не казались. У них постоянно бывали в гостях их жены и другие женщины; они приносили с собой домашние деликатесы — маринованную капусту или редьку — и оставались в городе еще на день-два, пока их не сменяли другие родственницы. Визиты к мужьям, братьям или любовникам были конечно же не главной целью, с которой они приходили в Лицзян. Они приносили в город либо груз, будучи наняты кем-нибудь для его переноски, либо собственный товар на продажу. А скоротать ночь в компании близких, собравшись у чайника, кипящего на наскоро сооруженном очаге, искры от которого поднимались вверх к недостроенной крыше, было не только приятнее, но и много дешевле. Все рассаживались на соломенных циновках или древесных чурбаках, пускали по кругу кувшин белого вина и большой горшок с соевым творогом и капустным супом, иногда небольшую рыбку и непременно острый перец и коричневый рис. Потом компания отдыхала на циновках полулежа; появлялись новые кувшины с вином, кто-нибудь доставал мандолину, и все до поздней ночи пели приятные, ностальгические песни. Я любил слушать эти жалобные ритмичные напевы.

Из миньцзя чаще всего ко мне приходили отец А Гу-и и двое ее братьев с друзьями. У меня в гостях они чувствовали себя почти как дома и после ужина всегда поднимались ко мне в комнату, чтобы выпить еще по чашке вина и послушать мой граммофон. Больше всего им нравились оперные записи, из которых любимой у них была «Травиата» — они утверждали, что слышат в ней множество слов из своего родного языка. Они потребовали, чтобы я рассказал им, о чем эта опера. Пересказать сюжет было бы проще простого, но смысл либретто по большей части остался бы для них неясным. Наконец в голову мне пришла прекрасная идея, и, пока мы слушали оперу, я рассказал им следующую историю:

— Однажды красивая девушка-миньцзя из вашей деревни отправилась с друзьями на оживленный рынок в Цзюхэ. Там она повстречала красивого юношу-миньцзя из Цзяньчжуана, который тоже пришел на рынок в компании своих товарищей. Он уговорил ее отправиться с ним в Цзяньчжуан и там выйти за него замуж. Она согласилась. В Цзяньчжуане ее сперва встретили очень тепло. Однако родители жениха плохо с ней обращались. С горя она решила бежать обратно в родную деревню. В своей арии она выражает печаль по поводу неизбежного расставания. Мужчина поет о том, как грустно ему терять свою прекрасную невесту и немалую сумму приданого, которую он за нее уплатил.

Друзья мои пришли от этой интерпретации в восторг — по их словам, теперь они в полной мере ощущали эмоции, звучавшие в ариях певцов. Да и музыка, сказали они, явно наша, народная. Впоследствии послушать эти пластинки приходили целые толпы миньцзя. Единственное, чего они не могли понять, — так это каким образом иностранцам удалось сочинить такую правдивую оперу о жизни миньцзя.

Я объяснил им, что много лет назад один путешественник из Италии, по совместительству композитор, объездил эти края и написал музыку и либретто. Надеюсь, что дух великого Верди простит мне такое вольное обращение с его оперой во имя удовольствия и радости, которую она доставила этим простым людям.

Глава X

Ламаистские монастыри

В Лицзяне было пять ламаистских монастырей, и все они принадлежали к секте кармапа (Красной секте) тибетского ламаизма. Монастыри располагались в живописных местах на горных склонах, окруженные лесом. Ламаизм пришел в Лицзян около четырехсот лет назад усилиями святого ламы Чжуцина Чжонэ, основавшего первый ламаистский монастырь, Чжиюньцзэ, в Ласибе, за озером. Мистическая доктрина тантрического буддизма, красочные ритуалы, связь церкви с Лхасой — все это вызывало у наси большую симпатию. Таким образом, новая вера, наложившись на шаманистические верования этого народа и уверенно конкурируя с китайским махаянским буддизмом, быстро распространилась по долине. Некоторые монастыри поменьше существовали за счет поддержки со стороны короля Му и с упадком королевской династии остались, если можно так выразиться, на бобах. Поскольку места, где они располагались, не имели стратегического значения с точки зрения коммерции и паломничества, монастыри быстро пришли в упадок, и по сравнению с былыми временами в их обширных, однако быстро ветшающих строениях теперь проживали лишь жалкие горстки монахов и лам. Первый ламаистский монастырь в Ласибе все еще процветал, поскольку находился на караванной дороге из Лицзяна в Лхасу и, помимо того, пользовался большим почтением как родоначальник всех ламаистских монастырей края. Монастырь Пуцзицзэ, стоявший ближе всех к городу, представлял собой небольшой, но очень красивый комплекс храмов и жилых помещений. В нем обретался святой перерожденец Шэньло-хутухту, ныне покойный, в чью честь в сосновом лесу позади монастыря была воздвигнута большая белая ступа, сохранившаяся по сей день. Мне посчастливилось встретиться с ним в 1941 году в Чункине. Этот великий лама был очень мягким и просветленным человеком — именно он и предсказал, что мне предстоит очутиться в Лицзяне.

Уют и душевная теплота, царившие внутри стен монастыря Пуцзицзэ, могли поспорить с его внешней красотой. Монастырь изобиловал укромными уголками и небольшими двориками, усаженными цветами и увитыми цветущими лозами. Место охранял огромный тибетский мастиф. Он был так стар, что пошатывался на ходу, однако незваным гостям все равно стоило его остерегаться, а его басовитый лай отзывался в коридорах, словно львиный рык. Кухня, примыкавшая к небольшому, утопающему в цветах дворику и гостевому залу, была просторной и чистой; заправлял на ней старый повар-китаец, также обратившийся в ламаизм. Гостей, часто приезжавших в это прекрасное, умиротворенное место отдохнуть на выходные, он всегда угощал превосходной едой и кувшином вина. Ламы и монахи в Пуцзицзэ были мягкими и обходительными. Большинство из них происходило из крупной насийской деревни вблизи от монастыря. Благодаря добросердечному и образованному Шэньло-хутухту лицзянское дворянство и проезжие тибетские купцы не забывали монастырь и делали пожертвования, позволявшие содержать его в должном виде. Более того, ламы надеялись, что вскоре Шэньло-хутухту, возможно, решит перевоплотиться в теле какого-нибудь удачливого ребенка, чтобы вернуть своему любимому монастырю и Лицзяну былую славу. Единственным серьезным недостатком монастыря был дефицит воды: горный склон, на котором его выстроили, был совсем сухим — вода здесь текла только в сезоны дождей.

Я часто ездил в Пуцзицзэ на выходные, и ламы всегда бывали мне рады. Как же приятно было отдыхать там, не видя и не слыша вокруг ничего, кроме шелестящих деревьев, голубого неба и звона колокольчика ламы, читающего свои молитвы.