Тайна смуты - Сергей Анатольевич Смирнов

на сторону, в пустую даль. Вон немцы на дороге крепко встали, но сгинули. У них тоже было товарищество да повод его тянулся к руке дающей. И у гусар, элариев крылатых, есть товарищество, да повод-цепь тянется к королю и ротмистрам его. Куда велят – туда повалят! И у козаков низовых есть товарищество… да пусть не обижаются – оно к Сечи, как к будке собачьей, длинной цепью привязано, товарищество их, и к их скарбницам, что по затонам рассованы под стражу сомов да лягушек. Куда они без Сечи, кто они? Те же холопы перекатные! И только вы, мои козаки, от Сечи ко мне пришедшие, ту цепь порвали! Ибо я, хоть и полковник вам, но товарищ, отличный от вас лишь верным чутьем своим и удачей, коей вы верите и – не зря! И нет никого надо мною – ни короля, ни ротмистра коронного, ни гетмана! А значит, и над вами нет никого и ничего, кроме чистого неба! Верно ли говорю?

– Верно! Верно! Любо! – раскатились голоса.

– Потому-то мы быстрее и легче ветра, стремительнее всякого речного потока и сокрушительнее ливня и града, жгучее огня. И тверже наше товарищество любого камня-гранита, ибо камень-скалу ни ветер не повалит, ни река не размоет, ни огонь не сожжёт! Верно ли говорю?

– Верно! Верно! Любо! – хлынул припев тысячи глоток.

– А теперь погребём павших и – в путь! – И прибавил полковник уже хрипло: – Проголодался я. Пора волкам свежатинки добыть…

Вместо сабель замелькали выбранных могильщиков лопатки-совочки, коими и от пуль при случае можно лицо прикрывать. Шибко выкидывали козаки землю, роя при дороге неглубокую братскую могилу. Один Тарас подошел к немцам и стал смотреть: так валом и остались лежать немцы, расстрелянные, посечённые, потоптанные конной лавой. Да и «лисовчиков» они положили, пожалуй, поболе, чем было доложено дикому полковнику. Оттаскивали своих «лисовчики», стал оттаскивать тяжёлых, в бронях немцев к ближайшим кустам и Тарас, начиная с Ганса, у коего лицо было обезображено двумя пулями, а из шеи торчала татарская стрела.

«Лисовчики» поглядывали на Тараса молча. Тот, уже сбегав за саблей своею и всем, что оставил поодаль, теперь сёк кусты, чтобы покрыть заложных покойников.

За тем делом человечья тишина стала над полем и прервалась возгласами, только когда по дороге принеслась от Троицы оседланная, но без седока Серка. Уже по глазам своей милой кобылки и по её весело приподнятой верхней губе Тарас увидел, что дело она сделала – драгоценную ношу доставила и передала на надежные руки. Обнял Тарас Серку за шею, погладил по плечу и снова торопко взялся за дело.

«Лисовчики», увидев вернувшуюся к Тарасу бахматку, только поахали-поухали в меру и попереглядывались между собою, а никакого слова – ни восхищенного, ни язвительного – не произнесли: не знали, как на то после своих причуд их предводитель голову повернёт. Что и говорить: всех поразили и смелость, и вёрткость Тараса. Получалось, что победил он самого Лисовского, однако ж и полковник благородно оценил его удаль. Да ведь, если б захотел, то, конечно, засёк бы белявчика, но оставил в живых, признав его отвагу. Так что лучше помолчать даже при виде того, как этот малой, да удалой теперь заботу проявляет о нехристях лютеранских.

Удалью и ловкостью Бог Тараса не обидел, да богатырской силы не дал. Богатырская-то сила, она с ловкостью и вёрткостью в одном теле не дружит. Едва полторы дюжины немцев вместе с их железом – не раздевать же убитых! – перетаскал Тарас, упарился весь, а «лисовчики» уже завершили погребение, похлопали лопатками по широкому и низкому холмику, кто-то перекрестился, кто-то только шапку помял – и невольно единым взором уставились на Тараса. Тот благоразумно решил не испытывать их терпения, а только рёк негромко:

– Може, хоч дорогу полегшимо та в одну купу їх зберемо?[76]

– Кому треба проїхати, то нехай руки і маже[77], – отвечал за всех, благо без злобы, козак Богдан.

Делать нечего. Молча – не зная, как правильно молиться за лютеран, – перекрестился Тарас в сторону заложного погребения, сказал только: «Прийми їх, Господи!» и вскочил в седло.

Раненых своих «лисовчики» не оставили, конечно. Кто мог подняться, постанывая, того посадили в седла, а друзья потом ещё кое-кого придерживали на скаку. Кто мог только постанывать или вовсе замертво молчать, ещё мертвым не став, – тех положили через седла, подвязали, а их коней прикрепили к своим, как делают с заводными. Тем, перекинутым, оставалось либо выжить и оклематься, либо помереть от ран на скаку и быть погребёнными уже не у места битвы, а ещё где придётся.

Сев на Серку и оглядевшись, только сейчас Тарас уразумел, что у дикого войска вовсе нет никаких телег и повозок. Он в первый миг подивился: низовые-то двигались в поход ордою, с волами, с большими повозками – со всякой снедью, огненными припасами, а в бою повозки, собранные в кольцо, становились неприступным табором. Дикий полковник и его воинство жили только тем, что сметали в рот и кошели на ходу.

Лисовский велел Тарасу держаться рядом:

– Який пеш ти бачив, подивлюся, який в маху![78]

Тронулась лава, дали ещё немного отдохнуть коням да разойтись на шагу полверсты, а после разом перешли в мах. Удивился Тарас: и впрямь все войско будто по воздусям понеслось! Резва была Серка, да не столь же быстра, сколь длинноногие кони, а тут легко полетела вровень с венгерским конём Лисовского, и чуял Тарас, что не запарится она, пену на бока не скинет, сколько на ней ни мчись. Ветер сначала бил встречь, но словно сдался и повернул вперед вместе с лавой. Свист, гул, веселые крики!

Гудела за плечами Тараса великая сила, частью коей он вдруг стал и себя знать вместе со своей Серкой. Ему прямо в спину стала вливаться она – наполнись весь такой силой, и почуешь, что все царства мира тебе покорятся, падут ниц к ногам твоей кобылки, подставят хребты, когда ты будешь сходить с седла на землю!

Куда неслись – о том Тарас покуда не думал. Он думал только о Елене, её жизни, как бы уберечь ее… да вроде не с диаволом же кондиции подписывал, душу свою не продавал за благополучие девицы. Но теперь приходилось служить – может быть, и верному слуге диавола, скрепившему договор своею кровавой подписью. Служи и молчи, скачи вместе с ним, смотри ему в глаза, не бойся. А что тому прервать кондиции – махнуть сейчас сабелькой не выше пояса да по шее Тараса – и всё, закончена служба Тараса, и