Полярные дневники участника секретных полярных экспедиций 1949-1955 гг. - Виталий Георгиевич Волович

Палатка сразу приобрела непривычный уют.

– Теперь не хватает только музыки, – довольно сказал Гудкович. – Надо бы попросить Константина Митрофановича провести к нам радио, тогда вообще будет полный порядок.

– Это кто там радио вспоминает? – послышался из снежного лаза знакомый голос, и на пороге появился Курко с мотком провода в руках. – Здорово, бояре, – сказал он. – Как живёте-можете?

– Добро пожаловать, Константин Митрофанович. Ты лёгок на помине. Мы как раз говорили о том, что неплохо бы к нам в палатку провести радио, – сказал Зяма.

– А я затем и пришёл, чтобы радиофицировать ваш ковчег, – сказал Курко, вытащил из кармана пару наушников и потряс ими в воздухе.

Скинув шубу, Курко проковырял ножом отверстие возле иллюминатора, прикрепил кончик провода к заострённому металлическому стержню и, протолкнув его через снежную обкладку, отделявшую нас от «внешнего мира», подсоединил к наушникам.

Костя ушёл, а через несколько минут в наушниках что-то тонко заверещало, захрипело, и сквозь помехи зазвучали бравурные звуки американского джаза.

– Будем по очереди слушать, – решительно заявил Саша. – Только, чур, я первый. – И, развалившись поверх спального мешка, он надел наушники и, блаженно улыбаясь, закрыл глаза.

Дмитриев огляделся вокруг и восторженно воскликнул:

– Ну до чего же здорово стало! Тепло, чисто. Шик-модерн!

– «И жизнь хороша, и жить хорошо», – процитировал Маяковского Зяма.

Я принялся приводить в порядок свой «медицинский уголок», а Дмитриев нырнул к себе в закуток готовить очередную шифровку.

Прошло минут пятнадцать, как Гудкович, куда-то исчезнувший, вернулся, волоча за собой два больших ящика, сколоченных из толстых досок.

Вооружившись молотком, он вбил по их краям четыре гвоздя и взгромоздил на ящики свою койку. Затем, обернув несколько раз ножки верёвкой, он накрепко привязал их к гвоздям.

– Ты что, к новому потопу готовишься? – поинтересовался Саша, высунувшись из-за занавески.

– При чём тут потоп? – отозвался Зяма, проверяя своё сооружение на прочность. – Это от холода.

– От холода? – удивлённо спросил Дмитриев.

– Именно от холода, – подтвердил Гудкович. – Ведь у пола температура -15, а в метре от него – только 10°. Правильно я говорю, Виталий? А если хорошенько протопить, то всего пять.

– Точно, – подтвердил я, ухватив на лету достоинства Зяминой идеи.

– Ай да Зямочка! Голова! – восхитился Саша. – Так чего же мы стоим, Виталий? Пошли за ящиками.

Вскоре все три койки были водружены на деревянные постаменты, и мы раньше обычного забрались в спальные мешки, дабы оценить нововведение.

Дневник

30 декабря

Подготовку к встрече Нового года начали 30 декабря. Кают-компанию мы, как хорошая хозяйка, тщательно прибрали, скололи лёд, покрывающий пол, настелили оленьи шкуры, покрыв их сверху брезентом. Дмитриев, как и обещал, раскурочил все имеющиеся «Огоньки», вырезал из них портреты самых очаровательных девиц и развесил их по стенам. Над столом укрепили транспарант «С Новогодним приветом».

За обедом 31 декабря Никитин, обведя взглядом похорошевшую кают-компанию, сказал, вспомнив о своих обязанностях парторга станции:

– Михал Михалыч, а знаешь, чего здесь не хватает? Стенной газеты.

– Я думаю, Макар Макарыч, это отличная идея. Только кто возьмётся за её осуществление? Может, вы, доктор?

– А на кой нужна эта газета? – спросил Комаров пренебрежительно. – Я ещё в армии насмотрелся на эти «боевые листки». Никакого в них проку не видел.

– Ты это брось, Михал Семёныч, – рассердился Никитин, – занимайся своими железками, а с газетой мы сами разберёмся. Так как, доктор, не возражаешь, если мы тебя назначим редактором?

– Я согласен, – ответил я, памятуя своё богатое редакторское прошлое в школе и в стенах академии. – Только рисовать я не умею.

– Тогда принимайся за дело, – сказал Сомов. – А насчёт рисунков, так ведь у нас Зяма отличный художник.

– А я могу заметки напечатать, – довольно сказал Никитин. – Берите у меня в палатке пару листов ватмана и прямо сейчас, после обеда приступайте к работе. Времени-то до Нового года в обрез.

– Мы готовы, – согласился я, – только вот название газеты надо придумать.

– Может, назовём её «На полюсе»? – предложил Никитин.

– А не лучше ли «В сердце Арктики»? – спросил Яковлев. – Вроде бы звучнее.

Спор грозил затянуться. Наконец пришли к общему мнению – назвать газету «Во льдах».

Когда кают-компания опустела, мы собрались на первое редакционное совещание. Поскольку поиск авторов и выколачивание заметок – дело неблагодарное, да и времени осталось немного, мы решили ограничиться единственной статьёй – передовицей Сомова, а всё оставшееся газетное пространство заполнить рисунками, изображающими новогодние сны-пожелания. Никитину – возвращение из лунки «вертушки», Яковлеву – появление автоматического бура для сверления льда, Комарову – оживший автомобиль, мне – скатерть-самобранку, Дмитриеву – полногрудых красавиц, Сомову – иглу для штопки льдины.

Зяма принялся набрасывать на бумаге рисунки, а я, закусив от усердия губу, занялся сочинением подписей. После короткого перерыва на ужин мы снова погрузились в работу. Было уже далеко за полночь, когда Зяма дорисовал последний «сон», а Саша допечатал одиннадцатое четверостишие, и мы принялись расклеивать их под рисунками.

Мы уже собрались уходить, как дверь кают-компании хлопнула и из-за полога раздался крик Кости Курко:

– Эй, бояре, бросайте к чёрту ваши дела да выходите поскорее. Такое сияние – обалдеть можно!

Уж если Костя, всегда сдержанный к арктическим красотам, пришёл в восторг, значит, действительно происходит что-то необыкновенное. Мы, полураздетые, выскочили наружу. Небо пылало, перепоясанное гирляндами разноцветных огней. На юго-востоке с небес до верхушек торосов опустился полупрозрачный, переливающийся розовыми, зелёными и золотистыми красками занавес. Его складки трепетали, словно под порывами ветра. По небосводу катились яркие разноцветные волны, а в зените неистовствовал огненный смерч, то свиваясь в единый гигантский багровый клубок, то распадаясь на бесчисленные красные языки. Но это там, в космическом пространстве, а здесь, внизу, царила тишина.

А по небу всё катились багровые тучи. Они убыстряли ход и, достигнув горизонта, словно наткнувшись на невидимый берег, бесшумно разлетались на мириады брызг.

Но вот краски стали меркнуть, исчез занавес, и лишь бледная зелёная дуга, окутанная прозрачным голубым газом, проступила на почерневшем небе. Вскоре и она исчезла. Из облака торжественно выплыла луна, озарив мертвенно-жёлтым светом бескрайние ледяные поля.

– Ну и ну! – сказал Гудкович, переводя дыхание.

– Вот уж сколько раз бывал в Арктике, а такого не видел, – сказал Никитин.

– Если честно, и я тоже, – согласился Курко.

Возбуждённые спектаклем, показанным нам природой, мы готовы были обсуждать увиденное до рассвета, если бы Комаров не потребовал «кончать базарить» и расходиться по палаткам, не то проспим встречу Нового года.

– Виталий, вставай – Новый год проспишь. Пора стол накрывать. – Это Саша. Он уже оделся и даже успел умыться.

А в кают-компании уже царила предпраздничная кутерьма. Все бегали на