В чреве кита - Хавьер Серкас

Возникла пауза, казалось, деканша напряженно о чем-то раздумывает. Мы въезжали в Барселону. Белое полуденное солнце стояло над шоссе, и в его дрожащем сиянии на раскаленном асфальте мерещились лужицы воды; вдали миражом плавал серый туман — то ли грязь, то ли обманчиво-ранняя осень. Поскольку пауза затянулась, я интуитивно догадался, что своим молчанием я как бы косвенно соглашаюсь со словами деканши, и почувствовал, что просто обязан хоть что-нибудь сказать. Я открыл окошко и произнес:

— Но, полагаю, кто-то же должен этим заниматься?

— Чем?

— Ну, выполнять твою работу. Кому-нибудь ведь нужно быть деканом.

— Ты согласен, правда? — она одновременно спросила и с жаром одобрила мое высказывание, словно оно открывало решение проблемы, с которой деканша долго боролась в глубине души.

Затем жалобным тоном объяснила:

— Самое легкое для человека заниматься своим делом. Но общее благо превыше личного. Так, кажется, говорил Аристотель, это истинно и для наших дней, хотя уже почти никто об этом и не помнит. Кто-то же должен посвятить себя общему благу, правда? Это вопрос ответственности.

Еще какое-то время деканша продолжала говорить. Я, видно, отвлекся, потому что около больницы Святого Павла вдруг услышал вопрос, повергший меня в недоумение:

— Как ты думаешь?

Чтобы не выдать свою рассеянность, я притворился, что теряюсь в сомнениях.

— Знаешь, честно говоря, даже и не знаю, — пробормотал я.

— Мы можем зайти здесь в любой ресторан, — уточнила она. — Я никуда не тороплюсь: у меня весь вечер свободен. Можно отметить твой конкурс.

Все еще не веря себе, я, наконец, осознал, что происходит. Вероятно, я должен был принять предложение: во-первых, конечно же, чтобы не перечить деканше, а во-вторых, кто знает, а вдруг я, воспылав красноречием во время задушевной совместной трапезы, отважусь довериться ей и попрошу все же заменить заявку. Тем не менее я не принял приглашение. Отчасти потому, что это предложение окончательно выбило меня из колеи, а отчасти и потому, что, по пути наслушавшись деканшу, я напрочь отмел возможность, будто она станет ходатайствовать перед ректоратом о замене заявки; но в первую очередь потому, что должен был быть дома, когда позвонит Марсело.

— Не знаю, что тебе сказать, — мямлил я, лихорадочно перебирая в уме способы отказаться от приглашения в наиболее щадящей форме. — Честно говоря, мне сегодня не очень удобно.

— И почему нет? — спросила она с каким-то жалким вызовом и одновременной досадой, словно только что осознала, что слишком раскрылась передо мной, но все же решила, будто в этой ситуации безопаснее идти вперед, чем отступать. — Тебе же в любом случае надо пообедать, правда?

— Да, но… Я только что вспомнил, что у меня дела.

Мое оправдание не было враньем, но, должно быть, прозвучало именно так, потому что деканша тут же замкнулась в угрюмом и обиженном молчании. Показывая ей угол, где нужно меня высадить, я попытался сгладить грубость своего отказа.

— Во всяком случае мы же можем договориться на любой другой день, правда?

— Ладно, — поспешно согласилась она, словно хватаясь за соломинку, и, остановив машину, взглянула на меня с тоскливым блеском в бездонных зеленых глазах. — Когда?

— Не знаю, — я пожал плечами, испытывая необоримое желание как можно быстрее выбраться из машины. — На днях.

И тут произошло нечто неожиданное. Я ощутил, что ее рука, как хищная лапа, вцепилась в мое бедро, в то время как деканша, улыбаясь без тени веселья, приблизила ко мне искаженное страстью лицо.

— Позвони мне на работу. Или еще лучше приходи в кабинет. В любой момент. Ты придешь ко мне, ведь так?

Наверное, я что-то пообещал, пробормотал извинение и пулей выскочил из машины. «Как странно, — думал я, пока поднимался по лестнице к себе домой, задыхаясь и чувствуя, что сердце колотится с такой силой, будто готово выпрыгнуть из груди. — Кто бы раньше мог подумать, что в один прекрасный день женщинам взбредет в голову вешаться мне на шею!»

На автоответчике было записано сообщение, но не от Марсело, а от матери Луизы. «Опять», — подумал я с удивлением и досадой. Моя теща жаждала поговорить со мной и просила меня позвонить; я не стал перезванивать. Я отнес свои вещи в кабинет, слегка прибрался и, несмотря на плохое самочувствие и отсутствие аппетита, вызванное усталостью и температурой, благоразумно решил, что день может оказаться очень длинным и поесть мне не повредит.

Я спустился в «Лас Риас». Часы показывали половину третьего, и ресторан был переполнен. Помнится, я подумал о доставке обедов на дом, которую «Лас Риас» освоил неделю назад, и пожалел, что не воспользовался этой услугой. Я уже собрался было пойти поискать другой ресторан, когда в зале появился хозяин и рукой указал мне на свободный столик в дальнем углу. Я взял со стойки газету и уселся. Расторопный хозяин, неизменно пребывающий в прекрасном расположении духа и неизменно потный, записал мой заказ и сразу же мне его принес, не преминув отпустить вежливый комментарий по поводу какой-то газетной новости. Затем он оставил меня одного, и я начал без особой охоты ковыряться в тарелке, с ожесточением читая газету, чтобы отключиться от царящего в зале шума. Несколько раз я поднимал голову и взглядом, с какой-то брезгливой опаской, выискивал в толпе посетителей унылого типа, который вчера пил вермут у стойки; с неизъяснимым облегчением я убедился, что его не было.

И в тот момент я прочитал эту заметку: она размещалась в разделе происшествий и сообщала, что полиция в течение нескольких дней разыскивает брюнетку средних лет, исчезнувшую с места своего летнего отдыха в Калейе; почти не удивляясь, я прочитал инициалы пропавшей женщины: К.П. Я вырвал заметку и спрятал.

Вернувшись домой, я рухнул в кровать, чтобы немного поспать после обеда, но целый час лишь без толку ворочался в постели, совершенно измучившись от напряжения, тоски и страха, что не услышу телефон. Не в силах отрешиться от действительности, я поднялся, в результате не сомкнув глаз. Я пошел на кухню, сварил кофе, выпил пару чашек, сжевал пару таблеток аспирина и в нетерпении стал ждать звонка Марсело.

Не помню, чем я занимался весь вечер, но когда раздался звонок, на часах было почти семь.

— Томас? — с трудом разобрал я и, узнав голос, испытал прилив благодарности. — Это я, Марсело.

— Я уж боялся, что ты не позвонишь, — признался я. — Ты где?

— Все еще в Барахас.[22] Я звоню тебе из автомата. Сейчас говорить не могу, у меня самолет через пять минут. В восемь буду в Барселоне.

— Я встречу тебя а аэропорту.

— Нет. Жди меня в «Оксфорде».

— Где?

— В «Оксфорде». Я приеду туда на машине.

— А зачем тебе в «Оксфорд»?

— Я тебе потом расскажу, — сообщил он взвешенным тоном, призванным, на его взгляд, внушать доверие. — Будь там в восемь, а я приеду, как только смогу.

— Договорились, — сдался я, и в тот же миг в моей голове проскочила мысль о неразрешимо-запутанной ситуации с конкурсом, и хотя я знал, что уже слишком поздно пытаться что-нибудь утрясти, тем не менее, сказал: — Кстати, Марсело, тут еще проблема.

— Еще? Что случилось?

— Это по поводу конкурса. Там произошла ошибка и…

— Да забудь ты о конкурсе и думай о том, о чем тебе сейчас надо думать! — заорал Марсело. — Дело-то серьезное, твою мать!

— Ты прав, прости, — произнес я, устыдившись, и чтобы продемонстрировать, что осознал свою вину, спросил: — Мне нужно что-нибудь с собой взять в «Оксфорд»?

— Прежде всего не забудь ключи от квартиры своей девицы.

Я собирался рассказать Марсело, что полиция уже ищет Клаудию, когда расслышал в трубке доносящийся издалека гулкий бесстрастный голос, объявлявший его рейс.

— Черт побери, я так опоздаю на самолет, — выругался Марсело. — В восемь в «Оксфорде», договорились?

И, не дожидаясь ответа, повесил трубку.

16

Одна из немногих сохранившихся в Барселоне литературных тусовок облюбовала для своих встреч «Оксфорд», маленький бар, темный и уютный, находящийся рядом с бывшим «Бокаччио», неподалеку от улиц Митре и Мунтанер. Чтобы оправдать название, весь интерьер в «Оксфорде» претендует на некий условный английский стиль. Перед стойкой вытянулся ряд высоких табуретов, перегородка делит помещение на две части, а дальше стоят низкие столики красного дерева в окружении зеленых стульев, а еще подальше — диваны с сиденьем и спинкой белой кожи. Стенами служат выходящие на Монтанер большие окна в темных рамах с цветными витражами, а задняя стена в глубине зала деревянная и покрашена также в зеленый цвет; на ней сияют три светильника, обрамленные картинами со сценами из охотничьей жизни, а угловое пространство между двумя окнами обито белой кожей и украшено разнообразными фигурками из позолоченной меди — головы коней и лисиц, купидоны, роза ветров. Официанты носят белые рубашки, черные брюки, бабочку и жилет в сине-белую полоску. Когда нет клиентов, они стоят за стойкой, где в лучах белого света в три шеренги выстроились бутылки, блестящая кофеварка, плетеная корзинка с апельсинами, машинка для выжимания сока, лист нержавеющей стали под медным колпаком вытяжки, стенные часы с золочеными стрелками и в золоченой рамке. Пол во всем баре облицован черными плитками в белую крапинку.