Черная книга коммунизма - Стефан Куртуа

Первые массовые убийства «подозреваемых», заложников и других «врагов народа», оказавшихся под превентивным арестом в тюрьмах или концентрационных лагерях, начались в сентябре 1918 года, во время первой волны Красного террора. Категории «подозреваемых», «заложников», «врагов народа» были установлены, концентрационные лагеря наскоро организованы, машина репрессий была готова к запуску. В условиях маневренной гражданской войны с ее зыбкими фронтами, когда каждый месяц менялось военное счастье, сигналом к запуску в ход этой машины совершенно естественно представлялось взятие какого-нибудь города, занятого до этого момента врагами, или, наоборот, поспешное отступление из города.

Установление «диктатуры пролетариата» в завоеванных или отвоеванных городах проходило одинаково: разгон всех выборных органов предшествующей власти; запрещение свободной торговли — мера, которая тут же вызывала резкое удорожание всех товаров, а затем и полное их исчезновение; конфискация всех предприятий, национализируемых или муниципализируемых; наложение огромных денежных контрибуций на буржуазию — 600 миллионов рублей в Харькове в феврале 1919 года, 500 миллионов в Одессе в апреле того же года. Чтобы гарантировать получение таких контрибуций, сотни «буржуев» были заключены в концлагеря как заложники. Контрибуция фактически являлась синонимом грабежей и экспроприации и была первым этапом «ликвидациибуржуазии как класса».

«В соответствии с решениями Совета трудящихся, сегодняшний день 13 мая объявлен Днем экспроприации буржуазии, — можно было прочесть в «Известиях Одесского Совета рабочих депутатов» от 13 мая 1919 года. — Принадлежащие к имущим классам должны заполнить подробную анкету, перечислить имеющиеся у них продукты питания, обувь, одежду, драгоценности, велосипеды, одеяла, простыни, столовое серебро, посуду и другие необходимые для трудового народа предметы.

(…) Каждый должен оказывать содействие комиссии по экспроприации в ее святом деле. (…) Тот, кто не подчинится распоряжениям комиссии, будет немедленно арестован. Сопротивляющиеся будут расстреляны на месте».

Как признавал глава Украинской ЧК Лацис в циркуляре местным филиаалам своей службы, все эти «экспроприированные» предметы шли в карманы чекистов и других командирчиков из реквизиционных отрядов, из отрядов Красной Армии, которые в этих обстоятельствах плодились беспрестанно.

Вторым этапом экспроприации была конфискация квартир буржуазии. Но надо было не только отобрать, в этой «классовой» войне важную роль играло издевательство над побежденными. Уже цитированная нами одесская газета писала в номере от 26 апреля 1919 года: «Карась любит, чтобы его жарили в сметане. Буржуазия любит власть, которая свирепствует и убивает. Если мы расстреляем несколько десятков этих негодяев и глупцов, если мы заставим их чистить улицы, а их жен мыть красноармейские казармы (честь немалая для них), то они поймут тогда, что власть у нас твердая, а на англичан и готтентотов надеяться нечего».

Унижение «буржуек», которых принуждали чистить «отхожие места» в чекистских и красноармейских казармах, ставшее обычной практикой, — постоянная тема большевистских газет, выходивших на Украине, в Одессе, Киеве, Харькове, Екатеринославе (а также в Перми, на Урале и в Нижнем Новгороде). Но эти газеты представляли и смягченную, «политически презентабельную» версию жестокой реальности — насилия, принимавшего особенно чудовищные формы при вторичном завоевании Украины, казачьих областей и Крыма в 1920 году.

Логический и последний этап «ликвидации буржуазии как класса» — казни заключенных в тюрьмах, «подозреваемых» и заложников — разворачивался во многих украинских городах после взятия их большевиками. В Харькове от 2000 до 3000 казненных в феврале — июне 1919 года; от 1000 до 2000 во время второго прихода большевиков в декабре 1919 года. В Ростове-на-Дону — около 1000 в январе 1920 года; в Одессе— 2200 в мае — августе 1919 года, а затем от 1500 до 3000 в период между февралем 1920 и февралем 1921 года; в Киеве — не менее 3000 феврале — августе 1919 года; в Екатеринодаре — не меньше 3000 между августом 1920 и февралем 1921 года; в Армавире, маленьком городе на Кубани, — от 2000 до 3000 в августе — октябре 1920 года. Этот список можно продолжить.

В действительности много казней происходило и в других местах, но они не стали предметом расследований, проводимых вскоре после совершения этих убийств. О событиях на Украине и в Южной России известно гораздо больше, чем о том, что творилось на Кавказе, в Средней Азии или на Урале. Ведь число казней обычно увеличивалось по мере приближения противника к тому или иному городу, и большевики, покидая его, спешили «разгрузить» места заключения. В Харькове за два дня, предшествовавших вступлению в город белых, 8 и 9 июня 1919 года, были расстреляны сотни заложников. В Киеве разделались с более чем 1800 людьми между 22 и 28 августа 1919 года, перед тем как белые заняли город 31 августа. Та же картина в Екатеринодаре, где перепугавшийся приближения казачьего десанта врангелевского генерала Улагая глава местной ЧК Атарбеков приказал расстрелять 1600 «буржуев» за три дня — 17, 18 и 19 августа 1920 года. При этом все население города составляло до войны менее 30 000 человек.

Документы следственных комиссий Белой армии, прибывавших на место через несколько дней, а то и часов после расправы, содержат множество доказательств, свидетельских показаний, протоколов вскрытия и идентификации жертв, фотографий разрытых захоронений и т. п. Если тела казненных «в последнюю минуту», убитых второпях выстрелом в затылок, не носят следов пыток, то иначе обстоит дело с грудами трупов, извлеченных из более ранних могил. О самых страшных пытках свидетельствуют протоколы вскрытия тел, материальные доказательства и свидетельские показания. Они собраны в уже неоднократно цитировавшемся труде Сергея Мелыунова и в материалах Центрального бюро партии эсеров Чека: материалы по деятельности чрезвычайной комиссии, изданных в Берлине в 1922 году.

Но своего апогея массовые убийства достигли в Крыму после эвакуации последних белых частей генерала Врангеля и гражданского населения, спасавшегося от большевиков. За несколько недель, с середины ноября до конца декабря 1920 года, десятки тысяч человек были расстреляны или повешены. Многочисленные расправы имели место тотчас же после отплытия кораблей Врангеля. Многие сотни портовых рабочих были расстреляны в Севастополе 26 ноября за содействие эвакуации белых. 28 и 30 ноября «Известия Севастопольского ревкома» опубликовали списки расстрелянных. Первый насчитывал 1634 имени, второй—1202. В начале декабря, когда первая волна убийств пошла на убыль, власти приступили к процедуре регистрации, сделав ее насколько возможно подробной. Ведь, по представлениям победителей, среди жителей городов и поселков Крыма скрывались десятки, если не сотни тысяч представителей эксплуататорских классов, бежавших из России в привычные для них курортные места. 6 декабря 1920 года Ленин успокаивал собравшихся активистов Московской организации РКП (б): «Сейчас в Крыму 300 000 буржуазии. Это — источник будущей спекуляции, шпионства, всякой помощи капиталистам. Но мы их не боимся. Мы говорим, что возьмем их, распределим, подчиним, переварим».

Военные заставы на Перекопском перешейке, единственном сухопутном пути из Крыма, были усилены. Клетка захлопнулась, власти приказали каждому жителю явиться в ЧК, чтобы заполнить пространную анкету, содержавшую чуть ли не пятьдесят пунктов. Вопросы касались социального происхождения (принадлежности к ныне ликвидированным сословиям), прошлой деятельности, имущественного положения, родственных связей. Спрашивали и о месте службы в ноябре 1920 года, об отношении к Польше, к Врангелю, к большевикам и т. д. На основе этих данных население было разделено на три категории: подлежащих расстрелу, подлежащих отправке в концентрационный лагерь, третья же категория могла жить спокойно до поры до времени. Cвидетельства немногих переживших крымскую позднюю осень 1920 года, помещенные в эмигрантских газетах в 1921 году, описывают наиболее пострадавший от репрессий город Севастополь как «город висельников». «Нахимовский проспект увешан трупами офицеров, солдат и гражданских лиц, арестованных на улице и тут же наспех казненных без суда. Город вымер, население прячется в погребах, на чердаках. Все заборы, стены домов, телеграфные, телефонные столбы, витрины магазинов, вывески — оклеены плакатами: «Смерть предателям!» (…) На улицах вешали для назидания».

Последний эпизод противостояния белых и красных не означал конца репрессий. Военных фронтов гражданской войны больше не существовало, но оставался еще фронт внутренний, и война на нем затянулась еще на два года.

5. От тамбовского восстания к Великому голоду

К концу 1920 года большевистский режим выглядел триумфатором. Последняя белая армия была побеждена, казаки разбиты, отряды Махно рассеяны. Однако, если война между белыми и красными, о которой всем было известно, закончилась, война между властью и широкими слоями общества продолжалась, не ослабевая. Апогей крестьянских войн приходится на начало 1921 года, когда целым губерниям удавалось вырваться из-под власти большевиков. В Тамбовской губернии, в части губерний Поволжья (Самарской, Саратовской, Симбирской), в Западной Сибири власть большевиков держалась только в городах. Село контролировали сотни банд зеленых и даже настоящие крестьянские армии. Чуть ли не каждый день вспыхивали волнения в частях Красной Армии. Число стачек, «итальянских» забастовок[20], протестных собраний рабочих росло в еще действующих промышленных центрах: в Петрограде, Москве, Иваново-Вознесенске, Туле. В конце февраля 1921 года заволновались моряки военно-морской базы Кронштадта, расположенной вблизи Петрограда. Положение становилось взрывоопасным, страна выходила из-под управления. Перед угрозой подлинного социального шторма, который мог смести режим, руководители большевиков были вынуждены пойти на попятную и принять единственное решение, способное успокоить большую и самую грозную часть недовольных — крестьянство. Крестьянам была обещана отмена системы реквизиций — продразверстки, которая отныне заменялась продналогом. В таком контексте противостояния власти и общества начали вырисовываться, начиная с марта 1921 года, черты новой экономической политики — НЭПа.