Заговоренные - Лада Миллер

и песком.

– Я беременна, Илюша, – сказала она ему однажды утром.

Это была суббота, недолгий выходной. Девочки еще спали, Илья встал пораньше, чтобы собрать сумки в дорогу.

– Тот не был в Израиле, кто не побывал в его пустыне, – провозгласил Илья накануне.

Ему вдруг захотелось расшевелить семейство, чтобы все стало как раньше, а для этого просто необходимо отправиться в пустыню, – так решил он.

Отчего именно в пустыню и что значит «как раньше» – Илья старался не думать, точно зная, что лишние вопросы не дают спать.

А сон – это высочайшая привилегия, тем более для хирурга, тем более для отца семейства, тем более…

Мысли об Ирке и ее ребенке сверлили мозг сутки напролет.

– Не ее, а вашем, – вскидывалась совесть.

Илья закрывал уши, пятился, натыкался на обломки прошлого – вот Люся недовольная, кажется, что она уже обо всем знает, вот девчонки не дерзят, но скоро – возраст такой, вот Ирка – смотрит спокойно, прозрачно, будто издалека, где тот зверек – послушный, нежный, всегда голодный? Он ее – такую, новую – и не знал никогда.

– Съездим все вместе в Негев, я знаю отличный маршрут, встанем пораньше, я сумки с бутербродами соберу, – заявил Илья в пятницу вечером, помогая Люсе убирать со стола, – там бедуины, ослики, кофе на огне, вам понравится.

Девчонки оживились при слове «ослики», Людмила посмотрела на него как-то странно, но ничего не сказала, только кивнула, согласилась.

И вот наконец суббота, утро, Илья мечется по кухне, сумки растопырили рты – сыр, хлеб, хумус, виноград, так, что там еще?

– Я беременна, Илюша, – Люся подходит неслышно, произносит три слова, Илью накрывает песком.

Песок везде. Будто все, что было раньше, – это не жизнь, а песчаная воронка, гляди, гляди, как крутит.

Вот школа, вот институт, вот родители, друзья, вот двор ленинградский, где они с Люсей в первый раз целовались, ах, как он ее к себе тогда прижимал. Будто боялся, что она убежит, растает. Нет, Люся не была его первой женщиной, но почему-то именно ее он выбрал, чтобы дальше идти вместе. Именно с ней он не побоялся заводить первого ребенка, а потом и второго. Девочки получились погодки, вторая, конечно, случайно, но они тогда подумали и решили оставить, и ничего – справились.

Песок толкает в спину, бьет наотмашь, скрипит на зубах, забивается в рот, в легкие, не дает дышать.

Когда решили уезжать в Израиль, как-то само собой получилось, что он уехал первый, на разведку. Целых шесть месяцев разлуки, отвык, отвык. Нет, он, конечно, скучал. Как скучают по старым уютным тапкам, по запаху кофе из кухни, по светильникам в спальне.

А тут – Ирка. Ни на кого из его прежних женщин не похожа. Прежние – они тоже были как песок. Жаркие, пряные, душные. В конце концов от них всегда хотелось убежать и спрятаться. Вернуться – туда, где светильники и тапки.

А тут – Ирка. Немного жена, немного дочка. Говорят же вам – зверек. Прилепилась – вдруг, да так, что не отодрать.

– Отчего ты молчишь?

Людмила заходит в кухню, достает кофе, сахар, чашку, оборачивается:

– Отчего ты молчишь, Илюша?

– Я не молчу, – отвечает он, – я слушаю.

Людмила пожимает плечами.

– Надеюсь, твой маршрут не сложный. И чтоб не трясло пожалуйста. А то меня тошнит, особенно по утрам.

Она мешает кофе, ложка звякает, звук отчего-то ужасно раздражает.

Илья морщится, будто от зубной боли.

– Какой срок? – спрашивает он.

Людмила смотрит на него, что-то подсчитывая в уме, а на самом деле размышляя над тем, что ей делать дальше.

Наконец она усмехается своим неведомым мыслям и отвечает четко, будто заученный урок:

– Еще не знаю. Надо будет сходить к врачу. Но это совсем не срочно.

Илья молчит.

У него есть один вопрос в голове, но задать его совершенно невозможно.

– И кстати, – Людмила наливает в чашку немного сливок, усаживается за стол, халат распахивается, надо же, у нее еще очень красивые ноги. – И кстати, – повторяет она, – я хочу с тобой серьезно поговорить про нашу квартиру в Ленинграде. Мне кажется, что, пока мы с тобой сами не поняли – остаемся мы в Израиле или нет, хорошо бы найти надежного человека, чтобы за ней присмотреть. Что скажешь?

И продолжает, даже не дожидаясь от него ответа:

– Пока срок небольшой, я могу полететь, пожить в Ленинграде пару недель, все организовать. Собственно, я уже купила билет.

Она смотрит на Илью, в глазах ее что-то, а что именно, он в первый раз в жизни понять не может.

– Ну ладно, – говорит Людмила, отпивая свой кофе, – а теперь давай собираться. Где там твой Негев? Показывай.

Глава двадцатая

Весна кончилась, пришло лето, привело с собой несусветную жару, солнце вставало так рано, что не высыпалось, ноги в легких сандалетах распухали к концу рабочего дня, зато волосы начали кучерявиться, а еще – от жары или от работы – к началу осени я похудела так, что была похожа на подростка.

Ирка дохаживала последние недели перед родами, переваливалась, как уточка, была тихой и светлой, наверное, в прошлом с таких, как она, писали мадонн.

Илюша метался между Ленинградом и Иерусалимом, он уже не выглядел таким неотразимым, чаще – небритым и глаза – загнанные.

Юваль проходил очередной курс химии, на химию – три раза в неделю – с ним ездила не жена, а Анна, уж не знаю, как они там все между собой договорились, но оставшиеся Ювалю два года Анна была с ним рядом.

С тех самых пор мне кажется, что любая ситуация зависит от точки зрения, с которой на нее смотришь. Потому что возможны варианты – и это называется жизнь.

Варианты возможны до тех пор, пока ты сам не становишься этой самой точкой. Тут уж начинается такое столоверчение, что…

Что я иногда себя спрашиваю, а может, у каждой опухоли в мозгу есть особый смысл?

Не знаю. Но так уж вышло у этих двоих, что опухоль их не разлучила, а очень даже наоборот.

Вот вы говорите: «Уж больно ненадолго», а если не говорите, до думаете.

Что ж, я отвечу: «Между прочим, мы все здесь ненадолго. И это всегда больно. Но есть на свете такая наука – Физика влюбленных, а в ней – единственный закон – закон всемирного тяготения, который гласит:,Все на свете зависит от силы страсти,. Той самой, яблочной. Помните?…в день, в который вы вкусите плодов дерева, что посреди рая, откроются глаза