Льды Ктулху - Александр Лидин

Василий от удивления потряс головой. Нет… наверное ему померещилось. А потом… Потом ему стало страшно, и выходило так, что те бабушкины сказки, что он слышал в детстве, лежа на печи — правда. Перед ним был волколак — существо волшебное и в реальности не существующее — страшилка из детских снов.

Василий прислонился к стене. Его трясло. Еще немного, и у него, наверное, началась бы истерика. Но тут где-то в сельсовете грянули выстрелы. Их грохот в мгновение отрезвил Василия, словно кто ушат холодной воды на голову вылил. Он ведь не просто так остался тут один, он должен… должен осмотреть дом. Снова где-то загрохотали выстрелы.

Дрожащей рукой Василий вытер пот со лба. Неужели он струсил… смалодушничал и теперь отступит? Он еще раз взглянул на поверженного волколака. Сейчас в тусклом свете он сказался всего лишь белесым пятном на полу. Вот она — вторая дверь.

Ноги не слушались. Сунув револьвер под мышку, Василий освободил руку, дернул дверь на себя, потом, чтоб она не закрылась, подставил ногу и тут же вновь схватился за пистолет. В неровном свете масляной лампы он видел, как ходит его рука, сжимающая оружие. Нет, так не пойдет. Так он, как пить дать, промажет. Надо… Надо… Усилием воли он попытался взять себя в руки, но ему не сильно это удалось. И тем не менее, лучше всего как можно скорее закончить и вновь присоединиться к Григорию Арсеньевичу, и не важно, кто он: красный комиссар или батька Григорий. Он был человеком и боролся против нечисти…

С этими мыслями, вытянув вперед лампу и держа револьвер наготове, Василий шагнул во тьму. В глубине души он надеялся, что никого не встретит, что дом окажется пуст, но… Все получилось совсем не так. Потому что в светелке кто-то был.

Яркая луна почти не заглядывала в горницу, несмотря на два окошка, и получалось так, что свет распространяла лампа в руках Василия. И в скудном свете этой лампы молодому бойцу открылась ужасная картина. Столь отвратительная, что в первый момент Василий опешил.

На столе, точно таком, как у него дома, лежал развороченный женский труп, ощетинившийся обломками ребер. Василию не надо было подходить ближе, чтобы понять: из груди женщины вырвано сердце. Над трупом стояла сгорбленная фигура, и эта тварь… В первый момент Василий не понял, что происходит, и лишь через несколько секунд осознал, что волколак макает когти в кровавое месиво трупа, а потом облизывает их, наслаждаясь вкусом.

Недолго думая, Василий вскинул правую руку и надавил курок, целя волколаку в сердце. Чудовище смело выстрелом. Василий хотел было подойти, посмотреть, кого же он в самом деле уложил, даже первый шаг сделал, но тут фигура на полу зашевелилась — оборотень стал медленно подниматься. Нет, ни один человек после такого не оправился бы. Василий отлично видел, что пуля вошла в сердце чудовища, и тем не менее оно было живо. Но не это было самым ужасным. Самое ужасное, что, повернув голову в сторону Василия, оно заговорило до боли знакомым голосом:

— Здравствуй, сынок. Так-то ты приветствуешь своего папку!

Руки у Василия задрожали, а ноги сделались ватными. Еще чуть-чуть, и он повалился бы на грязный пол горницы, став еще одной жертвой ужасной твари.

— Ты мне не отец, — дрожа всем телом, наконец смог выдавить из себя Василий.

— Да что ты говоришь? — усмехнулся оборотень. — А вот мы с мамкой думали по-другому. Негоже сыну от отца отрекаться.

— Ты мне не отец. Ты — чудовище.

Волколак усмехнулся. К этому времени он поднялся и окончательно пришел в себя, словно в него и не стрелял никто.

И только сейчас Василий смог разглядеть перемены, которые произошли в облике отца. Лицо его стало более вытянутым, бороду сменила короткая шерсть, глаза раздвинулись и запали, зубы… не зубы, а настоящие клыки. А может, и не отец это был, а просто тварь, похожая на него.

— Да ты не сомневайся, сынок, — вкрадчиво продолжало чудовище, сделав движение в сторону Василия. — Ты не сомневайся. А если будешь сомневаться, то умрешь, как мамка твоя. Она ведь не хотела со мной уходить. Упиралась, меня чудовищем называла…

Колени Василия начали подгибаться.

— Так это ты ее…

— Я сынок, я…

— И другие деревни?

— Мы стая, сынок. Когда ты станешь одним из нас, ты поймешь, как хорошо быть в стае. Как хорошо, когда не надо думать и все за тебя решает старший, когда единственный закон, которому ты должен подчиняться, это тяга крови… — и он сделал еще один осторожный шаг. — Мы же всегда с тобой ладили, ты всегда слушался меня, — и еще шаг.

— Нет, — неожиданно для себя выпалил Василий, и палец его инстинктивно надавил на курок.

Бах! Бах! Бах!

Пули одна за другой входили в тело волколака, но он словно ждал их. В этот раз они заставили его лишь покачнуться, хотя Василий был уверен, что не промахнулся ни разу.

— Подумай, каким ты станешь. Ты будешь неуязвим, ты будешь непобедим, весь мир откроется тебе, и ты познаешь истинную силу ночи…

Бах! Бах!

И ничего. Лишь когда очередная пуля входила в плоть твари, чудовище вздрагивало, словно кто-то невидимый резко толкал его.

Щелк! Щелк! Щелк!

Барабан был пуст. Нужно было перезарядить револьвер. Только зачем. Пули эту тварь явно не брали. «Все бесполезно, я сейчас умру… Или того хуже», — мелькнуло в мыслях Василия. Пальцы его разжались, и револьвер упал на пол. А потом, словно цепляясь за соломинку, Василий потянулся за вторым револьвером, с самодельными пулями. В этот момент он сам себе казался ребенком, который, чтобы спрятаться от ужасов реальности, прячется под одеялом.

— Не зли меня, сынок, — продолжало нашептывать чудовище. — Ты станешь одним из нас. Ты будешь идти впереди всех, заливая мир кровью. Кровью простых людишек, до тех пор пока на земле не станем править мы. И это будет мир равенства и справедливости…

Василий выстрелил не целясь, от пояса. Он видел, как пуля вошла в плечо твари. Но в этот раз эффект был просто невероятным. Волколак изогнулся, взвыл, а потом, вытянув лапу, дернулся было к Василию. Выражение злобного торжества на его морде сменилось маской невыносимой боли. Скрежеща зубами, он зашептал:

— За что, сынок..? За что ты убил меня?

— За мать, — отрезал Василий, вновь нажав на курок. — За тех невинных крестьян, которых ты убил, именем мировой революции… — он говорил и говорил что-то еще, то и дело нажимая на курок, и «заговоренные пули» одна за другой впивались в тело уже мертвого чудовища, корчащегося на полу.

Когда же Василий понял, что барабан револьвера пуст, он осторожно, стараясь не упасть, — ноги у него по-прежнему были ватными — присел на скамью у двери. Поставив лампу на пол, стал дрожащими руками перезаряжать барабан. Вытряхнул гильзы на пол и стал одну за другой вгонять в пустые гнезда «заговоренные» патроны. Действовал он на ощупь, автоматически, — сказывалась выучка Григория Арсеньевича. Взгляд же его оставался неотрывно прикован к мертвой твари. Ему казалось, вот-вот — и та вновь зашевелится, поднимется с пола, двинется на него. Но ничего этого не случилось. Перезарядив второй револьвер обычными пулями, Василий с трудом разогнулся и заставил себя подойти…

Да, это был его отец. Сейчас, после смерти, к нему вернулся человеческий облик, только вот руки до сих пор оставались лапами чудовища с огромными когтями, которые в предсмертной судороге впились в деревянный пол…

Неожиданно за спиной скрипнула дверь. Василий мгновенно развернулся, вскинув оба револьвера.

— Эй, успокойся! Не стреляй! Это я! — это был Григорий Арсеньевич. — Ну как ты тут? Я смотрю, справился… Да что с тобой, Василек?

— Это мой отец, — с трудом сдерживаясь, чтобы не разрыдаться, пробормотал Василий.

— Я так и думал, что он с ними, — тяжело вздохнув, отозвался комиссар. — Что ж, охота закончена. Пойдем, нам надо поговорить, — и, подняв лампу, жестом позвал Василия.

Тот хотел сказать: «Да!», но не смог — слезы ручьем катились у него из глаз.

Следом за Григорием Арсеньевичем он вышел в сени, а потом на крыльцо. Они, не сговариваясь, сели рядом на ступенях. Комиссар закурил, а потом, видя, что Василий никак не придет в себя, достал плоскую фляжку и, свинтив крышку, протянул ему.

— Хлебни, легче будет.

Спирт обжег горло, и Василий закашлялся. Потом растер слезы по лицу рукавом.

— Ну как? — улыбнулся Григорий Арсеньевич. — Полегчало? Давай-ка, приходи в себя… Мне нужно многое тебе рассказать, а времени у нас очень мало. На рассвете подойдут ваши, а к тому времени мне нужно быть подальше отсюда… — тут он сделал паузу, словно собираясь с мыслями, пытаясь решить, с чего начать.

* * *

За те пару предрассветных часов Василий узнал многое. Начал Григорий Арсеньевич с мистической составляющей мира, с того непознанного, что с лихой удалью отрицала новая власть. Василий хотел было возразить, спорить, но вспомнив о той твари, в которую превратился его отец, вовремя прикусил язык. Да и что тут говорить, выходило так, что Маркс с его материализмом неправ, а прав Григорий Арсеньевич. И пули «заговоренные» тварей убивали, и круг колдовской-охранный скорее всего действовал…