Апокалипсис Томаса - Дин Кунц

На западе море поблескивало под лучами солнца, как пиратские сокровища, но перед моими глазами по-прежнему стояли зубы этих чудовищных свиней, их раззявленные, готовые укусить пасти.

Шрамы на лице моего спасителя ничуть не изменились, зубы остались кривыми и желтыми, но язва на верхней губе поблескивала слоем защитного крема.

— Одд Томас, — улыбнулся он. — Ты меня помнишь?

— Кеннет Рэндолф Фитцджеральд Маунтбаттен.

Он просиял, страшно довольный тем, что я запомнил его имя, словно привык к тому, что люди забывали его, едва он скрывался из виду.

Над нашими головами, необычно далеко улетев от океана, одинокая чайка то планировала вниз, то набирала высоту, словно дирижировала видимым только ей оркестром. Едва избежав мучительной смерти в зубах свиней, я отлично понимал, почему эта птица так радуется жизни.

— Спасибо, что спасли меня.

Кенни пожал плечами и смутился.

— Да я и не спасал.

— Нет, сэр, спасли.

Накинув лямку автоматического карабина на плечо, Кенни оглядел окрестные холмы.

— Да, по части оружия и ведения боя я мастер, но это все. Убей, или убьют тебя — здесь, если спросишь меня, это самый важный принцип. У каждого из нас есть дар. Какой твой дар, Одд Томас?

Я сунул пистолет в кобуру, чтобы доказать, что я очень надеюсь на нашу вечную дружбу.

— Я повар блюд быстрого приготовления. Когда дело касается гриля — я волшебник.

Его шея шириной почти не уступала голове. Даже уши выглядели мускулистыми, словно мочки каждое утро делали отжимания.

— Повар, — кивнул он. — Это хороший дар. Еда нужна людям больше всего.

— Скорее, так же, как многое другое, но не больше всего.

Воздух благоухал свежестью, едва заметный запах озона то и дело исчезал, тут же возвращался, но не усиливался до такой степени, чтобы вызывать неприятные ощущения.

В голосе Кенни послышались виноватые нотки, когда он сказал:

— Я проверил гостевую башню. Сейчас там никто не живет.

— Я снова стал сладкозадым панком, каких не следует пускать за ворота?

Он закатил глаза и покачал головой.

— Я не хотел тебя обидеть. Такая уж у меня манера. Считай, что я просто поздоровался.

— Я в таких случаях обычно говорю: «Приятно с вами познакомиться».

— В любом случае, я все понял, — продолжил он. — Ты приглашенный гость здесь, а не там, и это совершенно не мое дело, потому что работаю я там, а не здесь, и здесь бываю крайне редко, да и не понимаю, с какой стати и по какому поводу.

— Такое впечатление, что вы все ходили в одну школу, — вырвалось у меня.

— Какую школу?

— В которой учат так говорить.

— Как так?

— Сбивать с толку.

Кенни пожал плечами:

— Я говорю, как могу.

— Сэр, мне надо найти мой мини-пикап.

— Электрического сукиного сына, на котором ты ехал в поисках неприятностей?

— Именно.

— Я увидел тебя и сказал: «Этот чокнутый маленький сукин сын хочет нарваться на банду сучьих поркеров», — и ты на нее нарвался.

— Я думал, их называют уродами.

— Может, здесь они уроды, но там мы называем их поркерами, хотя я называю их поркерами что здесь, что там, мне без разницы.

— Постоянство красит человека.

— Об этом я ничего не знаю. Но я нашел твой мини-пикап, когда эти трое сучьих поркеров побежали за тобой. Я могу показать тебе, где он сейчас.

— Буду вам очень признателен, сэр. Аккумулятор сдох, но на переднем сиденье осталась нужная мне вещь.

— Тогда я покажу, — и широкими шагами он двинулся по гребню холма.

На каждые два его шага я делал три. Пытаясь не отстать, казался себе хоббитом, попавшим в компанию к Терминатору.

Чувствуя теплые лучи солнца на лице, слушая стрекот цикад в высокой траве, я радовался тому, что не познакомился с желудочным соком четырех уродов-поркеров.

— Итак, мой Роузленд здесь, а ваш там, — завел я разговор на интересующую меня тему.

— Похоже на то.

— Здесь — это здесь, а где — там?

— От мыслей об этом у меня болит голова, и я ими не заморачиваюсь.

— Как вы можете об этом не думать?

— Я прекрасно себя чувствую, не думая, — ответил он.

— А я — нет.

— И потом, здесь я бываю не каждый год и всегда короткое время. Все это не имеет значения, потому что в итоге я все равно оказываюсь там.

— Там… это где?

— В моем Роузленде.

— Который где?

— Тебе надо расслабиться, Одд.

— Я очень даже расслабленный.

Кенни одарил меня желтозубой улыбкой.

— Время от времени ты должен выкраивать вечерок, чтобы напиться до беспамятства. Помогает приспосабливаться.

— Где ваш Роузленд? — настаивал я. Мы как раз выбирались из лощины на очередной гребень.

Он вздохнул.

— Ладно, голова у меня уже разболелась.

— То есть вы все-таки думаете.

— Я спас тебя от поркеров. Разве этого недостаточно?

— Знаете, я сказал вам, как лечить вашу герпесную язву.

— Она еще не зажила.

— Заживет, если вы будете держать язык подальше от нее и не слизывать крем.

— В тебе что-то есть от герпесной язвы.

— Так скажите мне, где ваш Роузленд, и я от вас отстану.

— Ладно, ладно, ладно. Хорошо. Эта женщина, с которой я жил какое-то время, она не переставала приставать ко мне, совсем как ты. Но я все-таки сообразил, как положить этому конец.

Страшась ответа, я спросил:

— И как вы положили этому конец?

— Делал то, о чем просила эта безумная сука. Только так удавалось заставить ее заткнуться.

— Так где ваш Роузленд?

— Может, в будущем.

— Может?

— Есть такая версия.

— Так вы иногда думали об этом.

— Но меня это совершенно не волнует.

— Зато волнует меня.

— Что есть, то есть. И не важно, почему.

— Вы не только мыслитель, вы еще и философ.

Он зарычал от отвращения.

— Хоть бы появились эти сучьи поркеры, чтобы я мог их застрелить.

— В будущем, значит? Сэр, вы хотите сказать, что у вас есть машина времени?

Он сказал мне, что не нужна ему никакая гребаная машина времени. Потом добавил: «Это просто происходит. Но только в Роузленде. Нигде больше. Иногда я поднимаю голову, и небо синее на минуту, в другие разы — на несколько часов, и мир совсем не то дерьмо, каким он был всю мою жизнь. Я здесь, в мире, который не дерьмо, а не там».

— Вы просто поднимаете голову, и это происходит?

— Или поворачиваюсь. А потом синева уходит, небо желтое, как кошачий понос, и везде опять полная жопа. Словно что-то иногда вытаскивает меня сюда, а потом выталкивает обратно, откуда я пришел. Вероятно, то же самое происходит и с поркерами. Что-то вытаскивает их сюда, а потом выталкивает обратно.

— Тесла не мог построить машину ради этого.

— Какую машину?

— Вытаскивание и выталкивание, скорее всего, побочный эффект. Поркеры в вашем времени… они только в Роузленде?

— Черт, нет. Они везде. Хуже тараканов.

— Почему ваше небо желтое?

— Почему твое синее?

— Оно должно быть синим.

— Только не там, откуда я пришел.

Пока мы шли, он скинул лямку карабина с плеча и взял его на изготовку.

— Что-то не так? — я достал из кобуры пистолет.

— Пока ничего. Расслабься.

Через какое-то время я нарушил затянувшуюся паузу:

— Если небо желтое и в вашем будущем полно поркеров-уродов, место это довольно-таки враждебное.

— Ты думаешь?

— Что-то, похоже, случилось, между теперь и тогда.

— Все время что-то случается.

— Но что так изменило будущее?

— Кто знает, может, война.

— Атомная война?

— В нескольких использовались атомные бомбы.

— Несколько атомных войн?

— Маленьких.

— Как может атомная война быть маленькой?

— А еще — био. Может, это похуже атомной.

— Бактериологическое оружие?

— И то, что они называют наночервями.

— Что такое наночерви?

— Я не ходил в сучий колледж, знаешь ли. И не общался со сладкозадыми техногиками. Чем бы ни были эти наночерви, в результате они съели этих сучьих козлов.

— Съели их?

— После того, как съели многое другое.

Я обдумал его слова.

— И эти профессора, — добавил он.

— Какие профессора?

— Сукины дети, проводившие эксперименты.

— Какие эксперименты?

— Со свиньями.

— Атомные бомбы, вирусы, наночерви, свиньи, — подытожил я.

— Летучие мыши-вампиры. Никто не знает, откуда они взялись. Некоторые говорят, что китайцы создали их как новое оружие. А может, какой-то рехнувшийся миллиардер в Небраске. Да еще этот большой государственный проект по солнечной энергии.

— Какой государственный проект по солнечной энергии?

— Эта установка взорвалась в космосе.

— Какое это имеет значение, если взрыв произошел в космосе?

— Потому что она была очень большая.