Том 6. Заклинательница змей - Федор Сологуб

Сергей Афанасьевич значительно сказал:

— Всякие на свете есть люди. Только бы лучше от греха подальше.

Он улыбнулся хитро и посмотрел на Соснягина совсем молодыми, весело блестящими карими глазами! И весь он в эту минуту, тонкий, стройный, легкий, показался совсем молодым.

46

Соснягин и Сергей Афанасьевич прошли по тропинке меж грядками и поднялись по трем ступенькам заднего крыльца. Как раз в это время навстречу им вышла Верина мать. Тоном ласкового упрека она заговорила:

— Да что же это вы, Глеб Давыдович, через кухню! Да еще с гостем!

— Ничего, Анна Борисовна, гость не осудит, — сказал Соснягин, и голос его звучал неожиданно мягко и ласково.

Анна Борисовна через кухню, где Вера ставила самовар, провела гостей в комнату, где на столе у окна уже положена была скатерть и стояли чашки и стаканы. Скоро вошла и Вера. Соснягин сказал:

— Вот познакомьтесь, — Сергей Афанасьевич Малицын из Москвы приехал, поживет здесь пока. Учителем был, начальству неугоден оказался, — история довольно обыкновенная в нашем славном государстве. У вас, Анна Борисовна, нельзя ли ему будет пристроиться? Светелочка наверху как будто свободная стоит. Да и насчет стола авось сойдетесь. Ну, а пока вы тут столковываться будете, нам с Верою побалакать малость надобно. Пойдем, Вера, в сад.

В маленьком саду было уютно и порядливо. Две яблони обещали обильные и благие дары. Малина и смородина уже почти созрели. Густой низкорослый ельник сплошною стенкою вдоль забора заслонял сад от набережной улицы, откуда иногда доносились крики играющих детей или певучий разговор женщин. В тенистом углу под березами у забора стояли три скамейки покоем и среди них круглый, крашенный белой краскою стол. На одну из этих скамеек сели Вера и Соснягин. Ласково глядя на озаренное радостью Верино лицо, Соснягин сказал:

— Хорошо тут у вас, Вера! Тут бы ты нас и чайком напоила. На воздухе приятнее, чем в комнате.

— Хорошо, — сказала Вера.

И уже было поднялась идти, но Соснягин удержал ее.

— Да нет, Вера, не торопись. Дело не к спеху. Посиди пока. Сначала поговорим. Первое дело — насчет Малицына. Человек он сильно знающий, работает с нами, и мысли у него правильные и честные. Скажу тебе прямо, — один из лучших людей, каких я знаю. С фараонами у него отношения испортились, понимаешь, так что его надобно поберечь. Если заметишь слежку, сейчас же мне скажи. Человек он нам крепко нужный. Ну да, одним словом, ты понимаешь, как и что. Потому я его прямо к вам и привел.

— Он только что приехал? — спросила Вера.

— Сегодня утром.

— Хорошо, — сказала Вера, — будь спокоен. Я и маме объясню.

Соснягин помолчал, глянул сбоку на Веру, сторожко и востро, и спросил тревожно:

— А что это такое, Вера, Иглуша болтает? Я, признаться, что-то не совсем понимаю. Какие-то грибы, какой-то золотой, и все такое, вообще, несуразное. Не понимаю, знаешь ли.

— И понимать-то нечего, — спокойно сказала Вера.

И рассказала очень подробно, ничего не пропуская, ничему не стараясь дать какого-нибудь смягчающего неискреннего объяснения, все о грибах и о гореловском золотом. Память у нее была молодая, цепкая да крепкая; даже все слова свои и чужие запомнила Вера совсем точно и пересказала их. Говорила гораздо подробнее и даже охотнее, чем матери. Так добросовестно рассказывала, что не пропускала даже подробностей, к существу рассказа мало относящихся, если они почему-нибудь всплывали в ее памяти. Соснягин слушал внимательно, молча и только покачивал головою. Видно было, что рассказ смущает и тревожит его. В изредка бросаемых им на Веру взглядах иногда пробегали ревнивые огоньки. Но он ни словом не прервал длинный Верин рассказ. Когда она кончила, он помолчал еще немного, закурил папиросу и сказал негромко:

— Не нравится мне это, Вера. О змеином гнезде — это ты им верно сказала, а все же лучше бы от них подальше. И вообще от них, и от Горелова в особенности. Он, видишь ли ты, за неимением более важных дел, влюбляется в виде занятия и особенным уважением к нравственности не отличается.

Вера смотрела перед собою строгими большими глазами. Сказала сурово:

— Хоть бы одно змеиное гнездо разорить.

Потом, мечтательно вглядываясь вдаль, она заговорила тихим, густым, как золотой звон, голосом:

— Надобно, чтобы фабрика Милочке отошла, а Милочка ее нам передаст, всем рабочим.

— Ну, что ж одна фабрика! — возразил Соснягин. — Все фабрики и заводы отобрать надобно, а этого без цузаменбруха не сделаешь. А от твоей Милочки нашему брату ничего, кроме филантропии, не дождаться. Филантропии нам не надобно, а все, что нам требуется, мы возьмем сами. Ну, а что касается грибов этих заказанных…

— Конечно, — сказала Вера улыбаясь, — я ему носить грибы не стану.

Соснягин повеселел, и глаза его опять стали ласковыми.

47

Когда Вера и Соснягин вернулись в горницу, там уже покончили с делами и оживленно разговаривали на более общие темы. Малицын говорил:

— А почему бы его и не разрушить совсем, современное-то государство? Оно держится только насилием. Ограбить одних, отдать другим — вот его дело.

Карпунина, сдержанно улыбаясь и покачивая головою, отвечала:

— Батюшка, Сергей Афанасьевич, да мы-то сами тоже хороши, нечего сказать, охулки на руку не положим. Вот тут недалеко в деревне живет Иван Гаврилович Разин, тоже из ваших, московских, человек добрый и умный, всякого добру научит, и уж вот истинно-то его назвать можно другом народа, а его кругом обворовали.

С усмешечкою, неожиданно недоброю, Малицын сказал:

— Знаю я его, господина Разина! Юродствует Христа ради. Опрощение, непротивление и тому подобные сладости. Нам такие не надобны. Если бы их слушать, недалеко бы мы ушли и люди в нашей стране были бы еще более приниженными, чем теперь. А что у него воруют, так это потому, что современный режим развращает народ. Вы ведь и по своему опыту знаете, как здесь эксплуатируют рабочих.

— Да, — сказал Соснягин, — кстати, вы, Анна Борисовна, слышали, что замышляет наш уважаемый инженер Шубников?

— А мне-то что за дело до того, что он замышляет? — отвечала Карпунина с оттенком досады в голосе.

— Самая последняя новость, — продолжал Соснягин язвительным тоном, — заметили вы, что число поденщиков и поденщиц у нас увеличивается?

— Всегда были поденщики и поденщицы, — сказала Карпунина, — когда больше, когда меньше. Смотря по работе.

— Всегда были, к сожалению, это верно, — с сухою, колючею усмешечкою говорил Соснягин, — хотя и всегда было бы лучше, если бы их было поменьше. А теперь он вот что придумал, инженер Шубников: из поденщиков в рабочие по возможности не переводить, число рабочих постоянных всеми правдами и неправдами уменьшить, и все затем, чтобы не заводить при больнице второго врача, на его жалованье выгадать. Не Бог знает какой расчет, а все-таки в хозяйской кассе лишние гроши останутся. Загребале хоть один чужой грош, и тот хорош.

Вера спросила недоверчиво:

— Откуда ты это знаешь, Глеб?

Соснягин сухо ответил:

— Сорока на хвосте принесла. Вообще, видна птица по полету. И это так только я сказал, как черту для характеристики сих господ.

Малицын постучал пальцами по столу и многозначительно сказал:

— Перевертней пуще всего остерегайтесь. Пролетариату и капиталисты даже не такие злые враги, как эти господа хорошие, интеллигенты.

«А сам-то кто? — подумала Вера. — Тоже господинчик хороший и тоже не наш брат».

48

Милочка торопливо, точно спасаясь от погони, взбежала к себе, заперла дверь на ключ, бросилась на постель, зарылась пылающим лицом в подушки. Ей было нестерпимо стыдно, и от этого лицо ее горело, и ей казалось, что краска стыда разливается по всему ее телу.

Опять эта ужасная, внезапная, вульгарная вспыльчивость! Видно, никогда Милочка не научится управлять собою, владеть своими чувствами и страстями. Даже вспомнить мучительно о том, что произошло. Унизиться до этой нелепой, отвратительной драки! Какой позор! Смотрел и глумился Николай, и видел это противный Шубников, — видел и не мог догадаться стать между ними! Хоть бы затем, чтобы защитить свою невесту.

Кто-то постучался в дверь тремя тихими, осторожными, но четкими ударами. Милочка судорожно вскинулась с постели и, с ужасом глядя на затворенную дверь, закричала пронзительно:

— Я не могу, у меня мигрень, я не хочу есть, я не сойду. Оставьте меня, я сама позвоню.

Тихий старческий голос ответил:

— Слушаю, Людмила Ивановна.

Милочка быстро подбежала к двери и, не открывая, спросила вполголоса, губами почти прижавшись к дверному створу:

— Яков Степанович, милый, это — вы?

— Это — я, — так же тихо ответил старый лакей.

Милочка шептала:

— Яков Степанович, миленький, придите ко мне попозже, пожалуйста, очень прошу. Душа моя замутилась, придите непременно.