Проблеск истины - Эрнест Хемингуэй

После коктейля ему заметно полегчало, и боевой дух распустился пышным цветом.

— Я масаи, брат. Мне незнаком страх смерти. Я презираю смерть. Меня погубили развратные бваны и дурная женщина из Сомали. Она отняла у меня все: собственность, детей, честь.

— Я знаю.

— Но теперь ты купил мне копье, и я начну новую жизнь. Ты ведь послал на родину за лекарством, что возвращает молодость?

— Да, скоро должны получить. Но учти, оно помогает только тем, у кого в душе осталась молодость.

— Она во мне есть, брат! Я и сейчас чувствую, как она бурлит во всем теле.

— Это виски.

— Может быть. Но и молодость тоже!

— Сейчас дам тебе пенициллина и отвезу домой.

— Не надо, брат! Я приехал с Вдовой, с ней и уеду. А ей еще рано уходить. В прошлую нгому я ее на три дня потерял, теперь уж дождусь. Вернемся вместе на грузовике.

— Тебе надо лежать.

— Ничего, подожду. Ты не знаешь, брат, как опасна нгома для женщины.

Кое-какое представление об этом я имел, тема была интересной, но я решил ее не развивать: Стукачу с больным горлом не следовало много говорить.

— Можно выпить еще, брат? А потом лекарство?

— Ну ладно. С точки зрения медицины это приемлемо.

На сей раз я добавил в коктейль сахара и сдвинул пропорцию в пользу виски, рассудив, что если он собрался ждать Вдову, то это надолго, а солнце скоро опустится, и станет прохладно.

— Нас ждут большие дела, брат, — сообщил Стукач, прикончив стакан в несколько глотков.

— Хм, не знаю. Может, в качестве подготовки совершим парочку больших дел порознь?

— Укажи большое дело, брат, и я его совершу.

— Придумаю что-нибудь, когда ты выздоровеешь. Есть несколько малых дел, но их я должен сделать сам.

— Могу я помочь в малом деле, брат?

— Эти надо делать в одиночку.

— Если мы с тобой совершим большие дела, брат, ты возьмешь меня в Мекку?

— В этом году я не поеду.

— А в следующем?

— На все воля Аллаха.

— Брат, ты помнишь бвану Бликсена?

— Разве можно забыть?..

— Люди говорят, что он не умер. Говорят, он скрылся, исчез, чтобы дождаться смерти кредиторов, а потом вернется, подобно малютке Иисусу. Понятно, что он не малютка Иисус, просто вернется тем же путем. Думаешь, есть в этом правда, брат?

— Думаю, что в этом нет правды. Бвана Бликсен на самом деле умер. Мои друзья своими глазами видели, как он лежал на снегу с пробитой головой.

— Так много великих людей ушло. Так мало нас осталось. Расскажи, брат, о религии, которую ты несешь. Какому богу ты отдал свою веру?

— Мы называем его Всемогущий Гитчи Маниту. Но истинное его имя другое.

— Понимаю. Он тоже был в Мекке?

— Для него съездить в Мекку — как для нас с тобой сходить в магазин.

— Я слышал, ты его прямой наместник?

— В той мере, в какой я этого достоин.

— Ты уполномочен действовать от его имени?

— Не тебе спрашивать об этом.

— Прости мое невежество, брат. Он говорит твоими устами?

— Если захочет.

— Может ли человек, который не…

— Довольно вопросов.

— Последний вопрос….

— Вот твой пенициллин, — прервал я. — Проглоти и ступай. Палатка не место для таких бесед.

Стукач смотрел на микстуру с недоверием, неуместным дня потенциального вершителя великих дел. Впрочем, не исключено, что он ожидал укола и теперь досадовал об упущенном случае продемонстрировать отвагу перед иглой Вкус ему, однако, понравился, и он с удовольствием принял две столовые ложки. Я за компанию тоже принял две ложки: никогда не знаешь, что случится на нгоме.

— Если у лекарства такой приятный вкус, разве оно может быть сильным, брат?

— Сам Великий Маниту использует это лекарство.

— Да свершится воля Аллаха. Когда мне принять остальное?

— Утром, как проснешься. Если ночью не сможешь спать, соси леденцы.

— Я чувствую себя гораздо лучше, брат.

— Иди присмотри за Вдовой.

— Иду.

Все это время снаружи доносились грохот барабанов, звон колокольчиков и резкие звуки свистков. Мне по прежнему не хотелось танцевать, настроение недозрело, и, когда ушел Стукач, я сделал себе джин с кампари, добавив немного содовой из сифона. Мне верилось, что в совокупности с двумя ложками пенициллина это возымеет должный эффект, пускай не основанный на чистой науке.

Эксперимент прошел удачно, барабанный гул сделался отчетливее. Я прислушался, стараясь определить, изменился ли тембр свистков, и пришел к выводу, что не изменился. Посчитав такой результат положительным, я достал из бурдюка холодную кварту пива и вернулся к танцующим. Моим жестяным барабаном уже кто-то завладел, и я праздно уселся под деревом, где меня и отыскал дружище Тони.

Тони был прекрасным человеком и одним из моих лучших друзей. В танковых войсках он дослужился до сержанта, показав себя храбрым и умелым бойцом. Тони был если не единственным масаи в британской армии, то уж точно единственным сержантом-масаи. Он работал в охотоведческом хозяйстве под началом Джи-Си, что служило предметом моей постоянной зависти: Джи — Си всегда везло с людьми. Тони был отличным механиком, надежным работником, никогда не унывал, отлично говорил по-английски, по-масайски, немного на языке чагга и камба и, естественно, на суахили. По виду он совсем не был похож на масаи: коротконогий, широкогрудый, с мускулистой шеей и крепкими руками. Я обучил его боксу, и мы часто спарринговали.

— Отличная нгома, cap, — сказал Тони.

— Да, — согласился я. — Танцевать не будешь?

— Нет, cap. Это нгома для вакамба.

Егеря как раз начали очень сложный танец, и девушки присоединились к ним, совершая интенсивные совокупительные движения.

— Здесь много красивых девчонок. Какая тебе нравится, Тони?

— А вам, cap?

— Не могу решить. По крайней мере четыре очень хороши.

— Но одна лучше всех. Понимаете, о ком я?

— Прекрасная девушка. Откуда она?

— Она камба, cap, из соседней шамбы.

Девушка была действительно хороша, лучше не придумаешь. Мы с Тони не сводили с нее глаз.

— Ты видел мисс Мэри и капитана?

— Да, cap. Они недавно были здесь. Я очень счастлив, что мисс Мэри убила льва. Это ведь так давно началось! Помните, масаи с жвачкой заколол льва копьем? Еще в старом лагере под фиговым деревом. Долго же она охотилась за своим львом, cap! Сегодня утром я сказал ей масайскую пословицу. Она не говорила?

— Нет, Тони.

— Пословица такая: когда умирает большой бык, в мире наступает тишина.

— Очень верно схвачено. Слышишь, в мире и сейчас тихо. Даже среди шумной нгомы.

— Вы тоже заметили, cap.

— Конечно. У меня внутри со вчерашнего дня тишина. Пива выпьешь?

— Спасибо, cap, не надо. Мы будем сегодня боксировать?

— А ты хочешь?

— Если вы не против, cap. Здесь много новичков, их надо попробовать в деле. Может, завтра, после нгомы?

— Можем и сегодня.

— Завтра, наверное, лучше. Один из новичков, cap, очень грубый парень. Не плохой, нет. Просто грубый. Вы знаете, о чем я.

— Из городских?

— Вроде того.

— Боксировать умеет?

— Я бы не сказал. Но очень резкий.

— А удар?

— Хороший, cap.

— Кстати, что это за танец?

— Новый боксерский танец, cap. Вот смотрите: делают нырок и хук слева, как вы учили.

— Даже лучше, чем я учил.

— Значит, завтра?

— Завтра ведь ты уедешь.

— Ах да. Забыл, cap. Простите. Я совсем рассеянный, с тех пор как умер большой бык. Устроим бокс в следующий раз. Пойду проверю грузовик.

Я отправился на поиски Кейти и нашел его на периферии танцующей толпы. Он был весел и энергичен.

— Развези людей по домам, как стемнеет. Организуй грузовик, подключи Мтуку с охотничьим джипом. Мемсаиб устала, мы хотим пораньше поужинать и лечь спать.

— Ндио, — согласился он.

— Джамбо ту, — кивнул я. — Почему не танцуешь?

— Слишком много правил. Не мое.

— Аналогично.

Ужин в тот вечер был отменный: Мбебиа приготовил отбивные из льва, панированные в сухарях. Они удались на славу. В сентябре, когда мы впервые отведали львиных отбивных, это казалось чем-то эксцентричным, даже варварским, и вызвало немало споров. Некоторые отказались их есть, другие сочли деликатесом. Мясо было белым, нежным, похожим на телятину и совсем не отдавало дичью.

— Если такие отбивные подадут в хорошем итальянском ресторане, их никто не отличит от миланского шницеля, — заметила мисс Мэри.

У меня сомнений не было с самого начала: я понял, что мясо будет вкусным, впервые увидев освежеванную львиную тушу. Мкола, в ту пору мой оруженосец, подтвердил мою догадку, заявив, что не ел ничего вкуснее. Мы, однако, находились под жестким влиянием Отца, который пытался вылепить из меня нечто вроде «пукка-саиб», то есть абсолютного охотника, и я ни за что бы не отважился заказать нашему повару жареного львиного мяса. В этом году ситуация изменилась, и когда мы убили первого льва, я попросил Нгуи отнести вырезку на кухню. Отец, конечно, заявил, что это варварство и ни один нормальный человек не ест львиного мяса, но в последнем сафари мы жалели уже не о сделанном, а о том, чего сделать не успели, поэтому оппозиция носила весьма условный характер. Мэри научила Мбебиа готовить панированные отбивные, и когда Отец почуял божественный аромат и убедился, что мясо расступается под ножом, подобно нежнейшей телятине, и увидел, с каким наслаждением мы поедаем новое блюдо — он не устоял и попробовал кусочек.