Виткевич. Бунтарь. Солдат империи - Артем Юрьевич Рудницкий

то извольте приказать сообщить мне копию с оной»[332].

От пребывания в Тифлисе, а оно затянулось почти на месяц, Виткевич удовольствия не получил. Город показался ему грязным, неухоженным, и в отличие от других русских путешественников (включая Александра Сергеевича Пушкина), он не ощутил его очарования. Возможно, причиной было какое-то заболевание, уложившее Яна на некоторое время в постель. Скрасило тифлисские дни знакомство с Браламбергом, они, наконец, встретились и тут же прониклись взаимной симпатией. Наверное, этому способствовало и то, что молодые люди были тезками: Иван Федорович и Иван Викторович. В русской, тем более военной и чиновничьей среде, мало кто называл Виткевича его настоящим, польским именем.

Браламберг так описал своего нового друга: «Передо мной предстал обаятельный, молодой поляк 28 лет, с выразительным лицом, хорошо образованный, обладавший энергичным характером»[333].

6 июля они выехали из Тифлиса, прихватив с собой направлявшегося в посольство в Тегеране выпускника Восточного института Ивановского.

Для Браламберга и Ивановского путешествие оказалось утомительным, а Виткевич подавал пример своей выносливостью.

17 дней они добирались до Тавриза, где смогли отдохнуть в русском консульстве. Там Иван Федорович подхватил дизентерию, к счастью, в легкой форме, что заставило его задержаться в этом персидском городе.

Из Тавриза Виткевич отправил очередное письмо Далю, в котором описал самые колоритные моменты своего путешествия:

«Теперь спешу возвестить, что горделивыя хребты Кавказа и Арарата далеко остались за мною, и я уж целую неделю наслаждаюсь отдохновением под гостеприимным кровом консула нашего в Тавризе – в вожделенном здравии и благополучии – что здесь, особенно в это время года, весьма высоко ценится странником.

Заехав на несколько часов в Пятигорск и налюбовавшись Кавказом во время медленного проезда, я приехал в Тифлис 7 июня. Здесь, заплатив дань климату двухнедельною болезнью и употребив столько же времени на приготовления в дорогу – 6 июля я оставил скучнейший и неопрятнейший город с величайшим, как можете представить, удовольствием – тем более, что до Тегерана еду в очень хорошей компании – адъютант гр. Симонича Браламберг и ещё один чиновник из министерства странствуют со мною.

…В Тавриз приехали мы 23 июля и остановились в доме Консульства. Извозчики были у нас наняты от Тифлиса до Тавриза, отсюда до Тегерана надо нанять новых, и в это время года никто охотно не едет, поэтому едва 31 июля и нам пуститься в путь. Страшно подумать, что ещё 17 дней придётся жариться на ужасном солнце и проезжать деревни, славящиеся то вредностью климата, <то> ядовитыми клопами или скорпионами высшей доброты.

Тавризский наш консул Дмитрий Фёдорович Кодынец (Кодинец – авт.) принял нас очень радушно, он в Черномории был знаком Василью Алексеевичу и очень интересуется знать что-либо об Оренбурге. Я удовлетворяю по возможности его любопытство. Ежели Вам вздумается написать когда-нибудь ко мне, адресуйте на его имя в Тавриз…»[334].

О Гуссейне Виткевич не упоминал. Давно стало ясно, что афганский посланник намного отстал и, возможно, они уже никогда не увидятся. Так, собственно, и произошло. Отвлечемся от нашего основного повествования, чтобы рассказать о судьбе восточного вельможи, выполнявшего ответственное поручение своего повелителя.

Проболев около трех месяцев в Москве, в августе Гуссейн собрался с силами и оставил вторую русскую столицу. Добрался до Тифлиса, где вновь застрял по причине очередного недомогания. Только 22 октября выехал в Тавриз, куда прибыл 9 ноября. Судя по всему, это усилие окончательно подорвало силы афганца. Его самочувствие не улучшалось, и в донесении в Азиатский департамент Кодинец сообщал: «По причине расстройства здоровья сановника сего, он располагает остаться в Тавризе несколько дней для отдохновения, при отъезде же его в Тегеран я не премину доставить ему все возможные удобства для совершения пути его»[335].

На какой срок растянулись эти «несколько дней», мы не знаем, документальных свидетельств на этот счет не сохранилось. Но достоверно известно, что жизнь Гуссейна оборвалась. Произошло это, скорее всего, или в Тавризе, или на пути в Тегеран, в ноябре или начале декабря 1837 года.

Тегеран – Герат

Покинув Тавриз 1 августа, Виткевич вскоре въезжал в персидскую столицу. Собственно, в сам город он, возможно, сразу не наведался. Спасаясь от жары, дипломаты и высшие правительственные чиновники переместились в летние резиденции, расположенные у подножья гор, окружавших Тегеран. Русская миссия обосновалась в изумительном по своей красоте парке Касре-Каджар. В письме Ивашкевичу Ян сообщал, что «живет в шахском дворце в семи верстах от Тегерана», что «здоров и объезжает персидских лошадок». Также предупредил друга, что письма из персидской столицы до Оренбурга идут не менее трех месяцев[336].

Он поспешил доложить о своем отменном здоровье, хотя во время путешествия с ним приключались разные казусы. Помимо кратковременных заболеваний, о которых уже говорилось, напомнил о себе вывих руки, случившийся еще в Оренбурге. Объездка «лошадок» не прошла бесследно, и пришлось около месяца провести в Касре-Каджаре. В письме Далю от 31 августа Ян рассказывал:

«Здесь, по совести сказать, ей-ей не дурно – особенно кому здоровье, как мне не изменяет. Хотя прошлогодний вывих руки опять возобновился, и уже 6-й день как за гривку хвататься не могу – но Ин-Шалла[337] поправится – а в прочем всё благополучно!

По причине боли и опухоли руки я до этих пор не отправился в лагерь шаха, который, как мы сегодня узнали, уже несколько дней тронулся из Шаруд-Бустама (как я Вам об этом писал в прошлом письме, кажется, от 23 августа) по направлению к Герату – эта весть не очень меня радует, потому что пространство, которое придётся проехать, чтобы узреть Средоточие Вселенной, увеличивается, а Хорасанския дороги ни безопасны, ни приятны, по пустынности песчаных безводных степей. Труднее всего путешествовать по следам персидской рати, которая, как саранча, съедает и истребляет всё материально<е> – даже глиняные стены домов, чтобы в них отыскать осколки дерева для варения пищи.

Причина, что рука моя разболелась, происходит, собственно, от моей неосторожности. Я ездил с несколькими товарищами (членами миссии) в горы, отстоящие от места, где находимся, верстах в 14-ти, чтобы полюбоваться великолепным водопадом – половину дороги только можно делать на лошадях, остальные 7 вёрст едва мулы и пешеходы имеют возможность пробраться по узенькой и перпендикулярной тропинке, но прелесть каскада невыразима, и мы вознаграждены за тяжкие труды.

…..А пока возвратимся к руке: лазивши по скалам у фонтана, я оборвался и повредил её снова, боль не так сильна, но совершенно похожа на то, что было в Оренбурге. Приготовления к