Древний Рим - Сергей Утченко

Силан и Катон, продолжая тихо беседовать, уселись на одной из скамеек по правую руку от широкого прохода. В это время среди сенаторов, ещё толпившихся у дверей, произошло какое — то движение. Быстрыми шагами к креслу подошёл высокий человек с гордо поднятой красивой головой. Все сенаторы встали со своих мест, приветствуя вошедшего.

Это был консул, созвавший сегодняшнее заседание — Марк Туллий Цицерон. Второй консул — Гай Антоний — находился на севере при армии, направленной против войска Катилины. Поэтому второе кресло оставалось свободным.

Когда все снова сели, Катон сказал, обращаясь к Силану:

— Удивительно благородный вид у этого выскочки, Цицерона. Отец его был всадник, и в сенате он — «новый человек». Никто из его предков не заседал здесь. Не быть бы и ему консулом, если бы не пришлось выбирать между ним и этим разбойником — Катилиной. Боюсь, что даже сегодня, когда захвачены документы, изобличающие предательские переговоры сторонников Катилины с галлами, он не решится расправиться с ними как надо.

В этот момент Цицерон начал своё вступительное слово.

— Для блага народа римского обращаюсь я к вам, отцы сенаторы, — негромким голосом сказал консул, грустным взглядом окидывая зал собрания. — Тяжёлая обязанность заставила меня сегодня собрать вас здесь. Сегодня мы должны решить участь не жалких смутьянов, бунтовавших на улице ради куска хлеба. Нет, измена проникла в самое сердце республики — в сенат! Те, которые ждут сегодня решения своей участи, долгие годы сидели здесь рядом с вами, носили сенаторскую одежду, занимали высшие должности в государстве. Тяжки их преступления! Побуждаемые жадностью, эти люди решились перебить нас всех, поджечь город, предать его галлам и, наконец, самое ужасное — подстрекали против нас рабов! С помощью богов вы должны найти справедливое наказание за столь гнусные преступления! Узнаем, благоприятствуют ли боги нашему сегодняшнему собранию. Приступим к жертвоприношению!

По знаку консула глашатай призвал всех к тишине, а служитель подвёл белого барана, украшенного венками и лентами, к жертвеннику, на котором был разведен огонь. Консул, омыв руки, отрезал с головы барана пучок волос и бросил их в пламя. Посыпав лоб животного мукой, смешанной с солью, консул передал его служителю. Пока служитель убивал животное и длинным ножом извлекал внутренности, на скамьях сенаторов шла приглушённая беседа. Наклонясь к Силану, Катон шёпотом продолжал прерванный разговор.

— Я не знаю, чем объясняется нежелание Цицерона раскрыть все корни этого заговора. Он боится, что выявится роль некоторых влиятельных людей и в первую очередь претора Юлия Цезаря. Своими лживыми обещаниями Цезарь сумел добиться такой популярности в народе, что консул не решается затронуть его. Недаром он оставил без внимания свидетельство об участии Цезаря в этом заговоре. Он так боится его, что если бы не его жена Теренция — женщина благородного происхождения и твёрдых взглядов, — Цицерон не решился бы даже собрать нас сегодня. Его медлительность могла привести к тому, что друзья силой освободили бы арестованных заговорщиков. Но жена заставила его решиться. Благородная Теренция не впустит консула в дом, если виновные уйдут от наказания.

— Теперь он уже не отступит, — тоже шёпотом ответил Силан, — Цицерон умеет вести дела. Благодаря распущенным им слухам о подготовлявшихся заговорщиками поджогах почти все жители города отвернулись от них. Я знаю, что настоящей душой заговора был не Цезарь, а Красс, победитель Спартака. Говорят, он хотел стать после переворота диктатором. Но, после того как Каталина осмелился пообещать народу отменить долги и отобрать у богачей их имущество, Красс испугался и отступился от Катилины. Богатство ему дороже почестей! Я слышал, что он ночью был у Цицерона, передал ему какие — то документы и требовал самых решительных действий против заговорщиков. Цезарь тоже не станет теперь заступаться за уличённых изменников. Они с Крассом всегда заодно. Цицерону нечего бояться.

Между тем служитель поднёс консулу извлечённые внутренности убитого животного. Внимательно осмотрев их, Цицерон провозгласил, что боги благоприятствуют собранию и можно начать обсуждение вопроса. Беседа сенаторов прекратилась.

Римский сенат в это время состоял приблизительно из шестисот знатных людей, занимавших в прошлом высшие должности в государстве. Здесь заседали и отбывшие свой срок консулы (консуляры), а также бывшие преторы и квесторы — казначеи.

Занимать должность консула в Риме мог только человек, уже прошедший предшествующую, менее важную должность, то есть уже вошедший в состав сената. Так как по обычаю выборы производились заблаговременно, осенью, то в конце года, перед 1 января, в сенате находились не только консулы этого года, но и консулы, уже выбранные на следующий год. Собеседник Катона Силан был как раз таким вновь избранным консулом.

Мнение будущих консулов было принято спрашивать первым. Затем выступали по старшинству занимаемых должностей. — Децим Юний Силан, говори! — провозгласил Цицерон. Силан поднялся с места и, держа в руках навощённую дощечку с заранее написанной речью, скороговоркой зачитал своё предложение: учитывая тяжесть преступления заговорщиков, их следует отвести в тюрьму и применить к ним высшую кару.

Второй вновь избранный консул — Мурена, вызванный Цицероном, даже не встал с места. Это означало, что он полностью присоединяется к прочитанному предложению. Так же делали все остальные сенаторы, имена которых выкликал Цицерон. Мнение сената казалось единодушным.

Так как других предложений не вносили. Цицерон перестал уже выкликать имена сенаторов и хотел приступить к голосованию, как вдруг с одной из задних скамей раздался голос: «Консул, спроси!» Со скамьи поднялся сухощавый, высокого роста, стройный сенатор с резкими чертами лица, выражавшими насторожённость и хитрость. Это был недавно избранный претором Гай Юлий Цезарь, о котором так много говорили Катон и Силан. Желание его выступить было столь неожиданно, что лёгкий шум, стоявший в храме во время опроса, моментально умолк.

Цезарь осторожно, одним пальцем, почесал голову, стараясь не испортить тщательно уложенной модной причёски.

— Я убеждён, — заговорил он, — что речь Силана продиктована его любовью к родине. Но его предложение кажется мне не то чтобы жестоким, потому что ничто не может быть слишком жестоким по отношению к этим презренным людям, но совершенно чуждым старинным обычаям нашего государства. Несмотря на преступность их замыслов, нам нет основания бояться их сейчас, когда вся республика поднялась против Каталины, и мы не должны нарушать законов, унаследованных нами от предков. Однажды нарушив эти законы, мы и в дальнейшем не сумеем сохранить их неприкосновенность. Ведь эти старинные законы запрещают должностным лицам и сенату казнить римских граждан или даже подвергать их телесным наказаниям. Осуждённые имеют право обратиться к народному собранию, а я думаю, что ни консул, да и никто из нас не захочет, чтобы этот вопрос был вынесен за стены сената и решался на площадях Рима.

Возмущённый ропот присутствующих пронесся по залу при последних словах оратора. Цицерон беспокойно заёрзал на месте и, наклонясь к одному из сенаторов, гневно прошептал: «Он ещё осмеливается, кажется, нам угрожать!»

Цезарь переждал, пока утихнет шум, осторожно поправил рукой причёску и, спокойно глядя на Цицерона, продолжал:

— Нельзя также забывать о нашем достойном консуле. Если в его правление будут незаконно казнены римские граждане, его смогут потом привлечь к суду и обвинить в высокомерии и жестокости, и неизвестно ещё, под какое наказание мы можем подвести его нашим сегодняшним решением. Вот почему я советую не предпринимать ничего такого, чего нельзя было бы исправить. Я предлагаю в наказание передать всё имущество заговорщиков государству, а их самих держать в заключении.

Едва Цезарь кончил свою речь, Силан вскочил с места и потребовал слова. Он сообразил, что неверно оценил положение и что влиятельные люди не хотят осуждения заговорщиков.

— Меня неправильно поняли, — закричал он, — говоря о высшей каре, я и имел в виду заключение! Что может быть страшнее для римского гражданина!

Услышав эти слова, Катон молча встал и решительным шагом направился к креслу Цицерона. На лице консула выражалась полная растерянность. Катон наклонился к нему и что — то зашептал. Цицерон отрицательно качал головой.

— Не может быть, — тихо отвечал он, — Цезарь — просто противник смертной казни. Когда я смотрю на этого франта с его тщательно уложенными волосами, так что и голову он почёсывает только одним пальцем, чтобы не растрепать причёску, я не верю, что этот человек замышляет уничтожить республику.

— А чего же ради, думаешь ты, — уже громко возразил Катон, — произнёс он эту речь? Он не хочет терять своих сторонников, из народа, которые ещё и сейчас расположены к заговорщикам за то, что те обещали отменить долги. А зачем ему нужен народ? Конечно, чтобы захватить власть. Ты, консул, должен защищать республику. Заговорщики должны быть казнены!