Несусветный эскадрон - Далия Трускиновская

Мач уж больно долгую держал речь – Кача захотела узнать, чем же все кончится. Уловив ее желание, фигурки в кристалле стали двигаться быстрее, как будто их дергали за ниточки. Кача сосредоточилась – фигурки успокоились. Тогда она опять позволила кристаллу ускорить суету – и увидела, как Мачу подвели неоседланную лошадь, как он вскочил ей на спину, крикнул что-то, вызвавшее общий восторг, помахал над головой обнаженной саблей и ускакал.

Тем временем Виирь-Ава провела узкой ладонью по разрезу на коре, и края сошлись.

Авы бесшумно окружили Качу. Она подняла от кристалла голову.

– Нельзя ли его как-нибудь унять? – спросила Кача. – Он же людей под палки да под розги подводит!

– Не он, так другой подведет, такое сейчас время, – объяснила Ваам-Ава. – У каждого времени – свои ветры, а в этом веке вольностью потянуло. И к тому же – что ты так за этот народишко волнуешься? Это больше не твой народ! Ты нашла свой – и радуйся! С нами ты не узнаешь, что такое оплеуха и розги.

– Мы тропами нижнего мира тебя ходить выучим, – ласково сказала Наар-Ава. – Покажем, где входы, где выходы.

– И зелья варить тебя научим, – пообещала Виирь-Ава. – В моих лесах много занятных травок водится. Вот взять хоть ужиную…

– Ужиная травка? – изумилась Кача. – Так она и в самом деле растет?

– Растет, растет! – дружно подтвердили Авы.

– А я думала – сказка…

Виирь-Ава, одной рукой сорвав стебелек и поднеся его к самому носу Качи, другой забрала кристалл.

Но Кача еще успела разглядеть на грани возбужденное лицо своего незадачливого жениха. Мач, очевидно, вопил, широко разевая рот, и были видны рядом такие же возбужденные и вопящие лица.

– Он – сейчас?.. – вдруг вспомнив, что Дитя-Зеркало непременно должно погибнуть за свободу, с ужасом спросила Кача.

– Да оставь ты в покое кристалл! – рассердилась Поор-Ава. – Виирь-Ава, возьми и спрячь его. Если даже сейчас – что с того?

Девушке стало страшно.

– Конечно, ты можешь сейчас убежать от нас, ты же лесная бегунья, найти его, увести, спрятать, – сказала Тоол-Ава. – Но ведь мы все равно найдем для него возможность умереть за свободу. А вот ты никогда не узнаешь одну тайну…

Наар-Ава, стоявшая ближе всех к Каче, достала из-под своих колдовских ожерелий что-то маленькое, блестящее, мгновенно приковавшее взгляд девушки.

Это был желудь и два листка при нем. И желудь, и листки отливали металлическим блеском.

– И ты никогда не узнаешь священную тайну Ав!.. Нашу главную тайну!.. – прошептала Наар-Ава.

– Осторожно! – вскрикнула внезапно Тоол-Ава. – Камень!

Сразу несколько рук рванули Качу прочь от главного камня, к которому она подошла ненароком.

– Рассвет близится, – сказала Поор-Ава. – Никогда не стой здесь ни на рассвете, ни на закате. Даже перед самым рассветом близко не подходи! Тогда камень излучает колдовскую силу.

Кача с опаской посмотрела на плоскую глыбу.

– Немало людей погубил этот камень, – хмуро добавила Поор-Ава. – Мы не хотим тебя потерять. А теперь – слушай…

– Слушай, слушай… – зашелестели голоса Ав, зашелестели сразу со всех сторон. – Есть дерево, священное дерево, нами вскормленное, нами вспоенное, нашу силу в себя впитавшее, силу тысячи Ав за сто поколений…

– За сто поколений… – очарованно повторила Кача, и тут ей позволили прикоснуться кончиками пальцев к блестящей кожуре.

Прохлада овеяла душу девушки. И сквозь забытье, подобное предрассветному легкому сну, она слушала, слушала, слушала… хотя никто уже не говорил ни слова, не шелестел загадочно, не манил искрой на округлом боку желудя… да и не лес уже окружал зачарованную девушку…

Глава двенадцатая, о том, как уходят на войну

К родному дому Мач пробирался тайком, как вороватый цыган.

На душе было тошно и пакостно.

Он сделал все, что мог. А что из этого вышло?

Отцовский хутор встретил его странной тишиной. Никто не подавал голоса – ни коровы, ни овцы, ни куры, ни женщины… Плохая это была тишина.

Мач устал, как последняя скотина. В своих странствиях по окрестным усадьбам он сорвал голос и потерял гнедого. Какая-то добрая душа снабдила его клячей, которая на вид была старше всадника и хромала на все четыре копыта. Ему пришлось целый день прятаться на чердаке пасторского дома, при малейшем подозрительном шуме укладываясь в гроб, который старенький пастор заботливо для себя припас – так уж в этих краях водилось. И никто не позаботился о том, чтобы покормить глашатая свободы хоть вчерашней кашей.

Он, в минуту смертельного перепуга, хотел было и от баварской сабли избавиться – да только крестная Эде, в чьей риге он пытался приладить саблю под стропилами, выгнала его наружу метлой – и с саблей вместе. Больно ей было нужно хранить такое сокровище! А если кто увидит?..

Оставив убогую клячу за кустами, сквозь знакомую дыру в плетне Мач забрался во двор.

Двор был одновременно захламлен и пуст. То есть не было ничего живого, зато валялась зубьями вверх борона, выломанная дверь хлева, скамейки из дома, еще какая-то рухлядь.

Вдруг с лаем примчался Кранцис. Он скакал у ног, подпрыгивал, лизал в щеку и так подвывал, так скулил, будто силился рассказать недоброе. Вслед за ним появился и Инцис, жалобно мяукая.

Мач подхватил на руки обоих хвостатых приятелей и расцеловал их в морды. Так и застала его мать – с барахтающимися псом и котом в обнимку.

– Сынок! – крикнула она и побежала навстречу. Парень бросил Инциса с Кранцисом и распахнул объятия.

Но истосковавшаяся мама, подбежав, первым делом замахнулась и отвесила ему хорошую оплеуху.

– Ты, негодник, что натворил?! – воскликнула она. – Думаешь, я про твои безобразия не слыхала?..

Мач понял, что с возвращением он поспешил.

– Я ничего такого не делал! – принялся он оправдываться. – Я только говорил людям, что вслед за пруссаками придут французы, и жить станет гораздо легче. Они нас освободят… работать больше не придется, разве что в своем хозяйстве…

– И кричал, чтобы немедленно перестали выходить на барщину! – первая оплеуха пришлась по левой щеке, зато вторая – по правой.

Мач ошалело тряхнул кудлатой головой – и вдруг увидел на траве брошенный отцовский пояс.

– Да что тут у вас стряслось? – воскликнул он. – Где отец? Где Каспар? Где Петерис? Где Гриета, дед, Мартиньш?..

– Отец?!.

Мач схлопотал и третью оплеуху.

Тут только он понял, что произошло.

– Ты о чем думал? – яростно спросила мать, и Мач поразился – редко, очень редко подымала на детей голос эта бодрая, крепкая, певучая женщина. – Ты о братьях думал?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});