Райские птицы из прошлого века - Екатерина Лесина

– Убей женщину. Я дам тебе много камней.

И человек с глазами ястреба вложил камень в мою руку.

Мы покинули гостеприимный оазис спустя два дня. Ахмед-мертвец – вряд ли его звали Ахмедом, и мертвецом он пока не был – взял курс на пески. Ольга заняла прежнее место на высокой верблюжьей спине, но теперь она предпочитала держаться рядом со мной.

Она не заговаривала о милых пустяках, не давала себя труда делать вид, будто ей приятно мое общество и что она вообще его замечает, но просто ехала поблизости.

А профессор упрямо не замечал этого внезапного интереса.

Однажды я не выдержал и спросил:

– Зачем я тебе нужен?

Ольга не повернулась в мою сторону, она сидела, покачиваясь, вместе с чертовым верблюдом, и глядела строго вперед. Лицо ее под тканевой вуалью было неразличимо, а белая – все еще белая, несмотря на многие дни пути – рубаха-галабея скрывала очертания фигуры.

– Так зачем?

– На моей родине не так жарко. Там много воды. Реки, озера… папа устроил пруд в имении. На английский манер, когда все растет, словно бы само по себе. Получилось живописно. Я любила приходить на берег. И моя сестра… у тебя есть братья?

– Нет.

– А у меня были. Двое. И сестра. Близнец. Представь себе кого-то, кто выглядит, как ты. Думает, как ты…

Ее улыбка остра, как клинок бедуина.

Знает? Конечно. Она все про меня знала с самого первого мгновения, с первого вдоха, с первого прикосновения.

– Моих братьев убили. Одного – на войне. Второго – после. Первого назвали героем, а второго – предателем. Но он никого не предавал. А вот сестра… моя сестра осталась у них. Это грустно. Так грустно, что сердце мое раскалывается от боли. Хочешь послушать?

– Нет!

Она рассмеялась, и ветер отозвался на смех. Ветер сам стал смехом, голосом зверя песков, который рыком грозным предупреждал нас.

– Песчаная буря грядет, – сказала Ольга совершенно спокойным голосом, как будто бы данное обстоятельство было не бедой, а неким досадным неудобством. Ахмед-мертвец – все же ему очень подходило это прозвище – замахал руками, закричал, и мальчишки принялись останавливать верблюдов.

Прежде мне лишь доводилось слышать о песчаных бурях, о том, сколь опасны они и сколь непредсказуемы. Но среди людей не было страха. Они деловито укладывали верблюдов, составляли поклажу, сами ложились, накрываясь шерстяными плащами.

– Делайте, как они, – велела Ольга, и я не посмел ослушаться.

А ветер крепчал. Он поднимал пески, кружил их, гнал многотысячным воинством. И очень скоро не стало неба, не стало ничего, кроме песка и ветра.

На что это было похоже?

На похороны. Роберт рассказывал о варварских обычаях, о том, что тело заворачивают в саван и уже его предают огню. Мой плащ стал саваном, а сам я – мертвецом. Я лежал, и сто тысяч фунтов пустыни давили на меня. Я дышал, хотя давным-давно должен был захлебнуться. Я плакал, оплакивая прошлое и будущее, но никто не видел моих слез.

Не могу сказать, сколь долго это длилось. Время исчезло вместе с миром, и я отсчитывал секунды про себя, делил их на минуты, а минуты – на часы, но сбивался постоянно.

Потом вдруг стало тихо, и я рванулся. Мне казалось, что вверх, а вышло – вбок. Я копошился, пытаясь прорыть путь наружу, и утопал в зыбучих песках. Глотал их, выплевывал, проклинал… Я вывалился из песчаного бугра, как птенец вываливается из гнезда, и застыл, столь же беспомощный.

Надо мной стояла ночь, черная, бархатная.

Холодная.

И это было чудесно.

– Сагиб? – вялым голосом поинтересовался Ахмед, как никогда похожий на мертвеца. Он выбрался из песчаной кучи и первым делом высвободил трубку.

– Надо других поднять! Других! Ты понимаешь меня? Ольга! Профессор! Ольга!

Я понял, что стою на кладбище. Что там, под толстой кожурой песка, лежат люди и звери, что сейчас они дергаются, пытаясь определить верное направление. Что, определив, выползают из коконов и роют ходы наверх… или не наверх.

Ахмед поднимал верблюдов, которых находил с легкостью, выказывавшей немалый опыт подобных происшествий. Носильщики выкапывались сами. Профессора пришлось искать. Его раскапывали с величайшей осторожностью, как вазу древнего китайского фарфора. И, уже освободившись из ловушки, он кашлял, проклинал небеса и пил ром из бутылки.

Почему я вспомнил об этом происшествии? Потому что Ольгу нам удалось найти лишь на третий день. Мы ходили, звали, слушали, и Ахмед, вытащив из тюка две скрещенные палочки, выплясывал на гребне бархана, а профессор и я молились, чтобы пляска была услышана.

В моем кармане лежала плата за смерть Ольги… и я уже был богачом. А стал бы богаче вдвое, втрое… если бы ее не наши. Но палки в руках Ахмета указали на восток.

И привели нас к Ольге.

О нет, она отнюдь не лежала в песчаной могиле, полумертвая, испуганная, жаждущая спасения. Она сидела на плоском камне, выброшенном песчаным морем, и ела змею. Змеиная голова валялась у подножия камня, и Ольга, обеими руками держась за толстое тело песчаной гадюки, отрывала куски мяса и глотала их, не жуя.

Роберту понравилась бы эта картина варварства и дикости, воплощения древней силы и красоты, ибо даже сейчас Ольга была прекрасна. Но я не Роберт. Меня стошнило.

Она же, выплюнув кровавый сгусток, произнесла:

– Я уже решила, что вас понадобится звать.

– Ольга! Ты могла бы пгедупгедить! – Профессор ринулся было к ней, но остановился, наткнувшись на упреждающий взгляд. – Ты пгосто невозможна погой! Пгосто невозможна…

– Посмотрите, – она указала куда-то за горизонт, туда, где дрожал раскаленный воздух, скрывая все и вся, искажая предметы и расстояния. – Хорошенько посмотрите! Я же говорила, что знаю, где это место.

И мы увидели храм, вернее, его остатки.

Он – корабль, лежащий на дне морском.

Он – левиафан песчаный.

Он – нечто, чему нет места в реальном мире.

Та, которая стоит за моей спиной, шепчет, что я мог бы дать координаты этого чудесного места. Но я отвечаю – нет. Разве имею я право? Пусть лучше считают меня лжецом, неуемным фантазером – хотя фантазировал всегда Роберт, но Храм голубки, проглотившей глаз бога, обретет покой.

Так будет правильно.

В песчаной буре мы потеряли двоих носильщиков и верблюда, утрата которого опечалила Ахмета куда как сильнее. Он долго стенал, не то проклиная небо, не то клянча у него чуда. Однако, как и следовало ожидать, чуда не случилось. Верблюд остался дохлым, а пустыня – прежней.

Почему мы немедля не бросились к храму? Не знаю, меня тянуло к развалинам, и в то же время я испытывал безотчетный страх.

– Завтга, уже завтга мы будем на месте! – Профессор всячески демонстрировал нетерпение, но оно казалось мне наигранным. А вот волновался он взаправду. Эддингтон вскакивал, быстрым шагом удалялся в пустыню, чтобы спустя минуту-две вернуться и упасть у костра совершенно обессиленным. А затем вновь вскочить и вновь убежать.

И вернуться.

Ольга наблюдала за его метаниями без привычной насмешки.

– Хотите? – она протянула мне чашку с кофе, и я принял угощение.

– Благодарю.

– Расскажите о том, где вы жили, – попросила она, подвигаясь ближе, я бы сказал неприлично близко, но разве можно было говорить о приличиях, когда дело касалось Ольги.

Сагиб-шайтан, которого мне предложено убить.

– Моя жизнь скучна.

– А мне кажется, что напротив. – Ольга вытянула руку и коснулась моей ладони, чиркнула ногтем и легко вспорола кожу. Крохотная ранка не причиняла мне боли, но кровь шла обильно, густо, падала в песок. – Извините. Я нечаянно.

Я не поверил.

– Ты же бежишь. От кого? Или от чего?

От нее, сидящей на расстоянии протянутой руки и ближе. От нее, оставленной за многие мили отсюда, но вернувшейся на мой след, мой запах и разум.

– Ты не волнуйся. Все от чего-то бегут. Хочешь, я расскажу тебе о дорогой сестрице? Жили-были две девицы. Она и я. Я и она. Мы никогда не знали, кто из нас первой увидел свет. Или правильно будет – увидела? У моей сестры чудесные глаза. Черные. Цыганские. Батюшка нас не любил. Из-за глаз, наверное. Я думаю, что он решил, будто маменька наша загуляла… с женщинами случается загуливать. Но мы были рождены в его доме и его именем наречены, а это что-то да значит… Мой брат был светловолос и голубоглаз. А второй – рыжий, но тоже с глазами светлыми, яркими. Я любила братьев. И батюшку тоже. Я ему простила мамину смерть… мне сказали, что она хворала долго. Неизлечимый недуг. Нутро выгрыз. Представляешь такое?

Почему-то я представил дохлого верблюда, лежащего неподалеку, и зверье, которое пробирается к туше, грызет ее и прогрызает, именно на брюхе, где находится упомянутое Ольгой нутро. Зверью помогает солнце, оно жарит, ускоряя гнилостные процессы, и верблюда разрывают накопившиеся газы… отвратительно.