Только для мертвых (СИ) - Гриньков Владимир Васильевич

– Ты заблуждаешься…

– Я заблуждаюсь?! – взвилась Хельга. – Ну уж нет. Для тебя женщина – просто приложение к тебе. Захотел – воспользовался. Захотел – спрятал в карман.

Она остановилась и ткнула указательным пальцем в грудь Воронцову:

– Запомни, Саша: я никогда не буду ничьим приложением.

– Ты дерзкая.

– Конечно.

– Ты несносная.

– Это точно.

– С тобой бывает очень тяжело.

– Не сомневаюсь.

– И вот такую я тебя и люблю.

Хельга примолкла. Наверное, она растерялась, но в темноте нельзя было разглядеть выражения ее лица. Воронцов привлек ее к себе и бережно поцеловал.

– Я недавно с удивлением обнаружил, что с самого первого дня нашего знакомства почти все поступки совершаю с твоей подачи, – прошептал он. – Вроде бы все решаю сам, но так получается, что к этому ты меня подтолкнула. И когда я это обнаружил, комплексовать не стал. Мне даже понравилось.

Лицо его дрогнуло, и Хельга догадалась, что он улыбается.

– Моя мама сказала после знакомства с тобой, что ты – тот человек, который способен вправить мне мозги. А ей я верю. Она у меня мудрая.

Воронцов прикоснулся губами к ее лицу.

– И еще – прости меня за все.

– За что? – переспросила Хельга.

– За те две ночи, когда я напился как свинья и… был груб… что я тогда тебя… что против твоего желания…

Возникла пауза.

– А ничего и не было тогда, – сказала наконец Хельга.

– Как?! – опешил Воронцов.

Ему показалось, что он чего-то недопонял.

– Между нами ничего не было, – сказала Хельга. – Ни в первый раз, ни во второй. Ты был настолько пьян, что я могла не волноваться за свою честь.

Это даже не было унижением. Это был полный крах. Катастрофа.

– Но ты же говорила мне… – пробормотал Воронцов, выпустив Хельгу из объятий. – Ты же говорила мне, что я… что мы…

– Говорила, – с необъяснимым спокойствием подтвердила Хельга. – Так получилось, Саша. Я бы и сейчас не сказала тебе этого, но у нас сегодня такая ночь – ночь откровений, и было бы нечестно, если бы я оставалась неискренней с тобой.

– Но зачем?! Зачем ты сказала мне, что между нами что-то было?

– Честно?

– Конечно! Я хочу знать правду.

– Я очень хотела быть рядом с тобой. И поэтому использовала маленькие женские хитрости…

Она была умной и хитрой. И, как теперь выяснилось, чертовски коварной. Воронцов сцепил зубы, чтобы не застонать от охватывающего его бессильного бешенства. Он отстранил Хельгу и быстро пошел по берегу.

– Ты можешь сердиться на меня, – сказала ему в спину Хельга, нагоняя его. – Но одну вещь обязательно запомни – никогда ни один мужчина не проделает этого со мной, если я сама не захочу.

В ее голосе даже не угадывалось раскаяния. Ни намека не было.

– К чер-р-рту! – прорычал Воронцов.

– Значит, если бы ты меня тогда все-таки изнасиловал, все было бы в порядке – ты сам себе это бы простил, – желчно сказала Хельга. – А вот если изнасилования не было – это уже досадно. Так, что ли? И от этого ты потерял покой.

Какая-то логика была в ее словах, но смысл ее слов совсем не понравился Воронцову. Именно поэтому он остановился и сказал, не скрывая раздражения:

– Ты лгала мне!

– Я сказала тебе правду!

– Тогда, в Москве, ты мне лгала!

– Но сейчас-то я сказала правду.

– Ч-черт! – Воронцов не нашелся что ответить, развернулся и пошел дальше.

Еще через час они наконец вышли к дому. Было темно и тихо. В лунном свете призрачно белели стены. Воронцов подошел к двери и остановился. Хельга выглянула из-за его плеча. Входная дверь была приоткрыта. Воронцов обернулся к Хельге и молча, но выразительно кивнул на дверь. Хельга припала к его уху и выдохнула:

– Я закрывала ее за собой.

Они никогда не запирали дверь на ключ, но защелку использовали. Чтобы открыть дверь, нужно было повернуть по часовой стрелке хромированную ручку цилиндрической формы.

Хельга не успела ничего сказать, как вдруг Воронцов ударом ноги распахнул дверь и ворвался в дом. Вспыхнул нестерпимо яркий свет. Хельга вбежала следом за ним. Воронцов метался по комнатам, сжав в руке нож. Осмотрев все помещения, он вернулся в гостиную и встал у двери, тяжело и возбужденно дыша. Спросил еще раз:

– Ты точно помнишь, что закрыла дверь на защелку?

– Да.

Тогда Воронцов обхватил пальцами цилиндрическую ручку и повернул ее. Язычок замка спрятался в паз. И Хельга поняла, что Воронцов хотел этим сказать: чтобы открыть дверь, надо ручку повернуть вот так. И никакой зверь этого проделать не может. Только человек.

Воронцов ткнул дверь, и она захлопнулась с мягким щелчком. Хельга смотрела на замок как завороженная.

– Здесь есть еще кто-то, – с удивительным спокойствием сказал Воронцов. – Ты только не пугайся, но мы явно не одни на острове.

– И ты догадываешься кто? Ты его видел?

– Нет. Но теперь уже не сомневаюсь в его существовании.

Глава 46

Наталья Алексеевна Воронцова была остановлена у подъезда своего дома молодым и обходительным человеком весьма приятной наружности.

– Наталья Алексеевна? – полувопросительно произнес молодой человек и, когда Воронцова кивнула, добавил: – Именно такой мне вас и описали.

– Кто, извините? – вежливо улыбнулась Воронцова.

– Директор школы, в которой вы раньше работали. Ожешко ее фамилия, а звать Елена Серафимовна.

– Станиславовна, – поправила своего собеседника Воронцова.

– Да, Станиславовна, извините. Я, кстати, не представился. Можете звать меня Стас, я работаю в одной очень серьезной организации, и меня привело к вам важное дело.

– Давайте поднимемся ко мне. Там мы сможем поговорить.

Стас предупредительно распахнул перед женщиной дверь подъезда. Наталья Алексеевна, проходя мимо него, уловила ненавязчиво-слабый запах дорогого одеколона.

– Вы, наверное, по коммерческой части? – некоторым удивлением осведомилась она.

– Как вы догадались? – в свою очередь удивился Стас.

– У меня сын предприниматель. И вот этот запах дорогого одеколона – очень похоже.

Стас вздохнул.

– Почему вы вздыхаете?

– Жизнь какая-то дурацкая. Хороший запах – уже привилегия избранных, и если ты не бизнесмен а, к примеру, библиотекарь, то хороший одеколон уже не для тебя. Вы уж извините меня, просто наболело.

– Я вас понимаю, – кивнула Воронцова. – Времена действительно нелегкие, я не все вокруг себя понимаю и уж тем более не все принимаю.

Лифт остановился, и они вышли на площадку.

– Моя соседка два месяца назад умерла, – сказала Воронцова. – Вот в этой квартире жила. – Она показала на дверь, обитую дерматином, испещренным рваными проплешинами. – Так у нее даже одежды приличной не оказалось, чтобы одеть покойницу в последний путь. Жильцы собирали деньги, чтобы все было по-человечески.

– А дети? – вздохнул Стас.

– Ой, и не говорите! – покачала головой Воронцова.

Для нее, бывшей учительницы, это была больная тема.

– Проходите, пожалуйста. Здесь темно, извините, лампочка перегорела, а вкрутить некому. Осторожно, ящик слева от вас, вот сюда, в комнату, пожалуйста.

– Я ведь из-за детей к вам и пришел, – сказал Стас.

– Вот как? Вы садитесь вот здесь, на диван, пожалуйста. Так что там вы о детях говорили?

– Наша фирма хотела бы вложить средства в создание Детского центра. И чтобы там не только разные кружки были, как когда-то в домах пионеров, чтобы ребенок приходил туда не только отзаниматься час или два и уйти. Мы хотим, чтобы этот центр иногда ребенку и дом заменял. Вот представьте: его встречает опытный педагог – и выслушает его, и совет даст, и по душам поговорит. Это ведь очень важно – по душам. Дети, пока маленькие, восприимчивы очень, все впитывают как губка. Когда человеку двадцать лет – уже бесполезно втолковывать, а маленький все выслушает и запомнит.

– Да, вы правы, – согласилась Наталья Алексеевна. – Я вас чаем угощу. Хотите? Чудесный у меня чай.