Мятеж броненосца «Князь Потемкин-Таврический» - Владимир Шигин

Разумеется, что в свете происходящих событий дорог был каждый час, однако следует иметь в виду, что броненосцы — это не велосипеды. Им надо время для пополнения запасов угля, для поднятия пара в котлах. Но в столице не желали ни о чем слышать. Не пришедшие еще в себя после Цусимы столичные адмиралы просто психологически не могли адекватно реагировать на чрезвычайное происшествие на Черноморском флоте. К тому же сам управляющий министерством досиживал в своем кресле уже последние дни. На столе императора уже лежал проект указа об увольнении Авелана за цусимское поражение в отставку, и Авелан о своей участи прекрасно знал.

Утром 16 июня командующий Черноморским флотом вице-адмирал Чухнин, находившийся в Петербурге, был вызван к царю для личной беседы. Содержание ее неизвестно. Вероятно, царь настаивал на скорейшем подавлении мятежа. Затем Чухнин сразу же выехал на Черноморский флот. В тот же день Севастополь, Николаев и Эриванская губерния были объявлены на военном положении.

Телеграмма севастопольского градоначальника товарищу министра внутренних дел: «16 июня 4 ч. 30 м. дня. В введении военного положения необходимости нет. Наружное настроение команд флота, оставшихся в Севастополе до тысячи человек, по моим наблюдениям, опасений не внушает. Внутреннее же неизвестно. Остальные в плавании с адмиралом Кригером. По отношении первых приняты меры. Откликов событий в Одессе не замечается. Организованный наружный надзор градоначальства ослаблен беспричинным выбытием в Херсон прибывших казаков, возвращение коих необходимо. Нежелательное прибытие команды “Потемкина” в Севастополь вызовет неизбежное общение с гражданами и сочувствие находящихся в городе морских команд. Этот случай может вызвать необходимость временного введения положения усиленной охраны».

Тем временем сам вице-адмирал Кригер продолжает готовить карательную акцию. В Севастополе решено было оставить лишь наиболее старые броненосцы — «Чесма» и «Екатерина II». Остальные должны были выйти в море на перехват мятежного броненосца. Одновременно весь учебный отряд под началом контр-адмирала Писаревского переходит из Камышевой бухты на севастопольский рейд, чтобы прикрыть вход в бухту от возможного прорыва «Потемкина».

Одновременно Кригер требует от начальника учебного отряда срочно отослать в распоряжение младшего флагмана эскадры контр-адмирала Вишневецкого четыре «самых исправных миноносца». С кораблей списывают на берег и часть неблагонадежных матросов. Например, с «Георгия Победоносца» списали 22 человека. По воспоминаниям матроса Волгина, на броненосце «Двенадцать Апостолов» «сознательных матросов» осталось 5—7% от всей команды.

Во втором часу ночи 16 июня, закончив спешную приемку боеприпасов, воды и топлива, в море выходит передовой отряд контр-адмирала Вишневецкого. В кильватерной колонне курсом норд-вест 49º идут эскадренные броненосцы: «Три Святителя», «Георгий Победоносец», «Двенадцать Апостолов», минный крейсер «Казарский» и миноносцы № 255, 258, 272, 273. По расчетам Кригера, следуя 12-узловой скоростью, отряд должен подойти к Одессе около 15 часов 30 минут 16 июня.

Когда севастопольские равелины остаются далеко за кормой, команды кораблей строятся на шканцах и им объявляется о цели похода, зачитывается приказ вице-адмирала Кригера. «Я со своей стороны, — объявил он в приказе, — совершенно не имею в виду нападать на “Потемкин” вооруженною силою и тем увеличивать срам, и приму все меры благоразумия к миролюбивому прекращению беспорядков, что уменьшит вину команды “Потемкина” и ослабит ей наказание». Все выглядели подавленными — и матросы, и офицеры.

Однако Вишневецкий решил сразу не идти к Одессе. По-видимому, он не хотел оказаться у одесского побережья вечером, когда в наступающей темноте можно было упустить «Потемкин». Подход к Одессе был им вполне логично отложен до следующего утра. Поэтому Вишневецкий дошел до Тендры, где на ночь встал на якорь, приказав выдвинуть на двадцать миль три линии дозоров из миноносцев, а два миноносца отправить на разведку к Одессе. При этом корабли находились в полной готовности к бою с погашенными огнями и давлением во всех котлах. На кораблях Вишневецкого усиленно готовились к возможному завтрашнему бою.

* * *

Не тратили времени даром и в противоположном лагере. До сих пор историками не изучен вопрос об избранной мятежниками тактике встречи правительственной эскадры. Фельдман в своих мемуарах пишет, что он предлагал остановить ее на горизонте, передав приказ стать на якорь, затем послать миноноску для ареста офицеров, а встретив отказ, открыть огонь по кораблям. При этом ему возражали другие члены комиссии во главе с Березовским Они были уверены, что эскадра первой не будет стрелять в «Потемкин», а если только «Потемкин» откроет огонь, то тогда и эскадра его тоже откроет. Каким был итог совещания, неизвестно, вполне возможно, что никаким. В своих воспоминаниях Березовский почему-то обошел этот немаловажный вопрос молчанием. Поручик Коваленко и матрос Перелыгин в своих воспоминаниях пишут, что выступали против открытия огня. Фельдман лее утверждает, что прошло его предложение, хотя впоследствии он якобы и понял его ошибочность. Кроме всего прочего, Фельдман и Березовский якобы придумали особую «военную хитрость»… вызвать на борт адмирала. «Комиссия рассчитывала, — вспоминал Фельдман, — что это требование вызовет негодование адмирала и заставит его отдать приказ стрелять по “Потемкину”, что неизбежно должно было вызвать восстание на кораблях эскадры». Удивительно, но Фельдман, сам того не понимая, хвастается придуманной им провокацией!

По воспоминаниям Коваленко и показаниям врача Галенко, комиссия решила начать бой только в случае явно враждебных действий эскадры, а если исход боя окажется роковым для «Потемкина», взорвать броненосец и погибнуть вместе с ним. «Такое решение, — рассказывает Коваленко, — сейчас же было сообщено всей команде, которая единодушно одобрила его». В последнем я весьма сомневаюсь — желания погибать за идеи революции команда «Потемкина» не выказывала ни в прошлом, ни тем более в будущем Могли быть красивые слова, но не более того. О настроение потемкинцев перед возможным боем лучше всего говорят факты, а они таковы. Серьезный инцидент произошел со старшим врачом «Потемкина» Галенко, который в преддверии возможного боя с эскадрой вместе с санитарами перебрался на портовое судно «Веха» и забрал с собой все медикаменты. Доктора и медикаменты вернули силой. Историки признают и тот факт, что перед выходом в море сверхсрочники-кондукторы попробовали вызвать панику среди новобранцев, но их попытки успеха не имели. Таким образом, можно говорить о начале достаточно серьезных волнений в команде и ее окончательном разделении на тех, кто не желал продолжения мятежа, — часть команды во главе с кондукторами, и другую часть во главе с Матюшенко и его одесскими подельниками.

И. Лычев вспоминает: «Было решено не открывать огня первыми. И это решение, явившиеся следствием нашей общей неправильной тактики, было ошибочно». На самом же деле это было, вероятно, одно из немногих вполне разумных решений, принятых на «Потемкине» за все дни мятежа.

Днем раньше на «Потемкин» прибыл некий социалист Лазарев, которому Фельдман с Березовским поручили следить за действиями прапорщика Алексеева, чтобы не допустить предательства с его стороны. Однако перед самым выходом в море Лазарев (историками он считается членом Одесского комитета большевиков) отпросился на берег и обратно на броненосец уже не вернулся. Таким образом, прапорщик Алексеев оказался без соглядатая. Перед выходом в море прапорщик Алексеев загодя отказался командовать кораблем в случае боя. Он заявил, что болен, просил отправить его на берег. Но Матюшенко силой заставил Алексеева идти в боевую рубку, пригрозив расправой.

Что касается прапорщика Алексеева, то он не был кадровым флотским офицером, а был призван в военно-морской флот лишь с началом Русско-японской войны в марте 1904 года. Военная служба Алексеева абсолютно не прельщала, а потому он спал и видел, когда же вернется на родной торговый флот. По существу, Алексеев никаким настоящим офицером и не был, а являлся обыкновенным штурманом торгового флота, вынужденным носить на плечах чуждые ему погоны лишь по случаю войны. Забегая вперед, скажем, что после окончания мятежа Алексеев с великой радостью покинет осточертевший ему военный флот и вернется на свой старый торговый пароходик.

* * *

Но вернемся к событиям 17 июня. Ранним утром на «Потемкине» перехватили радиограмму: «Ясно вижу. “Ростислав”», потом еще одну. «Мы телеграфируем вам на расстоянии 5…» Было очевидно, что эскадра уже близка. Матюшенко, Фельдман и Березовский решили отправить в разведку захваченный накануне в порту портовый ледокол «Смелый». Н него перебрались 12 человек во главе с верным матюшенковцем Резниченко. «Смелый» отправился к Тендре. Уже через десять минут он обнаружил отряд Вишневецкого. Ледокол тоже заметили и дали сигнал остановиться. Но он продолжал следовать прежним курсом. За ледоколом был отправлен миноносец, но затем Вишневецкий вернул его обратно, решив не отвлекаться на мелочи.