Тайна моего двойника - Татьяна Гармаш-Роффе

– Да… Кое-что.

– Моя мама – это наша с Шерил мать?

Джонатан искоса поглядел на меня.

– Или у вас другая мать, а твоя тебя удочерила…

– Пойми, этого не может быть! Мама не могла меня обмануть! Я ведь ее прямо спросила, не удочерила ли она меня! И она сказала – нет. И что я родилась у нее одна-единственная…

Меня била нервная дрожь, сигарета едва держалась в скрюченных пальцах, мне было холодно и плохо. Я захлюпала носом.

Джонатан пошарил в кармане и вытащил оттуда пачку бумажных носовых платков.

– Хочешь, поедем ко мне?

– Хочу, – ответила я.

Не задавая лишних вопросов, Джонатан наполнил ванну горячей водой, развел в ней пену, дал мне в руки халат и подтолкнул меня к дверям ванной. Я вяло разделась. На меня, после пережитого потрясения, навалилась апатия и какое-то физическое онемение. Двигаясь как во сне, я сбросила свою одежду на пол и залезла в душистую воду, покрытую розовой пеной, погрузившись в нее до носа. Пристроив душ в коленях, я лежала, ни о чем не думая.

Неожиданно до меня донесся голос Джонатана, который что-то говорил. Я не разбирала слов, но мне не хотелось ему отвечать, мне ничего не хотелось. Он все продолжал говорить, и я наконец пробормотала: «Не слышу… Я тебя не слышу, Джонатан…» Спустя несколько минут дверь в ванную открылась – я ее, наверное, не заперла, – и на пороге появился Джонатан.

– Ты что-то сказала?

– Что я тебя не слышу.

– А я тебе ничего не говорил.

– Но я слышала твой голос, – вяло возразила я.

– Я звонил. В ресторан.

– Я не хочу никуда идти.

– Я так и подумал, – кивнул он и присел на край ванны. – Поэтому я заказал еду домой. Сегодня ведь Сочельник, ты забыла? Ты любишь индейку?

Конечно, забыла, ведь я не привыкла его справлять двадцать четвертого декабря. А вот, оказывается, сегодня праздник, и надо его праздновать, как все люди, – радостно и легко. Да только где же мне взять радости и легкости, когда меня дважды чуть не убили, когда Шерил лежит в коме, когда Игорь пропал!

– Я все люблю…

Я снова заревела.

Джонатан поболтал рукой в воде, легонько наплескивая на меня пену. Затем снял с моих колен душ и полил мне на лицо, смывая слезы. Наклонившись ко мне, он осторожно поцеловал меня в мокрый нос, оторвался, посмотрел мне в глаза и снова наклонился, и снова поцеловал меня в нос, замешкавшись немного… «Сейчас поцелует в губы», – подумала я и закрыла глаза. Мне это было не неприятно, но и не приятно – мне было все равно, мне было не до этого…

Ничего, однако, не произошло. Я открыла глаза и увидела, что он улыбается, глядя на меня.

– Не стоит так долго сидеть в горячей воде, – сказал он, вставая с борта ванны. – Может упасть давление.

С этими словами он направился к двери.

Но не открыл ее, а снял с крючка махровую варежку и вернулся ко мне. Намочив ее, он налил на нее гель и стал меня мыть нежными, осторожными движениями. Тело мое было погружено в воду, и он кружил варежкой по моим плечам, шее… Я снова закрыла глаза. Мне стало удивительно хорошо, и это «хорошо» на фоне только что пережитого потрясения было особенно сильным, всеобъемлющим – это было блаженство.

– Ты спишь, что ли? Встань-ка!

Я послушно поднялась, безразлично подумав о том, что я голая. Клочья тугой пены застряли на моих сосках, затем, повисев немного, поползли по моему животу. Джонатан стянул с себя свой любимый темно-синий свитер с большим отложным воротником на «молнии» – такие тут называются «водитель грузовика» – и остался в джинсах и футболке. Его варежка заскользила по моему телу. Он смотрел прямо перед собой, ровно на то место, по которому в данный момент плясала махровая рукавица, внимательно и сосредоточенно растирая мою кожу, которая розовела от этого массажа.

– Подними руки.

Я помедлила, не понимая, к чему ведет это действо, но руки все же подняла, закинув их за голову. Джонатан подлил геля на варежку и прикоснулся к подмышкам. От холодного геля и от щекотки тело мое пошло пупырышками и соски встали торчком.

– Что, щекотно? – усмехнулся он, подняв на меня глаза.

Я не ответила.

Дойдя до низа живота, он невозмутимо намылил светлые волосики на моем лобке и скомандовал:

– Повернись-ка.

Я повернулась спиной. Энергично пройдясь от шеи вдоль позвоночника, его варежка закружила на моих ягодицах. Я боялась пошевелиться. Во мне поднялось такое острое желание, которого я еще никогда в своей жизни не испытывала, и я, чувствуя, как слабеют мои колени, изо всех сил старалась его не выдать, с замиранием ожидая, что же будет дальше, куда отправится варежка…

Или он разденется и заберется ко мне в ванну?..

Или домоет меня и отнесет в постель?..

От этих мыслей я почти теряла сознание, точно зная, что сопротивления я не окажу. Я боялась шелохнуться, тело мое словно окаменело от напряжения, и мне вспомнились античные мифы, в которых кто-нибудь нет-нет да и обратится в столб.

Уж не знаю, выразилось ли что-нибудь на той части моего тела, где вовсе нет лица, или это напряжение всех моих мышц меня выдало, только варежка вдруг остановилась. Задержавшись на мгновенье на моем бедре, она вспорхнула и куда-то делась. Я продолжала успешно выполнять функцию столба, аж шею свело, только теперь внутри этого столба полыхал уже не огонь – пожар. Мои уши пытались уловить звук расстегиваемой на джинсах «молнии», руки мои просились упереться в стенку, поясница жаждала прогнуться, ноги сводило от желания раздвинуться – но я стойко стояла столбом, не желая быть первой. Ну же, ну же, торопила я, – я ведь больше не могу, я согласна, я на все согласна, прямо сейчас, в ванной, иначе я умру…

Громыхнул душ, и по моей коже заструилась вода.

– Ну вот ты и чистая.

Джонатан обхватил меня огромным полотенцем и стал легонько похлопывать по нему, промокая. Подвинул коврик к ванне, подал руку. Я перебралась через борт. Он развернул полотенце и наконец в открытую окинул меня всю восхищенным взглядом: «Ты красивая девочка».

И надел на меня банный халат.

Разочарованию моему не было предела. «Я тебе этого никогда не прощу», – злилась я, умирая от неутоленного желания, изо всех сил пытаясь не выдать всю эту компанию эмоций: желание, разочарование, злость. Ни за что!

Но Джонатан будто и не замечал, и даже вовсе не интересовался моими чувствами. Мне даже показалось, что он это делает нарочно и что в уголках его губ притаилась усмешка… Издеваешься, да? Ну мы еще посмотрим, кто кого!

Разъяренная, я переоделась, немножко подкрасила ресницы и вышла как раз в тот момент, когда в дверь позвонили: из ресторана доставили еду.

Несмотря на все мои переживания, аппетит мой оказался зверским. Уминая индейку, я избегала встречаться взглядом с Джонатаном – мне все казалось, что он прекрасно понимает, что со мной происходит, и играет в какую-то игру, в жанре «кошки-мышки» или «а ну-ка догони». «Не буду я тебя догонять, – злилась я, – ничего мне от тебя не нужно, и вообще у меня есть Игорь!» И боль резанула меня где-то в желудке – Игорь? Есть ли он у меня? И у кого он есть, мой Игорь? И мой ли… Я уже давно перестала названивать в Москву, домой. Мама все так же не имела ни малейшего понятия о нем; я же, чтобы маму напрасно не волновать, ей наврала, что Игорь уехал в связи с предвыборной кампанией Василия Константиновича по городам и весям нашей необъятной родины вербовать голоса избирателей. Это на самом деле могло быть и правдой, но не объясняло одной, самой важной, вещи: почему он сам мне не звонит? Даже не зная моего нового телефона, он мог найти сто разных способов добраться до меня, начиная со звонка моей маме, в надежде, что ей я оставила свой номер телефона…

– Надо ехать в Москву, Оля.

Голос Джонатана донесся до меня из другого мира. Я вскинула глаза. Должно быть, он все это время следил за выражением моего лица, и глаза его смотрели с участием и нежностью. Мне стало даже стыдно за мою самолюбивую злость. Может быть, первое впечатление, как это бывает почти всегда, оказалось самым правильным и он действительно гей? Он сказал мне тогда, в больнице: «Я люблю тебя»; но, может, речь шла о любви братской, человеческой? И он просто испытывает ко мне самые нежные дружеские чувства, немного забавляясь при мысли, что я способна воспылать к нему желанием? Выкинуть эти глупости из головы, приказала я себе. У меня давно не было близости с мужчиной – вот гормоны и заиграли в крови. А дружба – так даже лучше, если он действительно гомосексуалист…

– Ты меня расслышала?

Ах, да, в Москву, сказал он…

– Почему? – тупо спросила я.

– Ты сама не соображаешь, да? – усмехнулся он, ласково глядя.

– Я? Нет… Я в таком состоянии…

– Можем отложить эту беседу.

– Нет-нет, давай обсудим. Я понимаю: в Москву… Чтобы попробовать разобраться в этой истории, да? Я только, Джонатан, не могу одного понять: моя мама не могла меня обмануть! Она могла скрывать от меня правду всю жизнь – но не тогда, когда я ее прямо спросила об этом.