Похитители бриллиантов - Луи Анри Буссенар

и навьючены на лошадей, которых сметливый и практичный бушмен пригнал в расчете, что они смогут пригодиться белым гостям.

Ночь спустилась быстро. Однако было решено выехать немедленно, чтобы поскорей добраться до покинутого крааля, где нашли свою смерть работорговцы и где терялись следы Александра.

– Давай, Жозеф, живей! Едем! Едем! А вы, мастер Виль? И вы, преподобный? Едете или остаетесь? Я еду. Кто меня любит – за мной!

– Я весь к вашим услугам, – ответил каждый из обоих англичан, вскакивая в седло. – Рассчитывайте на меня.

– И я тоже тебя не оставлю, – сказал бушмен. – Ночью в пустыне небезопасно. Я не хочу, чтобы мой белый благодетель пострадал от когтей льва или жала змеи. Едем!

Глава 14

Привязанный к понесшей лошади. – Бешеная скачка. – Ужасная пытка. – В чем преимущество кожаных наручников перед веревочными. – Еще одно сходство с пыткой Мазепы. – Посреди озера. – Александр стал дичью, за ним охотятся крокодилы. – Он едва не съеден. – Расплата за добрый поступок. – На что может пригодиться пучок колючек, завернутый в охотничью куртку. – Крокодил здорово наказан. – Как туземцы погоняют лошадей. – Отравленное копье. – Освободитель рабов сам попадает в рабство.

Лошадь, к которой привязали Александра, была истерзана колючками и без оглядки двигалась на север. Это было крепкое животное с мощной шеей, с округлым крупом, с выпуклой грудью скакуна, с тонкими ногами антилопы и с твердыми, как мрамор, копытами. Распустив гриву, выкатив глаза, тяжело дыша и храпя, судорожно вдыхая воздух расширенными ноздрями, лошадь неслась, как метеор.

Один только ее галоп нарушал тишину этих пустынных мест. Лишь изредка, испуганная лошадиным галопом, взлетала, хлопая крыльями, стайка рябчиков или проносилось несколько антилоп, которым удалось избежать ловушки туземцев.

Александр ударялся головой о лошадиный хребет; голова его отяжелела, болела и болталась из стороны в сторону, так что он даже не мог разобрать достаточно хорошо, что именно с ним происходит. У него стучало в висках, яростное солнце, отвернуться от которого он не мог, все время било ему в глаза, он был ослеплен. Напрасно пытался он опустить веки – красные круги все равно вставали у него перед глазами, пыль все равно забивалась в них. В висках стучало, он испытывал головокружение и приступы тошноты.

Однако памяти Александр не утратил. Все, что предшествовало случившейся с ним беде, и все, что было после, он помнил вполне отчетливо. Все подробности роились, наталкивались друг на друга в его воспаленном мозгу, смешивались с воспоминаниями о дорогих ему людях и стояли перед его невидящими глазами, как мрачные образы кошмарных видений. Но уж таковы были изумительная крепость организма и сила воли у этого молодого человека, что он сделал еще одно, последнее бешеное усилие, чтобы порвать путы, которые связывают ему руки и ноги. Александр судорожно дергался и извивался на мощном лошадином хребте и, не имея другой точки опоры, упирался в ее кровоточащее и распухшее тело. Лошадь, сжимаемая ремнями, словно тросом, наматываемым на лебедку, издавала мучительное ржание, спотыкалась и едва не падала. Но – увы! – эта отчаянная и безнадежная борьба вконец измотала Александра: он лишился чувств.

Но, как и тогда, когда он потерял сознание во время схватки с крокодилом, его привело в себя ощущение холода и боли. Шони чувствовал себя так, точно его бросили в воду. Открыв глаза и увидев серо-зеленую массу, он стал захлебываться, глухой шум наполнял уши, его сотрясал кашель. Но глаза промылись, освободились от песка, и несколько глотков, которые он сделал против воли, сразу освежили его. Вместе с сознанием к нему возвратилось самообладание, и он увидел, что действительно находится в воде. Однако, лежа на лошади в неудобной позе, он не мог обозреть берега. С каждым шагом лошади вода становилась все глубже, у Александра голова то уходила под воду, то снова поднималась над поверхностью. Освободиться он не мог, но каждый раз, всплывая, он набирал в легкие запасы воздуха, чтобы не задохнуться при следующем погружении.

Действительно ли несколько ослабели путы у него на руках, или ему только показалось? Нет, так оно и было. Он вспомнил, что мулаты связали его ременным лассо, которым чуть его не задушили. В воде ремни набрякли. Скоро они станут растягиваться. Через несколько минут он высвободит руки.

А лошадь наискось пересекала озеро. Время от времени она теряла дно под ногами и пускалась вплавь, но вскоре снова находила твердую почву. Невольное купанье значительно успокоило ее и придало новые силы. Александр, предчувствуя, что, когда она выйдет на сушу, начнется новая скачка, решил использовать передышку. Солнце высушит ремни в один миг, и тогда пропала всякая надежда на освобождение. Не теряя ни секунды, он снова начал дергаться во все стороны, однако не слишком быстро, чтобы не растратить последние силы.

Наконец ремень стал поддаваться все больше, и вот исцарапанные и распухшие руки Александра свободны. Он может хоть немного расправить затекшие члены, вытянуться, лечь на спину и сменить чудовищно неудобное положение. Как ни малы результаты стольких мучительных, но упорных усилий, бесстрашный охотник испускает вздох облегчения и чувствует, что к нему возвращается надежда. Увы, она не очень тверда, эта надежда, потому что руки, которые были слишком долго и слишком туго связаны, онемели и отказываются служить. Кровь не хочет больше циркулировать по посиневшим пальцам, а вены на руках, вздувшиеся так, что, кажется, вот-вот разорвутся, никак не могут вернуться в норму. Тут, вспомнив, с какой чудовищной силой был нанесен удар, от которого он потерял сознание, Александр начинает бояться, нет ли перелома или вывиха. Тревога, на минуту покинувшая его, возвращается снова, в еще более сильной форме.

Кроме того, лошадь, которая, казалось, несколько успокоилась, начинает проявлять внезапный и необъяснимый страх. Она пытается встать на дыбы, когда достигает дна, ржет, брыкается и рвется вперед. Александр пытается ее успокоить, повторяя ей слова, знакомые всем наездникам, но лошадь пугается чего-то все сильней и сильней.

Но вот онемение в руках как будто проходит, кровообращение восстанавливается. Он хватается обеими руками за гриву и садится лошади на шею. С тревогой вглядывается он в горизонт, который с трудом различает. До берега не так далеко – в каких-нибудь пятидесяти метрах начинаются прибрежные заросли тростника. Синие цапли и пепельно-серые аисты поднимаются шумливой тучей, посреди которой, как фейерверк, сверкают розовые фламинго. Одни эти безобидные голенастые не могли бы так испугать колониальную лошадь, привыкшую ко всякого рода птицам, как бы шумно они ни хлопали крыльями, как бы пронзительно ни кричали.

Но вот на спокойной глади воды