Ленин. Соблазнение России - Леонид Млечин

«Я прямо к Ленину, — вспоминала она. — Читает мою поправку, а по лицу вижу — не одобряет.

— Что вы хотите сказать этим выражением — “исчезновение замкнутой формы семьи“? Ишь куда вы хватили — “при коммунизме”! Где сказано, какая форма семьи будет в осуществленном коммунизме? Программа ведь вещь актуальная, надо исходить из практических надобностей. Нам, наоборот, надо семью удержать от развала, особенно сейчас, надо детей сохранить. А вот вы куда махнули… Успеем и эти вопросы решить, как с белыми покончим…

Но в кулуарах вокруг меня, как всегда, собрался народ, и я разъясняла им мою резолюцию, что раз нет собственности, раз мы перейдем на общественное питание, раз дети будут на социальном воспитании, изменится и форма теперешней семьи. Государству она уже не будет нужна, это остаток буржуазного строя.

Брачная пара — дело другое. Мать и дитя, главное широкое обеспечение и охрана материнства государством и общественностью.

— А отец при чем будет? — спрашивают товарищи.

— А отец пусть дает любовь и заботу о детях добровольно.

Это кто-то услышал, подхватил, и пошло по съезду: “Коллонтай хочет отцов в добровольцев превратить”.

Одни понимали иронию и смеялись, другие возмущались всерьез…».

В 1918 году в Москве вышла ее книга «Новая мораль и рабочий класс».

«Мне попалась книга Коллонтай “Мораль и рабочий класс”, — вспоминала Маргарита Ивановна Рудомино, создатель Всесоюзной государственной библиотеки иностранной литературы. — Я поняла, что брак — это что-то нужное и честное, что он должен заключаться по любви… Мораль Коллонтай — жить в браке на свободных началах. Но вместе с тем быть верными супругами. Это самое главное. Но в чем свобода? Коллонтай проповедовала однолюбие, но свободное — жить отдельно, но быть верными супругами, а детей отдавать в детские сады или совместно воспитывать, не иметь общих денег, одной кухни, что, по Коллонтай, портит жизнь».

Александру Михайловну осуждали потом за пропаганду свободных отношений между мужчиной и женщиной. Но ее призыв позволить женщине самой определять свою судьбу был реакцией на прежнее подчиненное положение женщины.

Коллонтай писала:

«Когда говорят о слишком свободных отношениях, то при этом забывают, что эта молодежь почти совсем не прибегает к проституции. Что, спрашивается, лучше? Мещанин будет видеть в этом явлении “разврат”, защитник же нового быта увидит в этом оздоровление отношений».

В сентябре 1919 года ЦК образовал женотделы — отделы парткомов по работе среди работниц и крестьянок. IX съезд партии потребовал вести «самую усиленную работу среди крестьянок и работниц». Коллонтай считала, что формирование революционных идей у женщин тем важнее, что матери передадут эти идеи детям посредством семейного воспитания. Женотделы должны были позаботиться о ликвидации неграмотности среди женщин и подготовке женских кадров. Процент женщин среди делегатов партийных съездов был очень небольшим. Партийные работники не воспринимали женщин как равных. В губкомах относились к женотделам презрительно, и существование их было «жалким», как это прозвучало на одном из съездов партии.

Коллонтай получила работу в женотделе ЦК. В политике Александра Михайловна оставалась такой же неукротимой и независимой. Как руководителю женотдела ЦК ей рассказали об арестованных крестьянках.

«Недоуменный вопрос: за что? — вспоминала она. — У меня к сердцу подступает — ненависть, гнев, досада бессилия… У меня нервный криз… На другой день встала с решением — добьюсь их освобождения. Кинулась туда, сюда, по инстанциям — заторы. Пошла “по знакомству”. К Надежде Константиновне — расписала, убедила. Обещала вступиться… Пошла к Ленину. Через два дня приказ — выпустить 260 человек. Крестьянок! К чему же законы и правила? Тошно и стыдно… Стыдно и горько».

Старший большевик, умный и едкий академик Давид Борисович Рязанов, будущий директор Института Маркса и Энгельса, пожаловался Коллонтай:

— Как я буду сражаться с нашими политическими противниками, если знаю, что после их выступления их арестуют? Мне говорят: «Иначе нельзя, период гражданской войны. Надо быть беспощадными с врагами».

«Да все ли сознательные враги? — записала Коллонтай. — Ведь еще много, что можно “отсеять” и включить в наш же большевистский улов!.. И об эсеровках, которых арестовали, а их дети — малыши — одни остались в квартире. И все боятся к ним пойти — думают, засада…».

В 1921 году вместе с бывшим наркомом труда Александром Гавриловичем Шляпниковым Коллонтай выступила против бюрократизма в партии. Считается, что и Шляпников был до революции ее любовником. В историю их выступление вошло как манифест знаменитой рабочей оппозиции, о которой говорилось во всех учебниках — в советские времена с осуждением. На самом деле старая большевистская гвардия сожалела об утрате пролетарской чистоты, пыталась бороться с разлагающим влиянием буржуазности и требовала рабочей демократии.

«Рабочая оппозиция» как фракция коммунистической партии оформилась в сентябре 1920 года. В ноябре во время работы Московской губернской партийной конференции участники оппозиции собрались и провели отдельное совещание. Ленин с раздражением вспоминал об этом на X съезде:

— В ноябре, когда была конференция с двумя комнатами, когда здесь сидели одни, а в другом помещении этого же этажа — другие, когда и мне пришлось пострадать и в качестве посыльного ходить из одной комнаты в другую, — это была порча работы, начало фракционности и раскола.

25 января 1921 года «Правда» опубликовала тезисы Шляпникова «О задачах профессиональных союзов» — это была платформа оппозиционной группы. Требования: передать профсоюзам управление народным хозяйством, создать орган управления промышленностью из самих рабочих-производителей, запретить партии подбирать и назначать хозяйственных руководителей.

Коллонтай написала брошюру «Рабочая оппозиция»:

«Рабочая оппозиция — это передовая часть пролетариата…

Рабочая оппозиция родилась из недр промышленного пролетариата Советской России. Ее взрастили не только каторжные условия жизни и труда семимиллионного промышленного пролетариата, но и ряд отклонений, качаний, противоречий и прямо уклонений нашей советской политики от четких, ясных, классово выдержанных принципов коммунистической программы…

Пролетариат геройски три года гражданской войны нес неисчислимые жертвы революции. Он терпеливо ждал. Но теперь рабочий считает излишним “терпеть” и “выжидать”… К стыду нашему, не только в глухой провинции, но в сердце республики — в Москве — процветают вонючие, перенаселенные, антигигиенические рабочие казармы, куда войдешь, и кажется, будто революции-то и не было… Рабочий видит, как живет советский чиновник и как живет он сам, на котором держится диктатура класса».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});