Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Доброе утомленное лицо в морщинах, полуопущенные глаза, в которых хранилось терпеливое страдание, глуховатый спокойный голос — таким запомнили его близкие. Иногда его серые усталые глаза осветлялись изнутри такой любовью, что всем окружающим становилось ясно — именно страдание сохранило в нем способность к чистой радости. «От него исходило ощущение крепкой душевной чистоты, цельности, доброй силы и радости — как бывает перед праздником. Несмотря на все испытания, которые он перенес, он сумел сохранить любовь к людям и к жизни. Я не помню ни одного случая, когда он бы жаловался на свою судьбу или сожалел о чем‑то, чего лишился в жизни»[482], — вспоминает внучка С. И. Фуделя.
Не имея дома необходимых книг, он должен был совершать утомительные поездки в Москву, жить у знакомых, искать в библиотеках справочную литературу и запасаться впрок нужными материалами. В 1970 году С. И. Фудель перенес инфаркт, который лечили в Москве и вылечили, сердце выстояло, рубец затянулся. Он снова стал ездить в библиотеки, забывал, что следует ходить медленно и медленно же подниматься по лестницам; радовался, что получил отсрочку. Отсрочка продлилась семь лет.
В последние месяцы Сергей Фудель составил список своих работ, отдал их в перепечатку и раздал нескольким друзьям машинописные копии. Черновые записи, выписки из книг были уложены в чемодан и тоже отданы давнему другу, московскому архитектору Дмитрию Шаховскому, сыну расстрелянного священника Михаила Шика. Все эти материалы — с добавлением сохранившихся писем — четверть века спустя легли в основу трехтомного собрания сочинений.
«Душа спокойна, точно послана мне от Бога какая‑то радость конца»[483], — пишет он дочери. Зрение все больше оставляет его, писать приходится при помощи большого увеличительного стекла, слабость усугубляется. И все же в самые последние месяцы изменившимся уже старческим почерком он пишет свою последнюю тетрадку, в начале которой выводит: «Итог всего».
Это итог не только личной судьбы, но и церковной эпохи.
«Христианство больше не может существовать без вдохновения Святым Духом, мы больше не можем задыхаться, не ощущая Его духоносного водительства, реально нами осознаваемого. Мы пресыщены формализмом всех сортов»[484]. Страстно протестуя против обмирщения христианства, против попыток «вне Голгофы или помимо Голгофы» создать некий социально приемлемый его суррогат, как и против «собой наполненного самоспасания», Фудель в этом последнем своем завещании вновь говорит о жажде Духа, о реальном причастии «еще здесь, на земле, Божественной жизни и нетления», без которого томится душа, о подвиге жизни, которым возжигается в сердце огонь Пятидесятницы.
«Да, мы грешные; да, мы не святые, но мы, именно осознавая свою грешность, должны искать ощутимого водительства
Помянник протоиерея Иосифа Фуделя, позднее перешедший к сыну. Собрание А. М. Копировского
Храм Покрова Пресвятой Богородицы, где на клиросе читал С. И. Фудель. Покров. Фотография начала 2000–х гг
Божия.<…>Нельзя больше жить в мертвой пустыне недухов — ности».
Подобно Моисею на горе Нево, Сергей Фудель завершает свою жизнь обращением к «последним христианам истории», которые стоят перед Богом непоколебимо и видят восходящую «зарю Духа, в которой открывается и познается вся подлинность христианства»[485].
В Покрове 7 марта 1977 года он скончался на рассвете в своем маленьком намоленном домике, причастившись Святых Таин за несколько часов до смерти. Гроб на связанных детских салазках отвезли в любимый храм. Утром 9 марта с первыми электричкой и рейсовым автобусом приехало множество его друзей и почитателей, так что церковь во время отпевания была полна. Отпевали его два священника — бывший настоятель храма протоиерей Андрей Каменяка, приехавший из Киржача, и назначенный в июле прошлого года его преемник отец Виктор Кукин. «Могучий хор — ведь приехало много молодых — пел так, что во мне, — вспоминал сын, — что‑то омертвелое от горя переломилось, и сквозь слезную боль потекло неведомое облегчение. Отец Андрей Каменяка, который много лет знал отца и в церкви, и дома, говорил надгробное слово, и в голосе его звучало даже как бы праздничное торжество очевидца, своими глазами увидевшего победу над смертью. И вот это непередаваемое ощущение победы, пробивающейся сквозь горе, испытали, как они мне сказали позже, многие»[486]. В памяти другого участника этого памятного отпевания сохранились и слова отца Андрея, уподобившего Сергея Иосифовича мученикам в белых одеждах, о которых говорится в Апокалипсисе: «Это те, которые пришли от великой скорби; они омыли одежды свои и убелили одежды свои Кровию Агнца…» (Откр. 7, 14)[487]. Светлые воспоминания об этом дне сохранились и у друга Фуделя A. A. Бармина: «Масса народа идет к кладбищу. Все — в березах, ярком снегу, мартовском солнце. Столько света и тепла — и такое чувство, что мы Сергея Иосифовича провожаем в рай…»[488]
Многолюдная толпа провожающих — около ста человек — медленно шла за гробом по главной улице городка с радостным и согласным пением: «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас», — и случайные прохожие останавливались, чтобы спросить, кого хоронят. Трудно было что‑то ответить — хоронили всего — навсего бывшего зэка, бывшего солдата, бывшего ссыльного, бывшего бухгалтера, инвалида, пенсионера. Сосредоточенно и отрешенно шла толпа за машиной с гробом до старого кладбища с вековыми соснами и березами — там он и нашел упокоение под большим дубовым крестом, позднее сработанным Дмитрием Шаховским. Рядом через одиннадцать лет погребена и его жена Вера Максимовна.
«У меня чувство, что они не умерли»[489], — писал сын.
А священник одного из соседних сел, никогда не знавший Фуделя при жизни, спустя тридцать лет после тех светлых похорон сказал: «Порой в сложный момент, когда мне особенно нужны помощь или совет, я, бывая в Покрове, заезжаю [на могилу] к Сергею Иосифовичу и прошу его помощи, и как‑то все дела решаются, и помощь приходит, и совет нужный»[490].
За несколько месяцев до смерти С. И. Фудель написал дочери Марии удивительные слова. «Мы живем, и дышим, и верим, и терпим, — только для того, чтобы “не умирала великая мысль”, чтобы не стерлись с лица земли те капли крови, которые пролил за нее Христос. Так как без них — духота, и смерть, и ужас. Если люди перестанут это понимать, то я ради них же, этих людей, не перестану, так как жизнь вне любви — безумие»[491]
Заключение
Труды Сергея Фуделя теперь собраны, изданы и прочитаны в разных уголках земли. Книга «У стен Церкви» уже двумя изданиями вышла в Америке на английском языке. На предстоятеля Японской Православной Церкви произвела особенное впечатление книга «Путь Отцов», и митрополит Даниил выразил намерение перевести ее на японский. Избранные страницы произведений Сергея Иосифовича переведены недавно на итальянский язык.
Больше всего, конечно, читают Фуделя в России. Судя по откликам в Интернете (где размещено уже немало фуделевских текстов), особенно читают молодые. Для многих встреча с книгами Фуделя становится поворотным событием в жизни, пробуждает к следованию за Христом. В одном из чатов довелось прочесть, что книжку «У стен Церкви» так и хочется «всю растащить на цитаты».
Когда читаешь работы Фуделя подряд, становится ясным, что они писались не для собрания сочинений. В каждой из них, «как солнце в малой капле вод» (любимая Фуделем и часто им цитируемая строчка из оды Державина), отражена главная тема его творчества. Работы Фуделя, в общем‑то, все об одном: о присутствии Бога в жизни людей и в живоносных словах. О следах святых на земле живых. О святой и непобедимой Церкви.
И все же радостно, что теперь эти труды собраны и изданы в России все вместе. Как доброе вино, они ничего не потеряли от многолетней выдержки. Читатели распознали в них убедительное и такое нужное нам «свидетельство о чистой православной мысли, шедшей сквозь русский двадцатый век, как и сам автор в тихой и незаметной жизни своей, тем самым трудным и узким путем»[492].
Заключение по делу С. И. Фуделя. 3 апреля 1997 г. ЦА ФСБ РФ
Богословские и литературоведческие работы Фуделя не остались лишь памятниками ушедшей самиздатской эпохи. Так, книга о Достоевском была с интересом встречена искушенным профессиональным сообществом: когда, кажется, всё уже о Достоевском проанализировано и высказано, вдруг оказалось, что возможен и такой взгляд… А работа о Флоренском осталась не только первой, но и единственной русской монографией о нем, где с такой любовью и достоверностью передан во многом загадочный облик этого удивительного человека. Очень точно сказал Григорий Померанц: люди, о которых пишет Сергей Иосифович, «начинают светиться, даже очень сложные люди — Флоренский, Достоевский. Он не приукрашивает. Он просто видит свет, видит радость любви сквозь темные провалы»[493].
- Великая война. Верховные главнокомандующие (сборник) - Алексей Олейников - Прочая документальная литература
- На сопках Маньчжурии - Михаил Толкач - Прочая документальная литература
- Власть Путина. Зачем Европе Россия? - Хуберт Зайпель - Биографии и Мемуары / Прочая документальная литература / Политика / Публицистика
- 1917: русская голгофа. Агония империи и истоки революции - Дмитрий Зубов - Прочая документальная литература
- Шпион на миллиард долларов. История самой дерзкой операции американских спецслужб в Советском Союзе - Дэвид Э. Хоффман - Прочая документальная литература
- Плутониевая зона - Михаил Грабовский - Прочая документальная литература
- К расцвету общерусской цивилизации (об идеологии Союзного государства России и Беларуси) - Николай Соколов - Прочая документальная литература
- Германия и революция в России. 1915–1918. Сборник документов - Юрий Георгиевич Фельштинский - Прочая документальная литература / История / Политика
- Война на море. 1939-1945 - Фридрих Руге - Прочая документальная литература
- Исцеление для неисцелимых: Эпистолярный диалог Льва Шестова и Макса Эйтингона - Елена Ильина - Прочая документальная литература