Стриптиз в кино - Нэнси Бартоломью

— Ладно… — Он снова понизил голос до шепота. — Я с тобой. Ты не одна. Все будет нормально.

Он долго еще, не говоря больше ни слова, держал меня, прижимая к себе, и Флафи, видимо, поняв, что сложилась ситуация, когда третий лишний, спрыгнула с постели и деликатно удалилась.

Постепенно сознание прояснялось, ужасные события отходили все дальше, я почувствовала, что я дома, в безопасности, что ужас прошедшего вечера позади. У себя, в надежной гавани, я отдалась радостному ощущению душевного и телесного покоя.

В какой-то момент прикосновения Нейлора стали более требовательными, чувственными, и я с готовностью откликнулась на них. Его дыхание участилось, когда мои пальцы коснулись его шеи, волос. Джон поцеловал меня, и я вздрогнула, когда его рука коснулась соска моей левой груди, а язык заскользил по шее и ниже.

— Остановись! — против собственной воли сорвалось у меня с языка.

Он отпрянул:

— Что?

Джон смотрел мне прямо в глаза, и я чувствовала себя последней дурой, потому что хотела его и мечтала об этом так или иначе все время, а теперь, когда мое желание вот-вот сбудется, проявляю норов и опять в который раз все порчу.

— Ты и я… — попыталась я объяснить. — Мы по-разному, но завязаны сейчас в одном деле. Только положение неравное… И если ты просто думаешь воспользоваться моментом…

Я замолкла. Нейлор пристально смотрел на меня — не то с угрозой, не то с раздражением и жалостью.

— Кьяра, — сказал он, — не болтай глупостей, о которых будешь потом жалеть. Не делай выше стену между нами, которая, быть может, и так высока. Но, видит Бог, не по моей вине.

Не знаю, что он хотел сказать, — возможно, намекал на то, что я занимаюсь танцами со стриптизом, но, по правде говоря, в эти минуты мне было не до выяснений. Его рука снова осмелела, он снова гладил мне шею, грудь.

Однако я — проклятый характер! — припомнила еще одну обиду.

— Считаешь, что мои усилия разобраться в убийствах ничего не значат, да? Даже не хочешь со мной говорить на эту тему, хотя у меня есть доступ к информации, какую вы за миллион лет не получите при ваших допросах. Тебе куда важней, что я тут перед тобой… голая.

— Тьфу ты!.. — Джон беззвучно выругался и опять отодвинулся, а у меня сжалось сердце.

— Чего ты хочешь от меня? — почти выкрикнула я в отчаянии. — Только…

— Нет, не только, Кьяра. Разве ты еще не поняла, что я действительно хочу заботиться о тебе? — Я попыталась что-то возразить, но он приложил палец к моим губам. — Не хочу этим сказать, что ты совершенно беспомощна или что-то в этом роде, но бывают в жизни моменты, когда помощь необходима. К сожалению, не все и не всегда это понимают. А некоторым мешает чрезмерное самолюбие. — Опять камень в мой огород, но ладно уж, дослушаю до конца. Джон продолжал: — Я выслушиваю и принимаю к сведению все, что ты мне говорила и будешь говорить, но пойми: положение становится все более опасным. Для тебя. И помощь даже самых распрекрасных пожилых женщин может оказаться безрезультатной. Кто-то угрожает тебе. Кому-то ты встала поперек дороги. Однако твои безрассудные действия могут лишь помешать размотать весь клубок преступлений… И навредить тебе…

Зачем он так долго говорит? Лучше бы плюнул на мой дурацкий гонор, на мое притворное сопротивление и сломил его настойчивой лаской. И еще одна мысль пронзила меня: он сказал, что хочет заботиться обо мне. Не должен в силу каких-то инструкций, обязательств — как офицер полиции, как мужчина, наконец. Нет! Он хочет!.. Я уже давно забыла о таком отношении к себе. (Не говорю о родителях.) Люди давно обращают внимание на Къяру Лаватини, только когда она движется по сцене. Когда раздевается… Нейлор прочитал мои мысли, потому что сказал:

— Разве так необычно, если человек хочет заботиться о тебе? — Он убрал с моей щеки упавшую прядь волос. — Тебе трудно довериться мне? Поверить?

Мне показалось, что если и была невысокая преграда, разделявшая нас, то она упала, улетучилась. Ощущение было непривычным, непроизвольные слезы хлынули у меня из глаз, покатились по щекам, выдавая истинные чувства.

— Не плачь, дорогая, — сказал Джон, крепко обнимая меня снова. — Все будет хорошо…

О, как много хотелось мне ему сказать, но я не могла произнести ни одного слова. Не решалась. Что говорить? О моем неудачном романе с Тони? О том, как я осталась с пустотой в душе и в теле? О других результатах моего неумения разбираться в людях? В людях, которые думали в первую очередь о себе и сроду, наверное, не знали, что означают слова “забота о других”. Не хочу признаваться Джону и в том, как часто я мечтала, чтобы кто-то держал меня так, как он сейчас, и говорил эти самые слова.

Не скажу, потому что Кьяра Лаватини не имеет права быть слабой и беззащитной. И еще потому, что мне стало так хорошо, когда мы оба замолчали, посторонние мысли начали отлетать от меня, что захотелось только одного: чтобы он не ослаблял своих усилий, чтобы продолжал ласкать, побуждая окончательно оторваться от берега и броситься в чреватые опасностью, но сулящие такое блаженство глубины.

Судя по действиям, Нейлор, видимо, разделял мои мысли. Я откинулась назад и посмотрела ему в лицо. Нет, он не торопился овладеть мной, и я догадывалась: хотел, чтобы окончательное решение исходило от меня. А мне… мне не хотелось сопротивляться ни душой, ни телом. Тело желало его давно, а душа… Она тоже давала согласие.

— Ладно, — прошептала я с улыбкой.

— Что ладно, Кьяра?

Он хотел, чтобы я поставила точку над i. (Или черточку над t.)

Я провела пальцами по его щеке, коснулась шеи.

— Ладно, — повторила я, — возможно, ты и в самом деле не считаешь меня совсем уж никудышной и хочешь немножко обо мне позаботиться.

— Немножко? — переспросил он, улыбнувшись.

— Да. — Я наклонилась вперед и поцеловала его. — Предположим, я верю тебе. Но мы сейчас в неравном положении.

— Почему же? — Он оглядел комнату, задержал взгляд на мне, — я сидела в постели, обернувшись до пояса в простыню. — Мы на твоей территории, ты у себя дома, ты здесь хозяйка. Можешь указать мне на дверь.

— Да, я хочу указать… на то, что ты абсолютно одетый, а я абсолютно голая.

— Абсолютно? Это правда? — Он медленно стянул с меня простыню и слегка присвистнул. — Да, ты не обманула меня.

— Встань! — скомандовала я.

Мужчина не спеша подчинился. Я взбила подушки еще выше в изголовье и уселась, как в ложе театрального зала в ожидании поднятия занавеса.

— Начинай, — прошептала я чуть севшим голосом. — Расстегни рубашку.

Взметнулись в легком удивлении брови, и Джон взялся за верхнюю пуговицу, не сводя с меня глаз. С пуговицами на груди было покончено, он расстегнул манжеты, рубашка полетела на пол. У него была широкая загорелая грудь.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});