Революция чувств - Зоя Кураре

Мозг Александра Куликова работал, как швейцарские часы, секунда в секунду фиксируя время, информацию, реакцию оппонента. Жирная крыса знала все, она хитра, коварна и жаждет больших денег. Если Куликов денег не даст, он лишится честного имени, а значит всего. Клиенты не станут с ним иметь серьезные дела.

– Я хочу половину и сейчас, – часто и глубоко дыша, просипел Петр Антонович.

– Если сейчас, тогда 30 %, и больше мы не встречаемся, во всяком случае, до конца предвыборной кампании. Вы, Петр Антонович, тоже не без греха? Через вас какие финансовые потоки проходят? – злился Александр Куликов.

– Проходят, а факты у вас есть? Такие отчеты, сколько пришло, сколько ушло, сколько на карман попало. Сорок пять процентов. Я не шучу. Мне нужны не слова, бабки. Слышишь, Куликов, бабки и сейчас, – Ковбасюк нервничал и этого не скрывал.

– В моем сейфе таких денег нет. Могу наличными дать 30 %. Сейчас. Или переносим наш разговор на завтра.

Завтра, подумал Ковбасюк, ты меня закажешь, завтра я тебе дешевле обойдусь. Сегодня и сейчас, злился Петр Антонович. Вот сейф. Наличные деньги в нем есть всегда, вопрос сколько, не продешевить бы. Ковбасюк, как настоящая крыса вытянул острый носик и обнюхал территорию оппонента, пахло деньгами. Определенно деньги в сейфе водились.

Александр Куликов подошел к двери и закрыл ее на ключ, изнутри рабочего кабинета. Он понимал, или они сейчас договорятся или… Ковбасюка выпускать из кабинета нельзя, крайне опасно.

– Петр Антонович, мы оба рискуем в этой непростой ситуации, вы фактически пришли договариваться к политическим оппонентам. Признаю, я допустил ошибку, раз эти документы к вам попали. Тридцать процентов, и ударим по рукам. Останемся партнерами. Вы правильно сказали, кто знает, как сложится политический сценарий дальше. Может, уже завтра мы с вами, Петр Антонович, окажемся вместе в одном информационном окопе, вы как финансист, я как политтехнолог. И нам, как сейчас, придется договариваться. Вы не хотите, чтобы я затаил обиду. Виноват, значит, придется отвечать собственными деньгами, – Куликов в душе свирепствовал, его бы воля, он бы из Ковбасюка колбасу советского образца сделал, и знак качества на самое видное место поставил. Сан Саныч терпел, он собрал остатки здравого смысла и хотел одного, скорее закончить торг. Скорее закрыть дверь кабинета и никогда больше в жизни не видеть эту мерзкую, жирную, противную рожу.

– Не пудрите мне мозги, я вам и так бонусом 5 % уступил, – торговался, как на рынке, Ковбасюк.

Невольными свидетелями безоговорочного падения нравов стали недоеденные Ковбасюком одиннадцать шоколадных конфет. Конфеты ехидно хихикали, неприлично шушукались и от жаркого спора двух разгоряченных мужиков потихоньку таяли. Еще бы! Одинадцать шоколадных конфет с ореховой начинкой могли смело претендовать на футбольную команду в полном составе, но уж никак не на статус невольных свидетелей финансовой махинации. Каждая конфета понимала, после сделки преступники безжалостно расправятся с ними. Кому нужны свидетели?!!

Аргументы исчерпаны, от мирного диалога хозяин кабинета и его гость перешли к высоким тонам. Мужики нервно размахивали руками, шипели, устрашающе топали ногами. Итог, один из хищников финансовых махинаций побеждено упал всем телом в кресло и стал нервно отправлять себе в рот по две конфеты. Шоколадные заложники открыто возмущались нетактичным, бесчеловечным, точнее бесконфетным, поведением гостя. Не в силах что-либо изменить. От рождения конфеты наивно полагали, что люди ели шоколадные изыски исключительно для наслаждения, оказалось, они просто гасили минутный невроз. Мир людей и конфет существовал параллельно. Шоколадные конфеты видели и слышали, что говорили люди, а орущие мужики – нет, в их жизни многое напоминало расплавленную коричневую массу, но с иным, неприятным запахом.

Сидя в мягком удобном кресле, Петр Антонович безжалостно приговорил последние две конфеты. Он хотел денег, как хотят женщину, которая тебе не принадлежит. Денег, денег, денег скандировала его финансовая душонка. Несговорчиво бурчал желудок, после шоколадных конфет Ковбасюку еще больше захотелось есть. Терпение лопнуло, финансист первым вывесил белый флаг.

– Ладно, Сан Саныч 35 % это мое последнее слово. Точка. Слышишь, точка жирная, реальная, окончательная, – еле дыша, сказал Ковбасюк.

Куликов понял, торг не уместен. Он молча встал, подошел к сейфу, открыл его. Сан Саныч стоял спиной к Ковбасюку, чтобы тот не смог рассмотреть содержимое сейфа. Отсчитал 350 тысяч долларов. Руки дрожали, они отказывались повиноваться хозяину.

«Черт, черт, черт», – плевался мысленно Александр Куликов, сохраняя высокий статус пиар-технолога и невозмутимое, несмотря на непредвиденные обстоятельства, лицо.

Александр Куликов резко повернулся к гостю и бросил солидные пачки денег на стол. Деньги, словно птицы, приземлились в самом центре стола. Не успев в полете, по обыкновению, даже нагадить.

– Вот, это все. Все, что есть, – многозначительно сказал Александр Куликов.

Петр Антонович оживился, шелест денег, их цвет свежескошенной травы подействовал на него успокаивающе. Финансист достал из кармана тонкий черный полиэтиленовый пакет, деловито развернул его, сгреб со стола деньги Куликова и одним махом отправил их в собственные закрома.

– И помните условие, больше мы не встречается. То, что сейчас между нами произошло, это компрометирует нас обоих в равной степени, – убитым голосом выдавил из себя на прощание пару фраз Александр Куликов. Он безвольно открыл дверь кабинета. Эта крыса сейчас уйдет с моими деньгами, с моими кровными деньгами, подумал Куликов.

– Согласен, больше не встречаемся до конца предвыборной кампании, – с улыбкой на лице сказал Петр Антонович Ковбасюк. – И еще, надеюсь, Евгения Комисар у вас больше не работает, даже я при своей финансовой стабильности не держу у себя в команде людей, которые обходятся мне так дорого. Прощайте, Сан Саныч, – Ковбасюк громко хлопнул дверью.

Куликов выдержал паузу, пока жирная крыса покидала территорию офиса, а затем бесцеремонно дал волю чувствам.

– А, а-а, – завопил Куликов и сбросил рукой с рабочего стола все предметы, которые там находились. Канцелярские принадлежности, чашки с недопитым кофе, документы все смешалось в кабинете Куликова, все на мгновение утратило привычный порядок, смысл и ценность.

Секретарша испуганно просунула голову в кабинет.

– Уйди, от греха, – прохрипел шеф.

Дверь мгновенно закрылась. Грех есть.

Александр Куликов метался по кабинету как ошпаренный, он вдруг вспомнил, как в детстве случайно обжегся горячим чаем, нестерпимая боль явилась к нему, как призрак из далекого прошлого. Моментально подскочило кровяное давление, затем оно резко упало, до критической точки. Александр Куликов вспотел, его трясло, его душило чувство обиды, так бездарно потерять деньги. И какие деньги? Самое страшное – это зависимость от человека, которого и человеком-то назвать сложно. Мерзкая, жирная крыса. Неужели крыса могла победить супераналитика, суперполиттехнолога. Кто? Это жирное животное, которое в любую минуту может напомнить о своем существовании? Мысленно Куликов понимал, за это кто-то должен ответить, необходимо спустить пар, иначе мозг взорвется.

Александр Куликов выбежал из кабинета, буркнул секретарше, что он сам выйдет на связь при необходимости. Секретарша поняла дословно: дело дрянь и касается оно финансов, раз шефу на текущую работу наплевать.

Александр Александрович Куликов поехал к себе домой, чтобы все как следует обдумать и напиться. У себя дома он чувствовал себя защищенным. Отключив все телефоны, он мог сосредоточиться, чтобы с удвоенной силой приступить к созданию нового политического проекта. Необходимо возместить утраченные сегодня деньги. Только во время выборов деньги, как птицы, гнездились на территории задорожной губернии. Сезон. После выборов придется перебиваться с хлеба на небольшой кусок масла.

– Черт, черт, – выругался Александр Куликов, угодив в очередную дорожную выбоину.

Выборы приходят и уходят, а плохие дороги, как после второй мировой остаются, подумал Сан Саныч.

Поставив машину в гараж Александр Куликов бегом, как будто он опаздывал на регистрацию авиарейса, бежал по винтовой деревянной лестнице на второй этаж своего огромного дома. Где ты, где же ты, шептал он себе под нос. В кабинете его ожидал сам господин Хеннесси.

Увидев хозяина, коньяк напыщенно изменился в цвете. С 1765 года, даты своего основания, элитный французский коньяк так не багровел.

– Два дня обходил ты меня вниманием, и что? Хлебни, Александр, тебе станет легче. Что, неприятности? Я так и знал, – пробурчал коньяк, искренне считая, что он панацея от всех проблем политических, личных, финансовых.