Злая игрушка. Колдовская любовь. Рассказы - Роберто Арльт

Жена его, как и сотни других безвестных жен, была отличной хозяйкой, но он-то был не из тех, кто умиляется при виде натертого до блеска пола или абажура, скопированного с картинки из журнала «Ты и твой семейный очаг».

Она прекрасно вышивала, великолепно стряпала, бренчала на фортепиано, но эти качества не могли поколебать иронического и безразличного отношения к ней Бальдера.

Ну какая может быть связь между натертым полом или идеально приготовленными фрикадельками и счастьем?

Жены его друзей были более или менее похожи на его жену, но это не препятствовало тому, чтобы время от времени кто-нибудь из этих друзей говорил Бальдеру:

— Ты знаешь, я все больше влюбляюсь в свою милую.

Эстанислао глядел на таких с некоторой завистью. Вот, например, Гунтер. Этот приходил на свидание за четверть часа до любовницы и украшал ложе гиацинтами. Бальдер с ехидством спрашивал его:

— Ты своей жене тоже кладешь на подушку гиацинты?

А Гонсало Сасердоте? Тот, когда говорил о «ней», захлебывался от восторга, а потом надолго умолкал от наплыва чувств. И все они в подходящей обстановке не стеснялись описывать интимные подробности, которые порядочный человек обязан хранить в строжайшей тайне.

Бальдер с ужасом спрашивал себя: «Что за жизнь ведут эти люди? Лицемеры они или развратники? А может, тот мир, которым они похваляются, действительно существует?»

Они не были ни теми, ни другими. Понаблюдав за ними повнимательней не один месяц, Бальдер пришел к заключению, что поступки их вполне логичны и объясняются очень просто.

Они не могут жить без иллюзий.

Все они женились молодыми, и прежние иллюзии скоро угасли. Почти все обладали моральными устоями, не позволявшими оставить жену и соединиться с любимой женщиной. Вернее, так думал Бальдер сначала. Потом обнаружил, что дело тут вовсе не в моральных устоях. Просто они знали, что, если покинут жену и уйдут к любовнице, через некоторое время та наскучит им так же, как наскучила жена.

В некоторых случаях Эстанислао улавливал признаки будущей житейской драмы. И, продолжая размышлять над этим, пришел к неутешительному выводу, что ни одна из жен не виновата в том, что муж охладел к ней и семейный очаг превратился в пустыню. Нет, они не виноваты. Они, по существу, так же несчастны, как и их мужья. Живут, наглухо замкнувшись в своем внутреннем мирке, куда муж очень редко получает доступ.

Этих честных женщин (остававшихся таковыми на самом деле) мучили любопытство, страсть к приключениям, жажда любви. Но в критический момент редкая из них сошла бы с правильного пути.

Их сознание сформировалось в обществе, где их нравственно калечили со школьного возраста, поэтому они, подобно муравьям или пчелам, способным на самопожертвование, подчинялись требованиям общественной морали. Они принадлежали к поколению тысяча девятисотого года.

Чтобы как-то возместить отсутствие духовной жизни (о церкви они после замужества забывают), женщины ходят в кино. Читают мало, в основном дешевые романы, зато живо интересуются делами кинозвезд, их скандальными историями и скандальными историями их любовников — для этих неискушенных и жаждущих душ мир разврата рисуется сказочным. В этот мир мужей не пускают, как не пускали женихов в мир девичьей болтовни.

Жены живут в такой же серой монотонности, как и мужья. Разница только в том, что у женщин нет никаких прав.

Порабощенные моральными принципами, вбитыми им в голову буржуазным воспитанием, они обо всём только мечтают, а взять ничего не могут — духа не хватает. Единственное, что им остается, — распутство с законным мужем, и они им занимаются довольно неуклюже, из-за того что у них мало опыта.

Бальдер размышлял о проблемах, доступных его наблюдению, пытаясь на фоне других понять себя.

Он чудовище? Развратник?

Ни одну из своих любовниц он не любил, хотя некоторые из них были очень красивы… Вспоминая о них, пожимал плечами. Не потому, что испытывал гордость пресыщенного завоевателя, а потому, что понимал всю никчемность наслаждения, полученного без любви.

Почти все девицы (его подруги) принадлежали к кругу мелкой буржуазии. Это были дочери служащих или торговцев. У них были братья и женихи, тоже служащие или торговцы. Жили они обычно в домах, почти не отличавшихся фасадом от домов средней буржуазии. Не ходили ни в магазины, ни в лавки, ни на рынок. Для девиц их круга это неприлично. Одевались хорошо. Привратник вполне мог принять девицу из мелкобуржуазной семьи за аристократку, подобно тому как и дома их мало отличались друг от друга по фасаду.

Целью этих девиц было замужество. Их братья и женихи видели свою цель в том, чтобы обманывать женщин, а потом выгодно жениться. Стало быть, брак являлся целью как самцов, так и самок. При таком образе мышления мысль о браке по любви являлась аномалией. Женщины иногда принимали за любовную страсть не слишком сильную влюбленность, отнюдь не мешавшую им владеть собой в любых обстоятельствах и трезво оценивать экономические выгоды замужества. У мужчин было иначе. Они женились, когда «деваться было некуда».

Девиц, которые теряли невинность до брака, их подруги, вступившие в брак девственницами, считали «погибшими». Если этим погибшим удавалось выйти замуж, общество снова принимало их в свое лоно. Честным женщинам очень интересно слушать их воспоминания. Законное любопытство.

Когда какая-нибудь из подобных девиц (а они составляют девяносто процентов женского населения столицы) знакомилась с Бальдером, она либо тут же его отвергала, либо дарила его дружбой. Бальдер был не такой, как остальные мужчины. С ним можно было говорить обо всем, что тревожило их душу, и глаза его при этом не загорались вожделением.

Бальдер смотрел на них иронически-снисходительно, его изумляли и страшили их ухищрения, их притворная страсть, которую им приходилось выказывать перед каким-то болваном, способность терпеть бесконечную скуку — и все только для того, чтобы освободиться от родительской опеки с помощью отдела регистрации браков.

Некоторые из этих несчастных в двадцать семь лет еще продолжали игру с мужчинами, дразня их чувственность и свою, но не доводя дело до конца, а те, что помоложе, задавали Бальдеру вопросы, которые страшно его забавляли:

— А как это все делается в доме терпимости?

— А эти женщины счастливы, ведя такую жизнь?

— А мужчины с ними счастливы? Они там знают какие-нибудь тонкости в любовных делах?

— А когда наши братья возвращаются под утро, это значит, они были там?

— А что делают эти женщины, чтобы у них не было детей?

Некоторые из девиц сетовали, что не родились мужчинами и не могут пуститься во все тяжкие. Бальдер, пожимая плечами, сурово отвечал, что «мужчины в еще более трудном положении», и разговор на этом прерывался, девушки умолкали, задумчиво глядя перед собой. Озабоченные лица и серьезные глаза некоторых из них смягчали сердце Бальдера, и тогда, чтобы разрядить внутреннее напряжение этих мятущихся душ, он легонько щелкал их по носу и насмешливо спрашивал:

— Почему бы тебе не спросить об этом своего жениха?

Девицы хватались за голову и, с ужасом глядя на него, шептали: спрашивать о таких вещах у жениха? Да он с ума сошел! Тот сразу подумает бог знает что, сочтет ее дурочкой или постарается извлечь для себя выгоду из ее неопытности.

Нет, нет и нет. Психика женихов и так очень хрупка. Обращение с ними требует особой осторожности, искусных приемов, своего рода режиссуры. Если обнаружить свое любопытство перед будущим мужем, он по глупости сочтет его продиктованным дурными склонностями.

— О чем же вы тогда разговариваете? — спрашивал озадаченный Бальдер.

Те, с досадой махнув рукой, мол: «Видите, в какие условия мы поставлены?», — отвечали:

— А о чем прикажете с ними говорить? О всяких глупостях.

Под глупостями они подразумевали пережевывание набившей оскомину любовной темы, молчание, когда нечего сказать, банальные фразы. «О да, дорогая! О нет, милый!»

Их женихи, как в свое время и Бальдер, считали, что с любимой женщиной надо говорить только о любви, уподобляясь тем сыновьям лавочников, которые, потолкавшись среди студентов университета, считают своим долгом в присутствии литератора говорить только о литературе.

Бальдер минут десять изумленно молчал, вспоминал разговоры, которые сам вел со своей будущей женой, и признавал, что они были ничуть не умней тех, которым он поражался теперь. Лицо его принимало озабоченное выражение.

— О чем задумались, Бальдер?

— О чем же мне думать? Мне кажется, что все мы лицемеры.

— А как можно жить иначе?

Бальдер не сдавался: