Две головы и одна нога (пер. В.Селиванова) - Irena-Barbara-Ioanna Chmielewska

– Значит, надо разыскать дом и контору, в любом случае пригодится.

– Правильно, завтра же и займемся этим. Все-таки кажется мне, это не Ренусь…

Серьезной проблемой стала для меня собственная квартира. С одной стороны, хотелось бы хоть на минутку забежать домой, слишком многих предметов первой необходимости мне не хватало. С другой – там меня могла перехватить высшая сила в лице, например, полиции, а этого я сейчас панически боялась. Черт их знает, что они могли обнаружить у меня в чулане. Нет, не скажу, мне тоже было интересно, но не сейчас, не стану же я, в самом деле, выбирать между чуланом и Гжегожем!

Вот я и разрывалась между желанием побывать в собственной квартире и вполне оправданными опасениями. Решить проблему помогло ожидаемое письмо от Иоланты Хмелевской. Наверняка оно уже пришло, и его следовало прочитать как можно скорее.

Либаша мы разыскали. Прочесали несколько раз Вольку Венгловую и окрестности, и я разыскала поместье Мизюни. Не скажу, что это было легко. На некогда неосвоенных пустырях выросли жилые кварталы, разбитая проселочная дорога превратилась наверняка в одну из улиц, кладбище, на которое я очень рассчитывала, разрослось и никак не могло служить ориентиром. Ориентиром стали старые деревья. Чтобы срубить их, надо совсем ума лишиться, а Мизюня никогда не была глупой. И хотя вокруг зелени было предостаточно, купы старых деревьев победоносно возвышались на горизонте.

И остальные приметы соответствовали, так что резиденцию Мизюни мы разыскали. Сейчас она была ограждена высокой стеной, сквозь прутья решетки ажурных ворот просматривались фрагменты элегантной виллы, а ворота стерег охранник, загримированный под дворника. Этакая горилла, что никаких сомнений! Говорить горилла умела, и на вопрос, можно ли видеть супругов Либашей, ответила, что хозяев нет дома.

Значит, теперь надо разыскать контору супругов Либашей, место работы, так сказать. Найти его было проще, не прошло и часа, как Гжегож уже получил возможность видеть и слышать хозяина.

– Чушь! – заявил он, выходя из упомянутой конторы и садясь за руль. – Это не Ренусь. Похож, очень похож, но не он. И вот теперь Мизюня для меня подозреваемый номер один, от нее тянется не просто вонь – могучая струя смрада бьет в небеса, ее нельзя не учуять. Интересно, что делает эта ваша хваленая полиция? Расследование никогда не было моим призванием, заниматься им я более не намерен, даже вместе с тобой. Вместе с тобой я бы предпочитал заниматься другим…

Я грудью встала на защиту родной полиции.

– Полиция наверняка не знает, что Ренусь – это не Ренусь, ведь им никто не сказал. Я только собираюсь осчастливить их драгоценной информацией. Может, они и располагают какими-то сведениями, но наверняка другого характера. Так ты думаешь, все-таки?…

– Я не думаю, я уверен, – твердо заявил Гжегож. – Ренуся пришили. Воспользовались сходством. Твой ксендз прав, убийца теперь живет под фамилией жертвы. Прошло много лет, даже знакомым он может казаться тем самым человеком, ведь люди с годами меняются. Тут он давно не был, я имею в виду Ренуся. Вот в Штатах, думаю, распознали бы, что это не Ренусь, но в Штаты, ты сама говорила, ездила с доверенностью Мизюня. Сдается мне, она и заварила всю кашу, так сказать, инициатор аферы.

Тут и мне пришла в голову идея, которой я поспешила поделиться с любимым:

– А мне сдастся, что этим, который под Ренуся подшивается, может быть давний возлюбленный Мизюни. Очень на Ренуся похожий или наоборот… Кто бы это мог быть? Ганя не знает?

– Не знает, не помнит. Запомнилась ей только страшная любовная драма, пережитая Мизюней в ранней молодости. А страшная потому, что вроде бы предмет Мизюниней любви оказался то ли преступником, то ли еще кем-то таким… в общем, влюбилась наша Мизюня в Джека Потрошителя…

– …и этот Потрошитель к тому же бросил ее. Ну что за дуры наши девицы, самого важного не помнят, а мне теперь разбиваться в лепешку!

– Зачем тебе? Подбрось эту проблему ментам. Нет, не сейчас, денька через два. У нас мало времени, надо его ценить.

Я целиком и полностью была согласна с Гжегожем, но письмо от Иоланты не давало спокойно жить, и, воспользовавшись тем, что Гжегож поехал к своему экстрасенсу, я забежала домой.

На автоответчике оказалась записана вежливая просьба капитана Борковского как можно скорее связаться с ним. Высказана была просьба сегодня утром. Умный человек капитан, наговорил на автоответчик не только просьбу, но и сообщил время, когда высказывал ее. Решила не рисковать, позвоню из Константина, придется уж приятелю Гжегожа заплатить за разговор по междугородней. А то начну отсюда звонить, а полиция успеет приехать и заловит меня.

Вынужденное расставание с мужчиной моей мечты, даже временное, сразу же негативно сказалось на умственных способностях. Входя, я вынула, правда, из почтового ящика письмо Иоланты Хмелевской, но даже его не распечатала. Скорей, скорей, набрать нужное количество косметики, разумеется, в первую очередь необходимой для проклятой головы. Ни о каких преступлениях я просто не в состоянии была думать. О Господи, как мало времени в нашем распоряжении, завтра он уедет – и прости-прощай! На сколько? Опять на годы? А тут еще эта афера, ну кто выдержит в такой преступно-следственной атмосфере?

Я нервно рассмеялась, подумав, что так бездарно проходит наше историческое свидание, и уронила закрутки для волос, с помощью которых пыталась придать более или менее пристойный вид своей прическе. Эта проклятая голова! Уронив бигуди, тут же наступила на них больной ногой и вскрикнула от боли. Вот и нога еще, ни пойти куда, ни потанцевать, пень замшелый, а не женщина, такое неудачное стечение обстоятельств. Я всегда думала – какое-то проклятие тяготеет над нами, не иначе…

Хотя, с другой стороны… Вот он уедет, и я стану благословлять все эти обстоятельства, ведь мне будет чем заняться. Самое глупое после отъезда любимого – забиться в угол и рыдать. Так поступают все женщины после отъезда их мужчин, а что хорошего? Я всегда говорила: в таких случаях следует немедленно делом заняться. Нет, не стирка, каким-нибудь приятным делом, лучше всего хобби…

Тут я вспомнила одно прекрасное летнее воскресенье. Предполагалось, что это воскресенье двадцатилетней давности мы проведем вместе с Гжегожем, но ему срочно понадобилось уехать. Стояла я на балконе этим прекрасным летним утром и смотрела вслед Гжегожу, с которым вынуждена была расстаться, а сердце в груди просто разрывалось. И вдруг словно что-то меня укололо. Я вылетела из дому и помчалась на ипподром, где как раз начинались скачки. Они всегда на меня прекрасно действовали…

И вместо собственного отражения в зеркале с наполовину закрученной головой я вдруг увидела одну за другой сменяющиеся картины. Да, все это происходило со мной в разные периоды жизни. Вот я, уже одетая, узнаю, что мы не пойдем на субботний карнавал, он, видите ли, не может. Немое отчаяние, просто безграничное. Две секунды продолжалось это отчаяние, не больше, на третьей секунде я уже сбросила с себя карнавальное одеяние, накинула домашний халат и с безграничным счастьем в душе вывалила в тазик марки, которыми давно следовало заняться. Филателия была для меня всегда самым дорогим хобби. А вот второй подлец покинул меня, вот я сижу несчастная и жалкая. Сижу не долее пяти минут, решительно срываюсь с места и усаживаюсь за пишущую машинку. И вот уже, позабыв обо всем на свете, весело смеюсь, работая над очередной повестью, надеясь, что насмешу и читателей, а может, и им тоже помогу в нелегкую минуту. Очень помогали мне в подобных случаях и другие меры. Помню, раз именно в такой момент я приготовила себе неописуемо сложную и – удивительное дело – очень действенную косметическую маску. А когда меня однажды бросили на субботу и воскресенье, я тут же помчалась к знакомым и провела это время за увлекательнейшим покером. А сколько раз спасал меня ипподром, помогая распрямиться после очередного удара судьбы! Я заметила, что почему-то самыми действенными мерами для излечения сердечных ран, нанесенных мужчинами, являются азартные увлечения.

Прийти в себя заставил телефонный звонок. Вздрогнув, я кинулась было к телефону, но заставила себя переждать.

– Догадываюсь, почему ты не поднимаешь трубку, – сказал автоответчик голосом Гжегожа, – надеюсь, ты здесь?

– Здесь, здесь! – вскричала я, хватая трубку. – Тут уже менты мне кое-что передали, боялась, это опять они.

– Нет, это я. Приезжай.

– Еду, еду!

Дрожащими руками побросала в сумку отобранные заранее мелочи, сорвала с волос бигуди, расчесалась пятерней и вылетела из дому. Хорошо, что письмо Иоланты Хмелевской я сразу же сунула в сумочку, иначе наверняка о нем бы забыла.

– Удалось тебе чего-нибудь добиться от экстрасенса? – поинтересовалась я, выходя из машины.