Железная Роза - Брижит Обер

— Ты убила Грубера?

Марта выдержала мой взгляд.

— Прежде чем стать активным членом бригад, я прошла специальную подготовку. По-настоящему специальную. Я — наемная убийца, Жорж. Так я зарабатываю на жизнь. Приводя в исполнение приговоры. Не слишком романтично, да? Ну а что до Грубера, я сказала Зильберману, что забыла сумочку. Он ждал меня в лимузине. А я взяла в кухне нож и спустилась в подвал. Действовать надо было быстро и бесшумно. Я приоткрыла дверь, Грубер меня не услышал. Он стоял спиной и насвистывал. Я подняла нож и изо всех сил ударила его между вторым и третьим позвонками. Он без единого звука осел. А я вернулась в лимузин, и мы поехали на прием. Я тебя шокирую?

— Думаю, отныне меня уже ничто никогда не способно шокировать.

Она придвинулась, прикоснулась ко мне. Я ощутил опьяняющий аромат ее кожи. Наемная убийца. Исполнительница приговоров, заочно вынесенных скрывающимся военным преступникам. Моя мирная историк искусств, оказывается, опасней гремучей змеи. А она закатала мне рукав рубашки.

— Сейчас я сделаю тебе перевязку. Стой смирно.

— Марта…

Я притянул ее к себе действующей рукой. Она мягко высвободилась.

— Жорж, ты… сын Лукаса фон Клаузена… Мясника…

Я запротестовал:

— Но ты же знаешь, что я ни сном ни духом обо всей этой истории!

— Вся моя семья была уничтожена во время войны. Ты можешь это понять, Жорж? Вся, вплоть до младенцев. Мой отец — единственный, кто уцелел из семьи в пятьдесят два человека. Ему было десять лет, и он ждал в медчасти своей очереди, чтобы послужить фон Клаузену и его банде подопытной свинкой, но эти мерзавцы в тот день сбежали как крысы с корабля.

Я родилась, когда моему отцу было двадцать пять, но он выглядел на все пятьдесят и умер, не дожив до своего тридцатилетия. В лагере его подвергали воздействию радиоактивных лучей. Знаешь, иногда у меня возникает ощущение, что мы по-настоящему свихнулись на мести, но сколько людей вроде Лукаса фон Клаузена не предстали после войны перед трибуналами! А ты, ты — его сын!

Сначала я думала, что ты такой же, как они, один из этих гнусных фашистиков, что еще отвратительней своих отцов, потому что ты их предал ради выгоды. Но потом, со временем, я вдруг почувствовала, что…

— Что? Говори!

Действующей рукой я встряхнул ее. Но она замкнулась, как устрица.

— Ты мне делаешь больно!

Я отпустил ее. И резко отвернулся. Ее низкий голос пронзил меня до самых недр души:

— Что я полюбила тебя. Я люблю тебя, Жорж. Кем бы ты ни был.

Слезы закипели у меня в глазах. Я сглотнул и постарался сдержать их.

— Марта, я же был всего пешкой в этой игре.

— Жорж, прошу тебя, хотя бы сегодня не будем больше говорить об этом. Нам надо отсюда уходить.

В мгновение ока она превратилась в идеальную шпионку из фоторомана, промыла мне рану спиртом, наложила временную повязку из салфетки, и мы ушли. Путь наш лежал в Женеву, в Федеральный банк…

Марта мчалась очертя голову в сером полусвете нарождающегося утра. Позади мы оставили три трупа и шофера Зильбермана, который, надо думать, сейчас в одних подштанниках улепетывал во весь дух по шоссе, смываясь из этого осиного гнезда, прежде чем туда сунет нос полиция. Дело в том, что перед отъездом я открыл багажник лимузина и с помощью Марты вытащил из него связанного шофера; мне отвратительна мысль выдать человека, каков бы он ни был, полиции. Короче, мы извлекли его и перерезали узы, связывающие ему ноги, не обращая внимания на свирепое бурчание, раздававшееся из-под кляпа.

Откинувшись на мягкую спинку сиденья, я прикрыл глаза. Старая рана ныла, а новая отчаянно болела. Я чувствовал себя слабым, чудовищно слабым и, видимо, впал в обморочное состояние; голос Марты внезапно вырвал меня из мучительного сна, в котором старик фон Клаузен, вооружившись острым секачом, пытался зарубить меня. Охваченный бешеной яростью, я вырвал у него секач и уже собирался снести ему голову, но тут голос Марты сумел прорваться в мой затуманенный мозг:

— Мы приехали.

Я вздрогнул. Приехали? Куда?

— Мы возле банка. Туда я пойду одна. Ты подождешь меня в машине. У тебя слишком подозрительный вид, чтобы появляться в банке.

Я было запротестовал, но, взглянув в зеркало заднего вида, понял, что Марта права. Лицо заросло щетиной, глаза ввалились, под ними синие круги, а на воротничке рубашки пятна засохшей крови. Этак служба безопасности банка поднимет тревогу. Я вжался в сиденье, подняв воротник пальто и сжимая в кармане теплую рукоятку «беретты». Прежде чем вылезти из машины, Марта провела мне по затылку кончиками пальцев. Я наблюдал, как она поднимается по ступенькам банка; в меховом манто Марта выглядела свежей и цветущей, как будто не провела бессонную ночь около трупов. Портье восхищенно обернулся ей вслед. Марта всегда производит такое впечатление на мужчин. Помню, как давным-давно, в самом начале, она по-особенному посмотрела на меня, и я почувствовал себя точно мышь в лапах у пантеры.

Солнце скрылось. Заморосил дождик. Прохожих стало больше, они шли с деловым видом; в основном это были мужчины в костюмах-тройках и с кейс-атташе. Я хотел есть, пить и вообще чувствовал себя скверно. Если мне удастся смыться на юг, месяца три я ничего не буду делать, только спать, купаться да наслаждаться провансальской кухней. Казалось, приятный запах чеснока, ямайского перца и цветов кабачка в тесте заполнил всю кабину. Я помассировал живот. Господи, чего там Марта застряла? Я глянул на часы. Она ушла девятнадцать минут назад. Уж не подстроил ли нам Ланцманн ловушку? А вдруг как Марта сейчас выйдет под конвоем усмехающегося Маленуа? Я уже стал нервничать. Мне казалось, что прохожие вглядываются в меня, и я глубже вжался в сиденье. Все так же с монотонным, каким-то резиновым шумом падал дождь. Я представил себе пронзительную лазурь неба над зонтичными соснами, золотистые отблески моря на красноватых берегах бухточек. Черт, уже двадцать две минуты! Явно там что-то произошло.

Дверца открылась, и я, готовый к худшему, вздрогнул.

— Спокойно! — бросила Марта, садясь за руль.

Она положила мне на колени толстый коричневый конверт, заклеенный скотчем.

— Почему ты там так долго торчала?

— Знаешь, ты похож на беглого каторжника. Осторожней, в банке полно легавых в штатском.

— Что!

— Поцелуй меня.

— Марта, может, сейчас не время…

— Поцелуй, из банка выходят два легавых.

Я наклонился к ней, и мои горячие из-за температуры губы приникли к ее губам, теплым, мягким. У меня было ощущение, будто меня ударило током, и неодолимая электризующая волна желания рванулась в низ живота. Но Марта уже тронулась с места, медленно отъезжая от тротуара.

— Я немножко подождала, чтобы убедиться, что легавые здесь не из-за Ланцманна, и только после этого спустилась в отделение сейфов. Я боялась, что этот мерзавец мог подстроить нам западню.

— Я тоже об этом подумал.

— Но на самом деле они тут из-за тебя, милый.

Я молча понаслаждался словом «милый» и только после этого удивился:

— Из-за меня? Они что, разнюхали что-нибудь?

— Думаю, они надеются сцапать тебя, если ты придешь взять или положить деньги. Это все, что они могут сделать. Директор банка скорей позволит разрезать себя на куски, чем выдаст тайну вкладов.

— В любом случае они не знают, кто я на самом деле.

Марта профессионально срезала трудный поворот и только после этого бросила:

— Не они одни, я тоже.

— Что ты хочешь сказать?

— Просто хочу узнать: кто ты в действительности?

— Марта, не надо так! Я — это я, Жорж Лион.

— Откуда у тебя фамилия Лион?

— Я уже тебе говорил, от одного янки, которого заклеила мать и которому очень хотелось усыновить меня. Он с ума сходил от нее.

— А тебе не кажется, что это не свойственно людям, с которыми обычно имела дело твоя мать?

— Но это все, что я знаю. Может, он был святой, который старался обеспечить себе место в раю.

Лион… Я попытался представить его себе, но мне тогда было года три, и у меня сохранилось только смутное воспоминание о высоком бородаче в военной форме, от которого приятно пахло жевательной резинкой. Этакий добрый великан, с улыбкой склонившийся надо мной. Но что мне до этого Лиона, о котором я не знал ничего, даже имени? Я горел желанием вскрыть конверт. Марта, похоже, догадалась и с улыбкой покачала головой:

— Подождем, пока будем в безопасности.

— Поверни налево.

— Зачем?

— Едем к твоей матери, там безопасно.

Она чуть покраснела, когда я упомянул ее мать, и свернула.

Минут двадцать мы молча ехали под проливным дождем. Дворники отплясывали свой механический балет, а конверт, лежащий у меня на коленях, казался мне живым и тяжелым, как небольшой зверек.

И вот показался дом «матери» Марты. Марта мягко притормозила и поставила машину под прикрытие деревьев. Мы вылезли под дождь и побежали к дому. Я глянул на стену: рабочая у меня была всего одна рука.