Путь в архипелаге (воспоминание о небывшем) - Олег Верещагин

Я видел, как она, набрав скорость в падении, вошла точно между лопаток раненого. Почти до оперения. Руки и ноги мальчишки дёрнулись, и крик оборвался. Лешка хладнокровно достал ещё одну стрелу и выпустил её в частокол — она свистнула между заточенных верхушек двух брёвен. В ответ выстрелили из арбалета. Лешка засмеялся:

— Ну, они наши, — сказал он мне. — Ты давай со своими оставайся тут, а мы пойдём на другую сторону, зажмём кольцо и… — он сделал жест, словно отрывал кому-то голову.

Меня даже немного покоробил этот жест и беспечный тон. Я уже попривык к мысли об убийстве негров, я охотно прикончил бы этого ненормального Марюса… но там же были ещё мальчишки и девчонки, совершенно обычные, живые…

Этот Лешка смотрел понимающе. И я, разозлившись сам на себя, деловито спросил:

— Мы что, их будем измором брать? У них, наверное, запасы…

— Не измором, — возразил Лешка. — Стемнеет — подожжём частокол.

— Ха, — вырвалось у меня. — Спичками? У меня ещё зажигалка есть…

— Работает? — слегка завистливо поинтересовался Лешка. — Нет. У нас есть смола в глиняных горшочках. Как гранаты зажигательные…

…До темноты мы шлялись под стенами. Никто не стрелял, хотя временами за частоколом виднелось движение. Я согнал всех наших раненых — Кольку, Арниса, даже Саню с Олегом Крыгиным — подальше и отдал под свирепый контроль девчонок, которые, дай им волю, и абсолютно здоровых уложили бы на долгий отдых. Кое-кто отправился на охоту, и ещё до темноты горел костёр, а на нём (точнее — под ним, в земляной печке) пеклось мясо. Наши успокоились, стянулись к огню. А я продолжал стоять за кустами, рассматривая частокол.

Меня так увлекло это занятие, что я не заметил, как подошла Танюшка. Обратил внимание только когда оказалось, что она стоит рядом.

— Я не спросил, — вырвалось у меня. Танюшка кивнула. — Тебя не тронули?

— Я даже не успела толком испугаться, — призналась она. Потом добавила: — Я испугалась, когда увидела, что ты пришёл. Один, без оружия…

— Они так сказали, — пояснил я. — Я даже не думал, что буду делать. Просто пришёл, а потом всё само получилось.

— А если бы наши не успели? — Танюшка вздохнула, поправляя перевязь корды за плечами.

— Но ведь успели же…

— Но если бы? — настаивала Танюшка.

— Я бы погиб раньше, чем убили тебя, — я сказал это и, смутившись, уставился на носки своих туфель. Попросил жалобно: — Тань, хватит, ну чего ты какую-то ерунду спрашиваешь…

— Не ерунда это, Олег, — слегка поучительно заметила Танюшка. И замолчала, рассматривая верхушки деревьев.

У меня не нашлось, что сказать. А Танюшка присела на полуповаленный ствол и похлопала возле себя. Я сел тоже, вытянув ноги и положив палаш поперёк колен. Так мы и сидели, молчали и любовались тем, как солнце садится за прибалтийский форт. Дымок в вечернем свете стал лиловато-розовым, очень отчётливо разносились звуки.

— Дождь будет, — сказал подошедший Вадим. Он держал меч на предплечье, без ножен.

— Ты тоже против? — поднял я голову. — В смысле — против штурма?

— Ничего я не против, — флегматично ответил он. — Можем и возьмём.

— Раньше за тобой такой агрессивности не наблюдалось, — заметила Танюшка.

— Ладно, стоп, — попросил я и, встав, оперся ладонью о дерево, возле которого стоял Вадим. Понизил голос: — Раз уж ты с этим Лешкой первым повстречался, то постарайся ещё одну вещь сделать, — Вадим изобразил полное внимание. — Постарайся узнать, что у него и его ребят такого против Марюса.

— Узнать? — уточнил Вадим. Хмыкнул и кивнул: — Ладно, попробую и доложу. Сейчас и начну.

Он ушёл, а мы вновь остались одни. Я больше не садился. Танюшка, глядя в сторону частокола, вздохнула:

— А мы сильно изменились. Сильно-сильно… даже страшно немного.

— Не немного, а очень, — вырвалось у меня, и я на секунду почти решил, что уведу ребят из-под этих стен.

Но только на секунду. Потому что тут было нельзя прощать нанесённых обид. Никому и никогда — а они обидели Танюшку. Даже не меня…

…Вадим с Лешкой подошли через двадцать минут. Вадим остановился подальше, делая вид, что он тут посторонний. А наш неожиданный союзник подошёл вплотную.

— У нас всё готово, — сказал он. И вдруг добавил: — Было время — и не очень давно — когда мы с этим Марюсом пересеклись на берегах Балтики. Прибалты напали на наших девчонок в лесу. Одну убил. А другую сперва изнасиловали. Убили потом. И не сразу… Потом я потерял двух ребят, когда пытался отомстить. Но этот Марюс всё равно вывернулся… Я и не знал, — лицо Лешки ожесточилось, — что мы стоим лагерем буквально рядом с ним!

— Слушай, Леш, — осторожно начал я, — а тебе не кажется… ну, диким, что ли, всё это? Мы воюем с неграми и тут же — сами с собой.

— Я этого не начинал, — отрезал Лешка. — Ну что, вашим раздавать смолу?

* * *

Это было даже красиво — летящие в вечернем небе кометы, рассеивающие свистящие огненные капли. Потом эти кометы падали — некоторые за частоколом, некоторые разбивались о него, и по кольям текло янтарное пламя. Мы услышали крики. Очевидно, внутри если что и загорелось, то это быстро потушили. А вот с кольями они ничего сделать не могли. Кто-то высунулся было над остриём, но в него точно вонзилась стрела, и тело повисло между зубцами. Я видел, как оперенье стрелы вспыхнуло.

— Сейчас займётся, — сказал Лешка. — Дуб не дуб, а всё равно займётся.

В частокол — на этот раз именно в частокол — точно ударилась вторая — последняя — порция горшков, и ещё в полудюжине мест начал расползаться тягучий медленный огонь. Изнутри принялись стрелять из арбалетов вслепую, но неудачно — попробуйте делать это, если находитесь фактически внутри разгорающегося огненного кольца!

— У них там девчонки, — сказал Сергей, стоявший рядом со мной с обнажённым палашом. — У них там девчонки…

— У меня тоже есть девчонка, — сказал я, не думая, услышит Танюшка, или нет.

Частокол занимался. Где-то в стороне ударила Колькина двустволка, кто-то закричал.

— Опять тушить попытались, — заметил Андрюша Соколов.

— Скорее просто бежать, — ответил Лешка. — Ладно, сейчас разгорится — и начнём. Потихонечку… А девчонки, Сергей — ты ведь Сергей? — они тоже будут сражаться. Ведь ваши стали бы? И наши бы стали, и все тут сражаются… Ага, это вот уже дерево горит, — удовлетворённо добавил он. — Мы вот таким манером… не помню уже, когда — у негров на Украине лагерь сожгли. Ох, повеселились тогда…

— Да почти в самом начале, года три назад, — вставил новый знакомец Сморча, крепыш, которого звали Ромкой. Подбежал австриец Клаус и сообщил, что с другой стороны частокола уже полыхает вовсю.

И вот тут меня что-то толкнуло.

— Я пойду туда, — сообщил я и двинулся за кустами, слыша, как Лешка сзади напевает:

— И когда оборвутся все нити,И я лягу на мраморный стол,Я прошу вас,Не уроните — бум! —Моё сердце на каменный пол…

Песня была знакомая. Тщетно стараясь вспомнить, откуда же я её знаю, я не заметил, что следом увязалась Танюшка…

…Чёртов инстинкт меня не подвёл. То ли там частокол оказался послабее, то ли прибалты его обрушили сами. На горящих обломках и возле них сражались несколько пар и групп, сложно было даже понять, кто где. Возле пламени темнота казалась ещё гуще, но я увидел возле самого пролома Марюса. Сжимая в одной руке меч, он другой тащил Райну.

— Стой! — крикнул я. Марюс повернулся. И увидел меня. Даже в неверном свете огня, даже на расстоянии я увидел в глазах прибалта злое отчаянье. — Стой, Марюс! — я перескочил через горящее бревно. — Мы ещё не договорили.

Марюс оттолкнул Райну. Та остановилась около горящего пролома. Я шагал к нему, доставая дагу.

— Не трогай её, — попросил Марюс, кивнув в сторону Райны, следившей за мной стеклянными глазами. — Тебе я нужен.

— Где-то я это уже слышал, — заметил я в ответ. — Но ты не бойся. Мне она и правда не нужна. Можешь считать, что я играю в рыцарей, но ты прав — мне нужен ты.

— Я вот он, — Марюс достал длинный нож.

— Ты сам виноват в том, что происходит, — сказал я. — Можно было кончить дело миром, если бы не ваша ненависть.

— Да, я ненавижу вас, русских, — Марюс улыбнулся. — Вот за это им ненавижу — за то, что вы даже не понимаете, почему вас ненавидят.

— Понимаю, — жёстко ответил я. — За то, что я не проткнул твою девчонку. Ещё там, около ворот. За это действительно стоит ненавидеть. Особенно если сам поступаешь по-другому… Но я тебе сейчас ещё добавлю причин для ненависти. Если победишь — можешь убираться. С ней.

— Райна, — сказал Марюс, — подожди. Сейчас мы уйдём.

* * *

Прижав тыльную сторону ладони к губам, Танюшка молча смотрела, как под наклонившимся полыхающим частоколом в багряных и чёрных тенях быстро и страшно перемещаются две лязгающих сталью фигуры. В левой руке Марюса — опущенной по телу — алым сверкал длинный и широкий, чуть изогнутый нож. Марюс не бил им, но этот нож был страшным — отблески пламени косо ложились на его перекошенное лицо, на искривлённый рот, выплёвывавший при каждом ударе: "Ыарх!.. Ыарх!.. Ыарх!.."